Проведя в гостиной пятнадцать минут с миссис Каролиной, мистер Кэмпион вернулся к Джойс. Та, свернувшись клубочком, сидела в кресле у камина – необычайно бледная и напуганная. Он предложил ей сигарету и закурил сам.

– Как думаете, в восемьдесят четыре года я смогу быть таким же, как миссис Фарадей? – спросил он. – Нет, не отвечайте. В жизни не встречал таких потрясающих женщин. Я решил, что должен сперва доложить о находке ей, а уж потом – Оутсу, поскольку она меня наняла именно для этих целей. Новость она приняла прекрасно. Какое величие, какая выдержка! Станислав прав: она похожа на Верховного судью. Послушайте, – вдруг сказал Кэмпион, поворачиваясь к девушке, – я не слишком вас напугал? Мне показалось, вам лучше быть в курсе. Любое знание, даже самое неприятное, лучше неведения…

Джойс закивала.

– Да-да, полностью согласна. Нет, я вам очень признательна, честное слово! Я боялась, что вы окажетесь из тех умников в книжках, которые с самого начала все знают, а рассказывают только в самом конце, когда получат все необходимые доказательства – словно фокусники на детском празднике.

Мистер Кэмпион с мрачным видом помотал головой.

– Увы, на этом празднике фокусник – не я.

Он сел к камину.

– Как ищейка ищейке, скажите, что за тайну хранит Элис? Я не хочу принуждать вас к откровенности. Моя роль в этой истории очень проста – я нахожусь в услужении вашей двоюродной бабушки. Но хотя бы ответьте: тайна Элис имеет какое-то отношение к делу или это очередной скелет в шкафу, каких множество в любой большой семье?

Несколько мгновений девушка молча смотрела прямо перед собой, нахмурившись.

– Не знаю, – наконец проговорила она. – Пожалуй, вам лучше кое о чем знать. Это сущий пустяк, который наверняка ничего не значит. Элис рассказала мне про него сегодня утром, когда принесла горячую воду, и полиции еще ничего не говорила. Так вот: пропал шнур, с помощью которого открывали и закрывали потолочное окно в бывшей детской наверху. Вернее, его основная часть. Элис заметила это на днях, когда хотела проветрить комнату. Конечно, сперва она не придала никакого значения пропаже, но когда Эндрю нашли связанным по рукам и ногам чем-то вроде бельевой веревки… Она просила не рассказывать полиции – боится, что это снова привлечет их внимание к семье. Вот и все.

Мистер Кэмпион помолчал.

– Говорите, часть веревки осталась на месте? Это важно. При необходимости два фрагмента можно будет сравнить. Послушайте, раз в доме нет телефона, я пойду спущусь в сад и поговорю с ребятами в штатском. Наверняка они знают, где в округе есть телефон. Хочу перекинуться парой слов со Станиславом, благо время еще не позднее: всего половина одиннадцатого.

Джойс встала.

– Хорошо. Элис ведь ничего за это не будет? Ну, за молчание?

– Конечно, нет. Торжественно клянусь.

Девушка улыбнулась.

– Я рада, что вы здесь. Не знаю, что бы мы без вас делали! Сейчас мне пора наверх. Миссис Каролина в это время ложится спать, а я должна убрать ее кружева и достать новые на завтра. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, – попрощался мистер Кэмпион. – Ничего не бойтесь.

На полпути к двери Джойс замерла и обернулась.

– Как вы научились читать мысли людей? – спросила она.

Мистер Кэмпион поправил очки.

– Я несколько лет проработал в налоговой, – тихо ответил он. – О новых подробностях моего грязного прошлого – в следующей части.

На лице Джойс появилась чуть раздосадованная улыбка.

– Простите мне эти слова… но вам не кажется, что ваша манера держать себя… производит несколько отталкивающее впечатление на потенциальных клиентов?

Кэмпион сделал вид, что оскорблен.

– Горбатого только могила исправит! Я – это я, уж извините.

Джойс засмеялась.

– Ладно, спокойной ночи, Горбатый! – сказала она и вышла.

Кэмпион дождался, пока дверь в гостиную закроется и миссис Каролина с внучатой племянницей уйдут к себе. Затем он тихо спустился в холл и направился к двери.

Как раз в этот миг она отворилась, и в дом вошли Маркус с дядей Уильямом – лицо у последнего было уже не розовое, а нежно-лиловое. Оба застыли как вкопанные, увидев перед собой Кэмпиона, и Маркус многозначительно посмотрел на своего спутника. Под его ледяным, несколько зловещим взглядом дядя Уильям собрался с мыслями и заговорил:

– А, Кэмпион! Рад вас видеть. Не знаете, матушка уже легла?

По всему было ясно: что-то случилось. Между Маркусом и Уильямом чувствовалось какое-то напряжение. Маркус явно склонял старика к неким активным действиям, а тот из последних сил сопротивлялся.

– Миссис Фарадей только что поднялась к себе. Вы хотели ее видеть?

– Боже мой, нет-нет! – вскричал Уильям и сразу захлопнул рот, стыдливо покосившись на Маркуса.

Тот всплеснул руками и, поняв, что от Уильяма ждать решительных действий не приходится, сам обратился к Кэмпиону:

– Послушай, мы хотим с тобой поговорить. Наедине. В малой гостиной ведь никого нет? – Он принялся снимать пальто, и дядя Уильям, моргая от яркого света, последовал его примеру – впрочем, без особой охоты.

Они отправились обратно в малую гостиную. Когда все вошли, Маркус тихо затворил дверь. Лицо у него было мрачное и осунувшееся – Кэмпион с некоторой тревогой понял, что его друг только что испытал глубокое потрясение. В мистере Фарадее тоже произошли значительные перемены: он будто состарился, одряхлел, и хотя в его манерах еще чувствовалась некоторая доля свирепости, то была свирепость человека, которого уже вывели на чистую воду.

Маркус беспокойно откашлялся.

– Кэмпион… Как солиситор, я посоветовал мистеру Фарадею все тебе рассказать. Я объяснил, почему не могу выполнить его просьбу, но ты, как профессиональный советник миссис Фарадей, наверняка сможешь ему помочь.

– Хорошенькое дело! – проворчал дядя Уильям. – Да вы меня практически за шкирку сюда притащили.

Маркус с досадой посмотрел на него, но ответил терпеливо и снисходительно, словно ребенку:

– Мистер Фарадей, как я вам уже говорил, Кэмпион – не полицейский. Он сможет сохранить вашу тайну, не переживайте.

Уильям развел руками.

– Хорошо. Просто я не хочу по собственной воле лезть в петлю! Не помню, чтобы хоть раз в жизни оказывался в столь щекотливом положении. Вы как будто не понимаете: я ни в чем не виноват! У меня есть недуг – только и всего, вроде колченогости или глухоты. Черт подери, неужели нельзя было просто выполнить мою просьбу?!

Маркус помотал головой.

– Это вы ничего не понимаете, уж простите мне такие слова… У этого дела есть правовой аспект, а вы его не видите – или отказываетесь видеть. Ваши собственные взгляды на… кхм… преступление и наказание не имеют никакого отношения к существующим законам. Закон весьма категоричен в этом вопросе. Я повторяю свою просьбу. Выполните ее – или у вас могут возникнуть серьезные проблемы, мистер Фарадей.

– Ладно, ладно… – пробубнил дядя Уильям. – Валяйте, рассказывайте. Можете трепаться о моей беде сколько душе угодно, я разрешаю. Ну, не молчите. Хочу послушать вашу точку зрения. Как по мне, так это все совершенно естественно. Недуг есть недуг.

Молодой адвокат достал из нагрудного кармана листок бумаги и показал Кэмпиону.

– Мистер Фарадей сейчас принес мне это заявление – хотел заверить. Прочитаю вслух: «Я, Уильям Роберт Фарадей, настоящим заявляю, что в последние полтора года страдаю расстройством нервов. Иногда я имею склонность терять память, обычно на короткий промежуток времени – не больше получаса. Во время этих приступов я не помню, кто я и где я, а значит, не могу нести ответственности за содеянное».

Дядя Уильям поднял голову.

– Не нравится мне это слово – «содеянное». Лучше «за свои действия».

– «За свои действия», – повторил Маркус и внес поправку карандашом. – Все равно это не официальный документ, да будет вам известно. Далее: «Клянусь, что все вышесказанное – правда и только правда. Подпись: Уильям Р. Фарадей».

– Пустяки какие! – воскликнул мистер Фарадей. – От вас только и требуется, что выступить свидетелем и поставить дату, какую я вам сказал. Ничего дурного мы не совершаем. Я уже несколько месяцев собирался сделать это заявление, вот вы и датируйте его февралем – все будет в лучшем виде!

Маркус покраснел.

– Мистер Фарадей, как вы не понимаете, чем чреваты подобные действия в столь неподходящее время? Если бы кто другой пришел ко мне с такой просьбой, я вышвырнул бы его за дверь! А сюда я привел вас лишь потому, что вы убедили меня в правдивости своих слов.

Мистер Кэмпион, который все это время стоял молча и слушал их разговор с совершенно отсутствующим выражением лица, сел и сложил руки на груди.

– Будьте добры, мистер Фарадей, опишите поподробнее свои приступы, – попросил он.

Дядя Уильям сердито уставился на него.

– Опишу! Хотя тут и описывать-то нечего. Просто я забываюсь – а через некоторое время прихожу в себя. Обычно приступ длится пять-десять минут. У моего недуга есть научное название – «амнезия», что ли. Обычно это происходит, когда я утомляюсь или перетруждаюсь.

Мистер Кэмпион явно ему поверил.

– Ну надо же, какая незадача. И часто с вами такое случалось?

– Нет, нечасто, – настороженно ответил мистер Уильям. – Но в последнее время мне становится хуже. Первый приступ был в прошлом июне. Да, кстати, Маркус, внесите-ка еще одну поправку: с тех пор не полтора года прошло, верно?

– Нет, – ехидно ответил Маркус. – Всего лишь девять месяцев.

– Подумаешь! – Дядя Уильям всплеснул руками. – Вам, адвокатам, лишь бы придраться… В общем, дело было так: в прошлом июне – день выдался ужасно жаркий – я шел по Петти-Кери, и вдруг рассудок мой помутился… В следующий миг я уже стоял напротив католической церкви со стаканом в руке, а как я там очутился – не помню. Вы представляете, как глупо и скверно я себя чувствовал. Прохожие косились на меня с любопытством и подозрением. Стакан был самый обыкновенный, вроде как из бара. Я его засунул в карман, а потом выбросил в поле, когда вышел из города. Ужасно неприятный случай.

– Еще бы, – серьезно кивнул мистер Кэмпион. – А потом сколько раз с вами это случалось?

– Дважды, – поколебавшись немного, ответил дядя Уильям. – Один раз под Рождество, когда я уже и думать забыл об этой истории. Мы устраивали званый ужин. Когда гости разошлись, я отправился с Эндрю подышать свежим воздухом – и пришел в себя уже в холодной ванне. Чуть не помер тогда, ей-богу! Холодные ванны я не принимаю. В моем возрасте человеку уже надо немного беречься. В юности я всерьез занимался спортом – теперь вот расплачиваюсь.

Маркус, прекрасно знавший, что все спортивные достижения дяди Уильяма были представлены единственным кубком, полученным еще в младших классах, недовольно нахмурился, однако старик не обратил на это никакого внимания и продолжал тараторить:

– Потом я спрашивал Эндрю, не заметил ли он чего-нибудь странного. Он даже не понял, что я имею в виду. К тому времени он уже нахлестался вдрызг и вряд ли мог что-то заметить.

– Хорошо, а третий приступ? – поинтересовался мистер Кэмпион.

– А третий приступ… – проворчал дядя Уильям, – третий приступ случился со мной в самый неподходящий момент. Ровно в то воскресенье, когда исчез Эндрю, и примерно в то же время. Ох и незадача…

Маркус вскинулся.

– Мистер Фарадей! Вы мне этого не говорили!

– Я не привык трепать языком о своих болячках, – ответил мистер Уильям чуть заплетающимся языком. – Ну, теперь я все рассказал. Помню только, как стоял на дороге к Гранчестерским лугам и спорил с Эндрю, как нам лучше вернуться домой. Глупости, конечно… Любому болвану было бы ясно, как лучше идти. Я был не в себе, в голове не укладывалось, что взрослый человек может так дурить… И потом я потерял память. В себя я пришел уже рядом с домом, а домой я добрался только к концу обеда.

– На двадцать пять минут позже, чем вы сказали полиции, – внезапно уточнил мистер Кэмпион.

Щеки дяди Уильяма вспыхнули.

– И что с того… Эта их дотошность сбила меня с толку. Ну, я закончил. Теперь вы все знаете.

Маркус напрасно пытался поймать взгляд Кэмпиона: тот смотрел в пустоту с обычным глуповатым выражением лица.

– Не хочу докучать вам расспросами, мистер Фарадей, но почему вы не рассказали родным об этой своей болезни? Вы ведь рискуете жизнью. Вас могла сбить машина, к примеру.

Дядя Уильям сгорбился в кресле и уткнулся взглядом в пол.

– Не люблю болтать о семейных делах с чужими людьми, – пробурчал он, – но моя матушка, если вы не заметили, уже стара. – Он умолк, достал из кармана носовой платок и громко высморкался. – Ей иногда такое взбредет в голову! Например, некоторое время назад она решила, что я… Кхм, как бы это лучше выразиться… что я пью. Безусловно, трезвенником меня не назовешь, и не так давно жизнь среди сварливых дураков настолько мне осточертела, что я начал время от времени топить горе в вине. – Дядя Уильям умудрился произнести эти слова с апломбом человека, благородно признающегося в собственных грешках. – Ну, и до меня дошло, что, если я расскажу про недуг родным, которые ничего не смыслят в медицине, они, чего доброго, спишут эти провалы в памяти на мою маленькую слабость. Конечно, мне этого не хотелось. Понимаете?

Мистер Кэмпион кивнул, но Маркус не унимался:

– Уважаемый мистер Фарадей, разве вы не видите, в какое положение себя поставили? Неужели совсем никто не может подтвердить ваши слова?

Дядя Уильям вскочил на ноги.

– Юноша, уж не сомневаетесь ли вы в моей честности?

Маркус хотел ответить на это, что он всего лишь человек, но Кэмпион поспешил ему на помощь:

– Эти приступы должны были вас встревожить, мистер Фарадей. Вы не подумали обратиться к врачу?

Дядя Уильям обернулся к Кэмпиону. В его мутных глазах отражалась лихорадочная работа мысли.

– Конечно, подумал. Только вот к старому Лавроку я пойти не мог. Он хороший врач, свое дело знает и болтать почем зря не будет, но не обращаться же мне к семейному доктору…

– Очень жаль, что вы не обратились хоть к кому-нибудь, – заметил Маркус. Его покоробило, что дядя Уильям практически расписался в собственной нечестности.

– Да я обратился! – обиженно возразил тот. – Обратился я!

Молодые люди напряженно замерли.

– К кому?

Дядя Уильям будто потерял дар речи.

– Силы небесные, да не молчите же! – воскликнул Маркус. – Вы что, не понимаете, как это важно?

– Гм… Мне теперь совсем неловко, но раз вы так настаиваете… Я обратился к сэру Гордону Вудторпу с Харли-стрит.

Маркус вздохнул – на его лице отразилась смесь недоумения и облегчения.

– Что ж, тогда мы можем проверить вашу историю. Когда вы его посещали?

– В конце июня, – проворчал дядя Уильям. – Его мнение вам знать вовсе не обязательно. Я никогда не доверял этим мозгоправам, вечно они из себя строят всезнаек… Что ж, теперь вы в курсе. Вот только Вудторп не сможет подтвердить, что я его посещал.

– Почему? – вновь насторожившись, спросил Маркус.

– Объясняю, – с огромным достоинством и расстановкой произнес дядя Уильям. – Я счел разумным назваться чужим именем. И, раз уж вы полезли в мои личные дела, знайте: расплатиться с ним я так и не смог. Конечно, он наверняка меня вспомнит, – предупредил Уильям возможные вопросы, – но я не позволю открыть этому докторишке мою истинную личность: его адвокаты станут писать мне письма с угрозами, или что там обычно делают эти мошенники. Я закончил! – Дядя Уильям захлопнул рот и обиженно отвернулся.

– Мистер Фарадей, речь идет об убийстве. – Маркус уселся напротив старика и разгневанно повторил: – Об убийстве, поймите вы, наконец! Нет ничего хуже убийства. Если вы будете продолжать в таком духе, сэр, вас скоро арестуют.

– Подпишите мою бумагу, – буркнул дядя Уильям, – и все будет хорошо. Я не раз попадал в переплеты – и ничего, выкручивался. На этот раз тоже выкручусь. Ни один человек на свете не посмеет назвать Уильяма Фарадея трусом!

– Дураком, наверное, тоже, – пробормотал Маркус себе под нос.

Дядя Уильям сердито покосился на него.

– Чего вы бормочете? Говорите нормально, как мужчина!

Маркус снова воззвал к Кэмпиону:

– Можете вы объяснить мистеру Фарадею, что ему грозит? Я не в состоянии.

– Черт подери, да все я понимаю! – внезапно завопил дядя Уильям. – Моя родная сестра и двоюродный брат убиты! Вы, похоже, совсем забыли о нашем семейном горе, пристаете ко мне с расспросами о болячках и докторах! Позвольте напомнить, что завтра меня пригласили на слушание, и это будет весьма неприятный, тяжелый и мучительный опыт. Я не из тех людей, что волнуются из-за неоплаченных счетов у всяких там докторишек.

– Инспектор Оутс с готовностью проверит любые показания, Маркус, в том числе и наши, – без обиняков заявил Кэмпион своему приятелю.

Глазки дяди Уильяма забегали от одного молодого человека к другому; он попыхтел, точно чайник на плите, и внезапно сдался.

– Я был у врача двадцать седьмого июня и назвался именем своего давнего приятеля, Гаррисона Грегори. Дал адрес его клуба. Теперь вы все знаете – надеюсь, довольны? Я выставил себя дураком, ну и что же. Разве я виноват, что матушка так прижимиста? Как будто не понимает, что человеку в моем возрасте могут понадобиться деньги.

Маркус уже записывал имя на обороте конверта.

– Вы имеете в виду клуб Леветта, не так ли? – уточнил он.

Дядя Уильям хмыкнул.

– На Брук-стрит, – пробормотал он. – Старик Грегори небось меня проклинает. Получил пару писем от докторишки – это уж как пить дать. – Он горестно покачал головой. – Тогда мне казалось, что это единственный разумный выход…

Маркус в смятении покосился на Кэмпиона, однако тот хранил невозмутимость.

– Я сделаю все, что в моих силах, сэр, – сказал Маркус, убирая конверт обратно в карман. – На вашем месте я бы уничтожил это заявление. В определенных обстоятельствах оно может произвести нежелательный эффект. Кэмпион, я зайду к тебе утром, если не возражаешь. Пока мы не получим подтверждения от сэра Гордона Вудторпа, лучше не рассказывать об этом полиции, хотя рано или поздно все всплывет… Надеюсь, мистер Фарадей это понимает, – добавил он, многозначительно посмотрев на дядю Уильяма.

Тот не удостоил слова Маркуса ответом и даже с ним не попрощался. Он сидел в своем кресле и злобно пыхтел, пока Кэмпион не вернулся, а потом встал и взял со стола свое заявление.

– Чертов щенок, да как он смеет мне перечить! – прорычал он. – Я предполагал, что его старик окажется несговорчив, но уж от парня такой подлянки не ждал! Ладно, пусть разбирается с чертовым докторишкой, я не особо-то и против. Думал, так будет проще всего. – Он бросил листок бумаги в огонь и резко обернулся к Кэмпиону. – Нынче вечером снова приходил этот полицейский, инспектор Оутс. Хотел знать, во сколько точно начался тот воскресный обед, – ну, я и подумал, что лучше поскорее провернуть это дело, и сразу пошел к Маркусу. Откуда мне было знать, что он поднимет такой шум из-за пустяка?

Он замолчал. Мистер Кэмпион не проронил ни слова. Вдруг дядя Уильям грузно опустился в кресло, взгляд у него был почти жалобный.

– А вы как думаете – я и впрямь вляпался по самые уши?

Мистер Кэмпион оттаял.

– Вляпались – это да. Но вряд ли все уж настолько плохо. Пока мне трудно судить. Простите за вопрос, эта история с Гордоном Вудторпом – чистая правда?

– Да, да, к сожалению, – ответил дядя Уильям, до сих пор не понимая, как ему повезло со свидетелем. – Да и не мог я это сделать! Не мог убить Эндрю! Уж веревку-то я с собой в церковь не брал, могу поклясться.

Он задумчиво поморгал.

– И между прочим, у меня весьма тесное пальто. По теперешней моде. В него и молитвенник-то не засунешь – обязательно подумают, что это у меня фляжка выпирает. А моток веревки тем более не спрячешь, кто-нибудь бы непременно заметил. Да и я сам бы заметил. С памятью у меня беда, но мозги-то пока на месте.

Почти все сказанное дядей Уильямом имело прямое отношение к делу и было весьма кстати.

– И потом, – рассеянно проговорил мистер Кэмпион, – еще не факт, что вашего брата действительно убили в воскресенье.

– Вот именно! – радостно закивал дядя Уильям. – Тогда ко мне вообще не может быть никаких вопросов. Память я больше не терял, слава богу, и отлично все помню. Погода была настолько скверная, что из дома я выходил от силы раз пять. Между нами, после исчезновения Эндрю здесь воцарились такая тишина и покой, что от камина не очень-то хотелось отлучаться.

– Еще один момент, – медленно произнес мистер Кэмпион. – Эндрю ведь застрелили. У вас когда-нибудь был револьвер?

Старик задумался.

– Ну, когда я воевал, понятное дело, был. Я служил в Монтрой-сюр-мере, хотя морем там и не пахло. Такой бардак у этих иностранцев с названиями городов – сам черт ногу сломит! Я был… штабным работником. – Он свирепо покосился на Кэмпиона, давая понять, что распространяться на этот счет не намерен. – Так вот, оружие, конечно, у меня было. Но с тех пор я его в глаза не видел. Черт подери, кому может понадобиться эта штука в мирной жизни!

– Верно, – согласился мистер Кэмпион. – А что случилось с вашим револьвером?

– Он должен лежать вместе с формой. Кажется, я все запихнул в сундук, что стоит в старой детской на третьем этаже. Да-да.

– Пойдемте взглянем, – предложил мистер Кэмпион. При слове «детская» он сразу вспомнил слова Джойс про потолочное окно и пропавший шнур.

– Что – прямо сейчас? – Уильяму явно не хотелось вылезать из кресла. – Инспектору я сказал, что в доме нет оружия. И никогда не было. А то полезут с нотациями, терпеть этого не могу…

Однако мистер Кэмпион не сдавался.

– Рано или поздно они его найдут. Пойдемте лучше посмотрим, ведь завтра они обыщут весь дом.

– Обыщут дом?! – в ужасе переспросил дядя Уильям. – Да какое они имеют право?.. Или чертовы лейбористы им уже все разрешили? Помню, как говорил Эндрю: «Если эти подлецы придут к власти, дом человека перестанет быть его крепостью».

– Когда вы сами обращаетесь в полицию – а в подобных случаях это необходимо сделать, – вы фактически приглашаете их в свой дом. Так где лежит револьвер, говорите? В детской?

Уильям, ворча и пыхтя, встал на ноги.

– Ладно. Только тихо. Все уже спят – по крайней мере, должны спать. Не понимаю, почему это не может подождать до утра. Наверху чертовски холодно, прямо ледник. В спальнях топят, только если кто-нибудь заболеет. Спартанские условия… – Он умолк и с надеждой взглянул на мистера Кэмпиона, однако тот был непреклонен. Вздохнув, дядя Уильям плеснул себе напоследок виски с содовой, выпил и зашагал прочь из гостиной.

Кэмпион поднялся по лестнице вслед за отдувающимся стариком. На втором этаже было темно, тихо и немного душно. Дядя Уильям свернул за угол и начал подъем на третий этаж.

Здесь оказалось гораздо теснее, чем на первом и втором этажах: узкие коридоры, скошенные потолки.

– В том крыле живут слуги, – прошептал дядя Уильям, показывая пальцем в другой конец коридора. – А старая детская – здесь. Не детская даже, просто чердак.

Загорелся свет. Они стояли в таком же коридоре, как этажом ниже: по одну сторону три двери, по другую – три окна. Ковры были потертые, краска на стенах облезла, и мистеру Кэмпиону пришло в голову, что здесь ничего не изменилось с тех пор, как маленький Уильям носился за Джулией по коридору, который заканчивался небольшой дверцей на черную лестницу.

Они вошли в первую из трех дверей.

– Вот мы и на месте. Эти две комнаты объединены в одну. За третьей дверью раньше была детская спальня, а теперь чулан.

Дядя Уильям включил свет. Они стояли в просторной пыльной комнате, по-прежнему обставленной викторианской мебелью для детской. На полу лежал потертый красный ковер, а у стены, оклеенной ужасными зелено-голубыми обоями, громоздились коричневый шкаф и комод. Большой кованый экран закрывал камин; на стенах висели гравюры с библейскими сюжетами и разноцветные тексты. Комната наводила тоску. Окна для безопасности были забраны железными решетками, лишенными каких-либо украшений. Кэмпион инстинктивно обратил взгляд к потолочному окну. Все было так, как описала Джойс: с пыльной рамы свисал обрывок толстого и грубого шнура, больше похожего на бельевую веревку.

Уильям как будто ничего не заметил. Он молча осмотрелся по сторонам и увидел искомое.

– Ага, вот сундук.

В углу стояло древнее, обтянутое кожей сооружение, на котором громоздились книги и глобус. Дядя Уильям крадучись пошел к нему. Кэмпион зашагал следом; они сняли с сундука все лишнее и подняли крышку.

Изнутри пахнуло плесенью и вылетела моль. Уильям стал по очереди доставать и складывать на пол сапоги, китель, галифе, брюки, портупею и фуражку.

– А, да вот он!

Мистер Кэмпион опередил дядю Уильяма, взял со дна сундука кобуру и расстегнул. Внутри оказались две промасленные тряпки – и больше ничего.

– Силы небесные! – охнул дядя Уильям.