– Итак, давайте подведем итоги, – произнес Глен, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги к камину. Женщины устроились на диване.

Мы уговорили Брумов зайти к нам на поздний чай, поскольку сегодня была среда, когда у Глена нет приема. Что касается меня, то я ощущал просто физическую необходимость обсудить услышанное с людьми более проницательными. Возможно, они разглядели тут что-то такое, что прошло мимо моего внимания. Хотя я старался как никогда.

Когда мы переодевались наверху, Френсис поспешила объяснить свои действия с флакончиком с лекарством.

– Понимаешь, когда я услышала, как коронер допытывается насчет этого флакончика, то испугалась. Про тебя я им сказала, что ты ничего не знаешь. Думаю, это правильно. А тут еще меня подстегнул Глен перед обедом, когда заметил, что лучше рассказать правду и посмотреть, чего они хотят.

– Ну что ж, – сказал я, – что сделано, то сделано. Надеюсь, все правильно.

Френсис меня поцеловала.

– Спасибо за поддержку. А теперь пошли послушаем Глена.

Вначале он высказался по поводу пресловутого флакончика. Не надо было Френсис влезать не в свое дело. Френсис искренне покаялась и попросила прощения. В конце концов инцидент был исчерпан.

– А насчет Анджелы, – сказал Глен, – то арестовать ее могут только после обвинительного вердикта присяжных. Но этого не будет.

– Почему? – спросила Рона.

– Потому что я большинство из них знаю, – ответил Глен. – Они разумные ребята.

– Ну что ж, будем надеяться.

– Ты посмотри, что там уже наговорили, – произнес Глен со значением. – Теперь оказывается, мотив появился у молодого Мориса Уотерхауса. А этот тип Беллью даже предположил, что мышьяк в лимонный бисквит могла подсыпать кухарка.

– Я бы не удивилась, – заметила Френсис. – По словам Анджелы, эта женщина просто сумасшедшая. Да и готовить не умеет.

– Страна наводнена австрийскими кухарками, которые ничего не понимают в кулинарии, – мрачно согласилась Рона. – Любой австриячке, если она хочет весело прокатиться в Англию в надежде нажраться вдоволь и получить жалованье, о каком не могла мечтать дома, достаточно назваться кухаркой, и дело сделано. На этом наживается агентство, которое специализируется на доставке сюда вот таких женщин, которых потом навязывает некоторым несчастным хозяйкам за приличные комиссионные, представляя их квалифицированными поварихами. Я не понимаю, почему наше министерство труда не положит этому конец. Был один случай, когда…

– Давай без политики, – прервал ее Глен.

– Это не политика, а экономика.

– Тем хуже. – Глен посмотрел на Френсис. – Так ты думаешь, что это очередное дело Эльзы Феннинг?

– А кто это такая?

– Кухарка, которую признали виновной в отравлении мышьяком целой семьи. На самом деле она этого не делала, но ее все равно повесили, как положено.

– Нет, – сказал я, – эта женщина была настроена против Анджелы, а не Джона. И ты слышал, она думала, что Анджела готовит лимонный бисквит для себя. Может быть, кухарка целилась в Анджелу, а попала в Джона?

Рона внимательно посмотрела на меня.

– Весьма умное замечание, мой друг.

Только я загордился, как меня охладил Глен.

– Не такое уж умное. Этот лимонный бисквит потом доели на кухне горничная и та же кухарка.

– Но они обе это отрицают, – неуверенно возразил я.

– А, ерунда. – Глен отмахнулся. – Налей мне еще чаю, Френсис.

– Но почему это обязательно должно быть убийством? – проговорила Рона, накладывая себе сладкого пирога.

– О, – воскликнула Френсис, – я надеюсь, что это не так!

– Действительно, – поддержал их я, – ведь этому нет никаких доказательств.

– И обратному тоже, – возразил Глен. – Коронер напирает, что боли у Джона появились перед обедом. Но в последний месяц они возникали у него часто. Откуда мы знаем, что это от мышьяка? И следовательно, неизвестно, принял ли он яд до обеда или во время. Впрочем, отравиться можно было и за завтраком.

– А что это за таинственный пакет, который он получил? – спросила Френсис.

– Образцы строительного картона. Или новой марки цемента. Или асбестовых прокладок. Да он каждый день получал бандероли с образцами.

Глен замолк, чтобы закурить сигарету, затем продолжил:

– Тут вот как обстоит дело. Предположим, кто-то умирает, любой человек, где угодно. Если вы проявите достаточно упорства, то почти всегда найдете двоих-троих, кто не жалеет о его кончине. И там всегда будет и кухарка, которую уволили, и бандероль, которую принес утром почтальон, и бокал сидра, который выпил этот человек один и больше никто в доме. Такова жизнь. А теперь заговорите об убийстве, и все эти факты заиграют по-новому. Люди, которые по той или иной причине не сожалели о смерти этого человека, теперь приобретут мотив для убийства; бандероль с образцами, которую Джон, возможно, выбросил на свалку, становится зловещей, кухарка подсыпает мышьяк в лимонный бисквит, а горничная кладет его в овсянку.

– И что? – спросила Френсис.

– А то, что, по-моему, это все чепуха.

– А смерть Джона? – тихо спросила Рона.

– Это либо трагическая случайность, либо убийство по не известным нам причинам. Наверное, первое. И конечно, Анджела тут ни при чем. Покончить с собой он вроде бы никак не мог, но с учетом того, что мы сегодня услышали, это исключать нельзя. В любом случае, Рона, я думаю, ты попала в точку, когда сказала за обедом, что на самом деле мы Джона совершенно не знали. Возможно, это и к лучшему.