Вчера я получил письмо от Кристин. На нем марка и штемпель с надписью: Цинциннати, штат Огайо. Поначалу мне казалось, что это где-то на другой планете, но прошел год, и даже я, человек преклонных лет, постепенно привык к переменам. Поразительно, как легко приспосабливаются к изменениям в жизни старики.

Но вот чтобы хоть что-то переменилось в нравах обывателей Кинкейга, так это черта с два! Миссис Джонстон лично доставила мне письмо с почты, а потом минут десять торчала у меня на пороге – так хотелось ей разнюхать что-нибудь про чужие дела.

– Читайте свое послание, мистер Белл, – повторяла она, – а на меня и внимания не обращайте.

Ровно через полчаса явилась школьная директриса, у которой нос казался чуточку длиннее с того дня, когда ей взбрело в голову проехать по долине к большому замку. Не желаю ли я получить пригласительный билет на потрясающий самодеятельный спектакль, поставленный старшеклассниками? Это какое-то чудо детского самовыражения, причем пьесу написал лучший ученик школы, несомненный будущий гений Джорди Гэмли. И, кстати, нет ли у меня каких новостей из внешнего мира?

А за неделю или две до того я получил из Америки другое письмо с менее известным адресом: Сан-Луис-Обиспо, Калифорния. Едва ли на всем белом свете сыщется место более глухое и дикое, заявила тогда миссис Джонстон. И неужели же со мной в переписку вступил какой-нибудь чернокожий, а? Я вскрыл конверт и вынужден был разочаровать ее. Нет, сказал я. Письмо прислал старый школьный товарищ, обосновавшийся в столь отдаленных краях. И отчасти это, вероятно, было правдой. Потому что, как писал доктор Флиндерс, он отлично помнил, как мы с ним сидели в одном классе, когда он ходил в нашу школу, прежде чем его отправили учиться в Эдинбург. Странное воспоминание для человека, который родился в Австралии, когда мне самому уже исполнилось двадцать лет. Но миссис Джонстон, разумеется, не знала об этом ровным счетом ничего.

Вчерашнее письмо от Кристин я принес в дом к доктору Джерви, и мы вместе прочитали его. Мне кажется, он сильно постарел, наш священник, и случилось это буквально за год; его руки заметно дрожали, когда он положил письмо перед собой на письменный стол – Кристин сообщала, что Сибила Гатри раскрыла ей правду о Нейле. Он надолго замолчал, глядя на цветущий сад и церковные поля, в которых уже желтел, созревая, обильный урожай.

– Время все спишет, Эван Белл, – сказал он.

Я убрал письмо в карман.

– Думаете, она еще найдет мужчину по сердцу? – спросил я затем.

– А почему нет, Эван? Быть может, после Нейла Линдсея Кристин уже никогда не сойдется ни с кем из шотландских аристократов. Да и с фермерами у нее теперь едва ли сладится после него. Но перед ней раскрылся новый мир. И заметьте, как смело она уже воспринимает его. Она выбралась из своей раковины, чтобы наблюдать, удивляться, критиковать. И однажды сумеет разглядеть в нем не одни лишь странности, но и красоту, а тогда…

Он встал из-за стола.

– Вот только мы, старина, уже, наверное, не доживем до этого.

А нынче я снова проделал весь путь вдоль долины. Восемнадцать месяцев назад я впервые взялся за перо, чтобы начать это повествование. И мне пришла причудливая фантазия завершить его под сенью замка Эркани.

Джон Эплби – умнейший человек из Лондона – признал, что в деле Гатри пришел к неверным выводам. По его словам, он не разглядел всего одного, но очень важного компонента, составлявшего общую картину. Он считал, что не задал самого главного вопроса. Но читатель-то знает: он его задал и задумался бы над ним снова тем же вечером, если бы события не развернулись столь стремительно. Кто выскользнул из учебной комнаты на глазах у Хардкасла и молодого Гилби, когда они направлялись в башню? Вы правильно угадали ответ, читатель. Это был Эван Белл собственной персоной.

Я долго перемалывал в уме странную записку от Кристин, доставленную мне дурачком из замка. Старый тугодум, я только в канун Рождества разглядел ее суть, не ясную, быть может, даже самой Кристин. Это был зов о помощи. Но даже мне самому все представлялось еще в смутном свете, поскольку, пробираясь в непогоду долиной, я лишь говорил себе, что должен по крайней мере с ней попрощаться. Но в глубине души уже понимал – все куда важнее – и предвидел опасность. Иначе я бы ни за что не пустился в путь, который сам по себе мог закончиться для меня плачевно.

Я рассчитывал добраться до большого дома часам к восьми вечера и либо воспользоваться гостеприимством Гатри, либо, подобно школьной начальнице, переночевать на чердаке домашней фермы. Вот только в своем расчете я забыл, что уже далеко не молод. Мне удалось преодолеть все преграды, поставленные на пути природой, и дойти до Эркани живым и невредимым, но лишь к половине двенадцатого ночи. Я нес с собой штормовую лампу, но ее свет едва пробивал толщу непрекращавшегося снегопада. В классе горел свет. Я спустился в ров, а потом не без труда взобрался на маленькую террасу. Мистер Уэддерберн был прав, разглядев во мне руину бывшего спортсмена, но, как оказалось, мышечная сила еще далеко не полностью оставила меня.

Теперь я сам удивляюсь, почему пробрался в комнату Кристин тайком, но мною, несомненно, руководило инстинктивное подозрение, что Гатри – наш общий враг. Она впустила меня с террасы, и я заметил, как рада девушка моему приходу. У нее был собран небольшой чемоданчик – гораздо меньше того, который миссис Макларен таскает на субботние пикники, – а на спинке кресла висел теплый плащ.

– Неужели вы собираетесь уйти в такую ночь? – спросил я.

Она кивнула.

– Так пожелал дядя. Но Нейл говорит, что мы все равно доберемся до Мерви. Он сейчас наверху в башне вместе с дядей, и мы уйдем отсюда, как только он спустится. Все будет хорошо, ведь правда?

Она была слишком влюблена, чтобы позволить себе больше, чем легкая тревога, не допуская мысли, что все получится не так, как они задумали, а в основе лежит безумный и зловещий план ее дяди. Я сказал:

– Мне надо тоже подняться и увидеться с ними, Кристин. А когда вы с Нейлом покинете наши места, обещай чиркануть мне письмецо.

И я поцеловал ее. Мне тогда пришло в голову прикрыть их уход из замка с тыла, поскольку казалось, что именно в такой момент им может грозить смертельная опасность.

Кристин предложила:

– Поднимитесь по маленькой винтовой лестнице, и вам удастся избежать встречи с Хардкаслом.

Она нашла для меня ключ на случай, если люк окажется заперт.

Я вышел из учебной комнаты – как раз в этот момент Гилби с Хардкаслом и заметили меня – и направился к внешней лестнице. Это немалое достижение, доложу я вам, суметь после утомительного похода в Эркани из Кинкейга подняться по ней быстрее, чем те двое преодолели главные ступени. И история могла принять совсем иной оборот, затяни я свой подъем немного дольше.

Должен, видимо, пояснить, что мне хорошо знакомо устройство замка еще с тех времен, когда в молодости я часто навещал прежнего лорда, но вот о башне я помнил очень мало. И все же мне было известно, что с винтовой лестницы можно попасть на окружавший ее балкон, и я планировал неожиданно появиться оттуда в комнате и заявить: я пришел как друг Линдсея с целью обеспечить его благополучный уход из замка вместе с невестой.

Наверху дул сильный ветер, и я ненадолго задержался, размышляя, в какую сторону вдоль балкона лучше двинуться – влево или вправо. Я решил пойти влево, и это оказалось ошибкой. Получилось, что к месту, куда мисс Гатри приблизилась от французского окна, я подошел с противоположной стороны. О присутствии там американской девицы я даже и не узнал. Как, думается, и Рэналд Гатри: она, по всей видимости, ошиблась, посчитав, что он услышал ее крик.

Я поспел к месту действия секундами раньше, чем она. Наши с ней движения можно поместить во временные рамки с легкостью и точностью, поскольку она отошла от окна, услышав крик. Это кричал я. Хотя сомнительно, чтобы у меня получилось очень громко. Потому что я осторожно перемещался вдоль балкона, держа фонарь у самых ног, когда что-то буквально выкатилось мне под ноги из темноты и чуть не сбросило через парапет. Я поставил фонарь и, склонился, всматриваясь. Это было тело человека.

Затем все случилось в считаные секунды. Я заметил другой штормовой фонарь, установленный в нише над дверью – той, что вела из маленькой спальни. А в следующее мгновение из нее вышел Гатри. Я выпрямился, так ничего и не разглядев, но, всерьез опасаясь, что тело принадлежало Нейлу Линдсею, непроизвольно шагнул назад и случайно опрокинул свою лампу. Гатри тут же меня заметил, и его топор угрожающе взметнулся – это и было то мгновение, когда мисс Гатри хоть что-то разглядела из происходившего перед ней. Он надвигался на меня, покинув круг света, и дальше события развивались почти в полной темноте. Я знал, что мне грозит смерть; понимал это так же ясно, как если бы Гатри вслух заявил о своих намерениях. И от моих дальнейших действий зависела не только моя жизнь, но и судьба мужчины, чье тело без признаков сознания лежало у моих ног. Лорд замышлял убийство. И собирался довести свой план до конца.

Он приближался из темноты, пригнувшись и маневрируя со всем коварством, на которое был способен его изощренный ум. А потом внезапно поднялся у парапета, полностью освещенный пламенем фонаря. Как и мисс Гатри, ему я виделся всего лишь темным силуэтом, и он посчитал возможным застигнуть меня врасплох одним движением. Его топор мог в любой момент обрушиться вниз и раскроить мне череп. Необходимо было нанести удар первым, что я и сделал. Вот так, дорогой читатель, погиб Рэналд Гатри.

Потом я встал на колени в снег рядом с безжизненной фигурой (а вы теперь знаете, что мисс Гатри ничего больше видеть не могла) и тихо спросил:

– Как вы, Линдсей? С вами все в порядке?

Человек зашевелился и перевернулся лицом вверх. Можете себе вообразить мой ужас, когда я снова увидел перед собой Гатри! Первой жуткой мыслью было: я по ошибке сбросил вниз не того человека.

Он явно находился под воздействием какого-то наркотика, но быстро приходил в себя. Прошло несколько секунд, и он уже открыл глаза, посмотрел на меня и прошептал:

– Кто вы?

А когда услышал мое имя, его взгляд ожил так, словно он слышал его не далее как вчера.

– А я – Йен. Йен Гатри. Уведите меня отсюда, чтобы никто ни о чем не знал.

К тому времени я уже перекрыл все нормы физической активности, чтобы соответствовать повышенным канонам «идеального спортсмена» самой мисс Стракан. Утомление сказывалось, но и деваться было некуда. Я сбросил свой фонарь с балкона, взял тот, что по-прежнему стоял в нише, и взвалил Йена Гатри на закорки. Мне вспомнилось, как мальцом я тягал на себе телят с отцовской фермы, весивших примерно столько же.

Подтащив его к люку и протиснув вниз, я затем запер задвижку на замок. Прошло, должно быть, минуты две, и на опустевшем балконе появился молодой Гилби, осматриваясь по сторонам. С моей помощью Йен не без труда совершил спуск по длинной винтовой лестнице, а затем я провел его коридором к ближайшей комнате, которой оказался класс. Кристин там уже не было. Я дал ему немного прийти в себя и отдохнуть, отогреваясь у почти погасшего камина. Наконец он спросил:

– Что с Рэналдом?

– Я убил его, вышиб ударом через парапет балкона.

Его лицо, бледное, как полотно, сделалось еще бледнее.

– Несчастный свихнувшийся глупец!

Он немного помолчал.

– Рэналд собирался убить меня, мистер Белл, но только после небольшой хирургической операции.

И он показал мне правую руку.

– Вот для чего ему понадобился тесак.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы окончательно все понять.

Вы, конечно, запомнили слова мистера Эплби о том, что калифорнийский Флиндерс не должен был заметно отличаться от Флиндерса из Сиднея, для чего ему предстояла трудная попытка избавиться от болезненной скупости. Справедливо подмечено. Но у Флиндерса из Сиднея присутствовала еще одна бросающаяся в глаза примета, о которой ничего не знал Эплби, зато Рэналд был отлично осведомлен из переписки с Йеном. На раннем этапе экспериментов в области радиологии Флиндерс лишился двух пальцев, что случалось порой с теми, кто возился со столь опасными материалами. Что ж, Рэналд и собирался прибыть в Калифорнию без двух пальцев. Для этого он в теории изучал хирургию и подготавливал уединенное место для заживления ран, где мог отсидеться сколь угодно долго. Только это ему и требовалось. Но возникала сложная проблема с телом, которое должны были обнаружить во рву и принять за труп Рэналда Гатри. Ясно, что у него не могло оказаться двух давно ампутированных пальцев. При обычных обстоятельствах любое хирургическое вмешательство неизбежно породило бы подозрения, и возник логичный вопрос: зачем Рэналду Гатри отрубили несколько пальцев на руках? Но поскольку к убийству оказался как бы причастен Нейл Линдсей, этот вопрос легко находил объяснение в замшелой легенде о древней и кровавой взаимной ненависти родов Линдсеев и Гатри. Причем объяснение окончательно доказало бы вину Нейла. И основная трудность, возникшая у Рэналда Гатри при совершении своего преступления, стала наиболее гениальной частью его плана. Как подметил Эплби, Рэналд Гатри собрал свою головоломку тщательно и экономно, пустив в ход даже те фрагменты, которые, казалось бы, никак не вписывались в общую картину.

Я все еще продолжал удивленно разглядывать руку Йена, когда он с трудом поднялся на ноги и сказал:

– Я слышу голоса.

И действительно, Гилби в сопровождении остальных уже спускался с башни.

– Нам надо уходить.

Я посмотрел на него в крайнем замешательстве.

– Уходить? Но почему?

– Никто не знает, что я здесь, кроме этого мерзавца Хардкасла, а ему придется придержать язык. Тогда смерть Рэналда сможет сойти за несчастный случай или самоубийство.

– Но мистер Йен, не надо думать, что я хочу избежать ответа за убийство вашего сумасшедшего брата. У меня не оставалось выбора. Должен был погибнуть либо он, либо мы с вами.

– Все это так, дорогой мой Эван Белл. Но вы же понимаете, насколько мне не хочется поднимать шумный скандал из-за того, что Рэналд выжил из ума? Мы вернемся в Кинкейг, пока есть такая возможность.

Мне тогда подумалось, что у него самого не все дома, если он собрался совершить столь сложный переход в невообразимых условиях. Но сейчас я прекрасно вижу, что им двигало. И это была все та же страсть – темная страсть, которой был подвержен каждый из рода Гатри. Он отчаянно желал закончить свои дни под именем Ричарда Флиндерса. И, если разобраться, у него были для этого все основания, поскольку именно в Ричарда Флиндерса он превратил себя за трудные пятьдесят лет. Но в тот момент я был вынужден просто подчиниться его воле и последовать за ним прочь из замка, не до конца разобравшись в мотивах. Вы должны помнить при этом, что Йен понятия не имел об опасностях, которыми могло обернуться его бегство для Нейла Линдсея. Как и я сам, потому что в противном случае принудил бы его задержаться.

Еще час назад я сомневался, хватит ли мне сил, чтобы вообще добраться до Эркани; а теперь передо мной встала задача вернуться в Кинкейг с человеком, едва державшимся на ногах. Но, видимо, шок оказался так силен, что почти лишил меня способности мыслить здраво. Мне и в голову не приходила вероятность сгинуть на обратном пути. Пусть будет, что будет – так я воспринимал действительность. Но, как показала жизнь, мы оба были куда крепче, чем предполагали, и миновали колокольню церкви Кинкейга с первым ударом колокола, созывавшего прихожан к утренней службе. По дороге мы никого не встретили, а следующие двадцать четыре часа Йен Гатри провел в надежном укрытии моего дома. Но его подвел непоседливый характер. Его так увлекла возможность снова хоть одним глазком взглянуть на Кинкейг, что следующим вечером он рискнул отправиться на чреватую опасностями прогулку. Вот откуда, дорогой читатель, и поползли слухи о призраке Рэналда Гатри.

Йен поведал мне в подробностях свою историю, и мы вместе составили для себя полную картину событий. Но он по-прежнему не желал огласки своего приезда в наши края. Будет проведено следствие, настаивал Йен, и он непременно дождется его выводов. Если на Нейла Линдсея падет подозрение, тогда ему ничего не останется, как заявить о себе. В противном случае он тихо отплывет в Америку под именем Ричарда Флиндерса. На меня же легла задача уговорить Кристин никому не рассказывать о моем появлении в Эркани.

Думаю, вы бы оказались целиком на моей стороне, когда я все-таки в один из моментов решительно выступил против его плана. Пусть общественности действительно не обязательно знать, что Йен Гатри жив, заявил я, но членам семьи и их юристам эта информация представлялась насущно необходимой. И несмотря на всю эксцентричность, свойственную Йену как всякому Гатри, мне удалось вбить ему в голову эту здравую мысль. Он согласился, когда вся шумиха уляжется, тихо приехать в замок из Дануна и встретиться с теми, кто заинтересован в знакомстве с ним. После этого он незаметно покинул Кинкейг и вернулся в Данун, где в отеле, переполненном постояльцами, никто не обратил внимания на временную отлучку некоего Ричарда Флиндерса.

И это почти все. Хотя мне пришлось-таки пережить несколько тревожных часов. Потому что, устраивая тайную семейную встречу, я никак не рассчитывал, что на ней неожиданно окажется инспектор полиции Эплби. Человек опытный и мудрый, он появился в нужное время в нужном месте. И семейный сбор не состоялся. Рэналд Гатри и его верный, но омерзительный подручный Хардкасл были мертвы, а Йен Гатри – мужчина бездетный, мог распоряжаться имением Эркани по своему усмотрению. И потому нам в самом деле лучше было оставить всю эту историю в секрете. Не только от полиции. Это был еще и акт милосердия в отношении Кристин Мэтерс.

Так на земле Гатри не осталось ни одного члена их семьи, и замок предстояло сдать в аренду. Не успевшие сгнить земледельческие орудия раздали окрестным фермерам. Семейные портреты и обстановку учебной комнаты отправили морем по новому адресу Сибилы и Кристины. А потом состоялась большая распродажа. Огромный фламандский стол, за которым когда-то подали на ужин даже икру, купил доктор Джерви для собраний совета старейшин церкви. Глобусы с галереи, ставшие укрытием для Айзы Мердок, приобрела владелица «Герба» миссис Робертс. Она любит теперь посидеть с чашкой чая у земной сферы, показывая всем желающим, из какого порта получила последнее письмо от своих бравых сыновей-моряков. Фэйрбайрн из Гленлиппета – купивший в свое время водительские права за четвертак, – раскошелился на огромный гранитный жернов, издревле украшавший главный двор замка, чем немало удивил народ, недоумевавший, зачем он ему понадобился. Но, как в своей циничной манере объяснил Уилл Сондерс, в недалеком будущем на этом камушке появится нежная надпись в память о немощной миссис Фэйрбайрн. А чуть заплесневелые богословские трактаты достались мне самому. Трудное, доложу я вам, чтение, но большое подспорье в дебатах, которые мне порой приходится вести с нашим священником.

Сегодня я прошелся по опустевшему замку, вероятно, в последний раз. В нем, как всегда, гуляют по всем направлениям ветры, чуть подвывая в пустых оконных рамах, теплые и напоенные запахом травы, но даже сейчас они не привносят в огромный дом ощущения стоящего на дворе солнечного лета. Замок все еще живет своим прошлым. Едва ли на него польстятся арендаторы. В нем хозяйничают крысы, успевшие забыть про отраву миссис Хардкасл, да в свою пору вьют гнезда ласточки. Скоро камень за камнем стены начнут осыпаться, а от башни, на которую мне довелось взбираться, останется лишь воспоминание, как когда-то от башни замка Мерви. И Гатри из Эркани, поколениями удивлявшие своими необузданными страстями всю Шотландию, превратятся всего лишь в еще одну страницу ее истории.

Зато на домашнюю ферму вернулась семья Гэмли. Один из их сыновей привез с собой молодую жену, девушку из Спейсайда, и сейчас я слышу, как она поет в поле – какую-то простенькую и грубоватую песенку из числа тех, что народ в итоге предпочел сочинениям подлинно великих шотландских менестрелей. Но меня это не печалит. Песня льется от земли, от души и, значит, ей суждена долгая жизнь.