Книга: Смерть в овечьей шерсти
Назад: 1
Дальше: 3

2

«Довольно странно, что Теренс Линн, которая с самого начала противилась всем этим излияниям с их неизбежными последствиями, вдруг решила последовать примеру остальных и предаться откровениям, — подумал Аллейн. — Но это большая удача». Дело в том, что, несмотря на все услышанное, у него так и не сложилось полного представления о муже Флоренс Рубрик: как именно он выглядел, насколько разительным было физическое несоответствие между ним и этой девушкой, которая была лет на двадцать его моложе. Теперь рассказ мисс Линн должен был восполнить этот пробел.
Оказалось, что Теренс жила в Новой Зеландии уже пять лет. Вооружившись знанием стенографии и машинописи вкупе с шестью рекомендательными письмами, одно из которых было написано самим верховным комиссаром в Лондоне и адресовано лично Флоренс Рубрик, она отправилась на поиски счастья в Южное полушарие. Миссис Рубрик сразу же наняла ее на работу, и она поселилась в Маунт-Мун, но ей довольно часто приходилось выезжать в Веллингтон, где у ее работодательницы была квартирка рядом с парламентом. Аллейн подумал, что, забравшись на другой конец света и очутившись среди незнакомых людей, она неизбежно должна была страдать от одиночества. Урсула и Фабиан подружились еще на пароходе, Дуглас Грейс еще не вернулся со Среднего Востока, а миссис Рубрик не вызывала у нее ни симпатии, ни уважения. Понятно, что она чувствовала себя неприкаянной.
Со временем миссис Рубрик стала посылать ее с поручениями к своему мужу. «Эти данные по переоценке я хотела бы процитировать в своем выступлении, мисс Линн. Их надо представить в сравнительном виде. Пройдитесь-ка по ним с моим мужем. Скажите ему, что мне надо что-нибудь простенькое, но чтобы в самую точку». И Теренс Линн стала трудиться вместе с Артуром Рубриком в его кабинете. Вскоре она обнаружила, что может облегчить ему работу, доставая с полок книги и записывая под диктовку. Аллейн представил, как эта изящная девушка тихо движется по кабинету или сидит за столом, а мужчина в кресле чуть задыхающимся голосом отливает словесные пули, которыми его жена будет разить своих политических противников. Со временем Теренс поняла, что с помощью одной-двух подсказок Артура Рубрика она сможет изготовлять подобные статистические боеприпасы самостоятельно. Она любила четкие формулировки и старалась находить точные слова, помещая их в нужное место. Он, как выяснилось, тоже. Они невинно забавлялись, стряпая всю эту писанину для Флоренс, но она никогда не воспроизводила ее дословно.
— Она расклевывала записи, как сорока, — отметила Теренс, — а потом пересказывала их с массой повторений, с выкриками, которые сопровождала ударами кулака в ладонь. «В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, — восклицала она, отбивая ритм кулаком. — Заметьте, в тысяча девятьсот тридцать восьмом государственный доход от этих владений составлял три с четвертью миллиона. Три с четвертью миллиона. Три с четвертью миллиона, господин спикер, вы не ослышались…» И она была абсолютно права. На слух это воспринималось гораздо лучше, чем наши гладкие, причесанные фразы. У нее хватало ума их избегать. Они появлялись только в текстах, предназначавшихся для печати. В печатном виде они выглядели эффектнее.
Именно журналистская и литературная работа сблизила мужа Флоренс с ее секретаршей. Один еженедельник попросил Флоренс написать статью о фермерских женах. Она была польщена и озадачена. Придя в кабинет, она долго распространялась о красоте и важности домашней работы. Она утверждала, что жизнь фермерской жены поистине прекрасна, поскольку посвящена первоосновам человеческого существования (подчас она сооружала и не такие фразы). «Благородная жизнь, — не унималась Флоренс, звоня в колокольчик, чтобы вызвать Маркинса, — она посвящена…» Но эти пышные фразы никак не соответствовали реальной жизни фермерш, чей рабочий день продолжался четырнадцать часов и был соизмерим разве что с трудом каторжника. «Напишите что-нибудь подходящее, мисс Линн. Артур, дорогой, помоги ей. Мне бы хотелось подчеркнуть святость женского труда в сельской местности. Одна, без всякой помощи. Просто какой-то матриархат». Вошедший Маркинс принес ей чашку с бульоном, который она обычно пила в одиннадцать часов. Флоренс стала расхаживать по комнате, потягивая бульон и бросая бессвязные слова: «истинное призвание… величие… наследие… верная спутница жизни». Потом ее позвали к телефону, но, остановившись в дверях, она успела скомандовать: «За дело, вы оба. Артур, дорогой, побольше броских выражений, но не слишком заумных. Что-нибудь свежее, естественное и эффектное». Помахав им рукой, она удалилась.
Статья, которую они написали, была откровенной ересью. Стоя у окна, они смотрели на горные цепи, отливавшие на солнце бледной голубизной.
— Когда я смотрю на все это, мне кажутся смешными слова о том, что мы «вдохнули сюда жизнь и принесли цивилизацию», — сказал Артур Рубрик. — Мы всего лишь ползаем по поверхности нескольких гор и ничего нового не привнесли. Здесь по-прежнему первозданный мир, еще не слишком загаженный людьми и овцами. Почти такой же, каким он был до появления человека на земле.
Потом он добавил, что, видимо, поэтому никто так и не сумел достойно написать об этой земле. Можно писать о человеческих существах, паразитирующих на ее поверхности, но современный стиль не соответствует твердым камням этой равнины. Здесь нужны какие-то забытые и нестертые выражения, будоражащие кровь, как терпкий весенний ветерок, что-то сравнимое со стилем Елизаветинской эпохи. Из этого разговора и возникла идея написать о плато что-нибудь в стиле Хеклота и его «Заморских путешествий».
— Звучит несколько высокопарно, но для него это была своего рода игра, — объяснила Теренс. — Мне кажется, ему удалось передать красоту этой земли. Но это была всего лишь игра.
— Восхитительная игра, — заметил Аллейн. — Так что же он написал?
— Пять эссе, которые он много раз переделывал, но так и не закончил. Часто он плохо себя чувствовал и не мог писать, а когда ему становилось лучше, всю его энергию поглощали дурацкие задания миссис Рубрик. Он изнурял себя, сочиняя ей речи и таскаясь с ней на все эти собрания и вечеринки, вместо того чтобы нормально отдыхать. Он панически боялся признаться своей жене в недомогании. «Не хочу ее лишний раз огорчать, — говорил он. — Она ведь так добра ко мне».
— Она и была доброй, — объявила Урсула. — И бесконечно заботливой.
— Это была не совсем забота, — уточнил Фабиан. — Скорее терпеливое покровительство.
— Я так не считаю. И он не считал.
— Он так не считал, Тери?
— Он был удивительно ей предан. Все время повторял: «Она так добра и великодушна». Но быть объектом подобного сочувствия очень несладко. И потом…
— Что потом? — переспросил Фабиан.
— Ничего. Это все.
— Но ведь это не совсем все? — настаивал Фабиан. — Что-то ведь произошло. Какое-то событие. Что его тревожило в последние две недели до ее смерти? Он явно был чем-то обеспокоен. Чем?
— Он чувствовал себя не в своей тарелке, — уступила Теренс. — Подозревал, что за его спиной что-то происходит. Миссис Рубрик была заметно расстроена. Теперь-то я знаю, что из-за Клиффа Джонса и Маркинса. Думаю, она ничего не рассказала о них мистеру Рубрику, ограничившись туманными намеками на неблагодарность и разочарование. Это было в ее манере — говорить, что ей не на кого опереться и она вынуждена все делать одна. Он обычно выслушивал это молча, прикрыв рукой глаза. В такие моменты мне хотелось ее убить.
В комнате воцарилась напряженная тишина.
— Обычное преувеличение, — нарушил ее Фабиан. — Я и сам часто говорил, что ее убить мало. Не сомневаюсь, дядя немало страдал от этих тонких намеков.
— Да, удары попадали в цель, — подтвердила Теренс.
Последовало долгое молчание. Аллейн понял, что мисс Линн дошла до того момента, который предпочла бы скрыть от окружающих. Неодобрение всего происходящего, которое постоянно проскальзывало в ее поведении, сейчас стало особенно очевидным. Сжав губы, она бросила быстрый взгляд в сторону скрытого темнотой Аллейна и снова заработала спицами, давая понять, что разговор окончен.
— Странно, — вдруг произнес Фабиан. — Мне почему-то казалось, что в последнюю неделю Флосси слегка кокетничала с дядей Артуром, даже проявляла некоторую игривость, что было для нее совершенно нехарактерно. Кто-нибудь это заметил?
— Фабиан, дорогой, тебе не угодишь, — подала голос Урсула. — То ты упрекаешь тетю Флоренс за недостаток внимания к дяде Артуру, то удивляешься такому вниманию. Как она должна была вести себя, чтобы завоевать твои и Тери симпатии?
— Сколько ей было лет? — выпалил Дуглас. — Сорок семь, не так ли? Я хочу сказать, что для своего возраста она была чертовски живой. То есть я имею в виду… я думаю…
— Не мучайся, Дуглас, — сжалился Фабиан. — Мы все понимаем, что ты хочешь сказать. Но вряд ли, что столь неожиданная игривость была вызвана естественными или даже патологическими причинами. Просто посягнули на ее собственность. Что мое, то мое. Самка, защищающая свое брачное ложе. Извините за откровенность.
— Это просто чудовищно. Ты совершенно невыносим, Фаб, — простонала Урсула.
— Я не хотел тебя шокировать, дорогая. Больше не буду. Но все вы не можете отрицать, что она в последнюю неделю изменилась. Кислая как лимон, со всеми нами и очень внимательная к дяде Артуру. Она словно приглядывалась к нему. Смотрела на него как на ценную картину, которой она пренебрегала, пока кто-то другой не пришел и не оценил ее по достоинству. Разве не так?
— Не знаю. Но мне казалось ужасным, что она попрекает его болезнью. Именно так это выглядело со стороны, — опять вступила в разговор Теренс.
— Но согласись, что, кроме этого, она делала определенные подзаходы. Заигрывала с ним по-кошачьи, трясла кудрями, жеманилась. Что ты скажешь?
— Я не следила за ее выходками, — холодно ответила Теренс.
— Еще как следила. Послушай, Тери, не считай меня своим врагом, — очень серьезно сказал Фабиан. — Я тебе сочувствую и теперь понимаю, что судил о тебе неверно. Мне казалось, что ты завела шашни с дядей Артуром просто от скуки. Я считал, что вся твоя загадочность — это игра, чтобы завлечь его в силки. Знаю, говорить об этом жестоко, но ведь он был гораздо старше тебя и, как я всегда считал, совершенно не твоего романа. Было очевидно, что он теряет голову, и я не мог смириться, что он станет жертвой холодной и практичной женщины — такой я тебя считал. Тебе, вероятно, наплевать, что я думал, но я прошу у тебя за это прощения. А теперь о другом. Когда я предложил позвать мистера Аллейна, мы все согласились, что уж лучше стать объектом подозрений, чем бесконечно терзаться невысказанными сомнениями. Ни один из нас не подозревает остальных троих, и, по-моему, все мы остаемся в уверенности, что истина, какой бы горькой она ни была, не может никому из нас повредить. Мы правильно рассуждаем, мистер Аллейн?
Аллейн поерзал в кресле и сплел свои длинные пальцы.
— Рискуя быть банальным, хочу заметить: если известны все факты, относящиеся к делу, судебная ошибка невозможна. Однако при расследовании убийств крайне редко удается выяснить все обстоятельства. Чаще всего в распоряжении полиции оказываются лишь малая толика основных улик, масса второстепенных фактов и чудовищное количество лжи. Если вы последуете своему изначальному намерению и расскажете решительно обо всем здесь и сейчас, то, как мне представляется, добьетесь замечательного и совершенно небывалого эффекта.
По молодости присутствующие восприняли эту сентенцию как своего рода похвалу и были весьма польщены.
— Вот видите! — с торжеством произнес Фабиан. — Но я совсем не уверен в успехе, — продолжил Аллейн. — Сколько времени уходит у психоаналитика на курс лечения? Несколько месяцев, не так ли? Насколько я понимаю, для излечения пациента необходимо добраться до самого потаенного, вытащить его наружу, то есть выявить клиническую истину. По-моему, вы пытаетесь сделать что-то подобное, Лосс. Как полицейский я не советую вам это делать. Мне ни к чему полная клиническая картина. Выяснив ее, я вряд ли смогу кого-нибудь арестовать. Для меня важны лишь факты. Если обсуждение характеров миссис Рубрик и ее мужа может бросить хоть какой-то лучик света на тропу, ведущую к неизвестному убийце, то с официальной точки зрения такое обсуждение имеет некоторую ценность. Если на этой же тропе мы обнаружим следы вражеского шпиона, для меня как представителя контрразведки это также важно. А уж если в итоге мы сможем приподнять завесу над тайной, от которой вы все страдаете, то это будет особенно важно для вас — вам станет легче. Хотя, как вы уже убедились, процесс, в котором мы участвуем, не только болезненный, но и опасный.
— Мы это понимаем, — сказал Фабиан.
— В полной ли мере? Вначале вы говорили, что ни у кого из вас не было мотивов для убийства. Будете ли вы по-прежнему это утверждать? Давайте посмотрим. Капитан Грейс является наследником миссис Рубрик. Это обстоятельство является одним из самых частых мотивов преступления и всегда учитывается следствием. Несомненно, оно приходило в голову и вам. Вы, Лосс, выдвинули предположение, что в состоянии амнезии вполне могли напасть на миссис Рубрик и убить ее. Выявился и прямой мотив — миссис Рубрик была против вашей помолвки с мисс Харм. В откровениях мисс Линн тоже обнаруживается мотив. Она отважно сообщила нам, что испытывала сильную привязанность к мужу убитой, а вы, Лосс, утверждаете, что он отвечал ей взаимностью. Ваши мотивы похожи и стоят на втором месте в иерархии мотивов убийства. Вы бесстрашно заявили, что вам всем нечего скрывать и опасаться, а имеете ли право на подобное утверждение? Вы превратили эту комнату в некую исповедальню, но я ведь не священник. Все, что вы мне сообщаете, я рассматриваю с практической точки зрения и могу впоследствии использовать в протоколе, который направлю в ваш полицейский участок. Мой долг — предупредить мисс Линн о последствиях, пока она не зашла слишком далеко.
Аллейн замолчал и потер переносицу.
— Звучит довольно напыщенно, но тем не менее это так. Весь наш разговор является отступлением от обычной процедуры следствия. Я не знаю таких случаев, когда подозреваемые решали устроить перед следователем словесный стриптиз, как метко выразилась мисс Харм.
Он взглянул на Теренс.
— Итак, мисс Линн, если вы не хотите продолжить…
— Дело не в том, что я боюсь. Я не убивала ее, и никому не удастся доказать обратное. Мне, вероятно, должно быть страшно, но я никакого страха не испытываю. Мне нечего бояться.
— Прекрасно. Лосс утверждает, что отношение миссис Рубрик к мужу в последнюю неделю ее жизни существенно изменилось. Он предполагает, что только вы можете объяснить, в чем тут дело. Он прав?
Мисс Линн не ответила. Медленно и как бы с неохотой она подняла глаза на портрет Флоренс Рубрик.
— Тери, она знала? — вдруг спросила Урсула. — Она обнаружила это?
Фабиан насмешливо хмыкнул. Не обращая внимания на Урсулу, Теренс резко повернулась к нему:
— Какой же ты дурак, Фабиан. Просто безнадежный идиот.
Назад: 1
Дальше: 3