В театре Шеридана давали «Эдуарда II» Кристофера Марло в трех актах при аншлаге. Гиллам и Мендель заняли соседние кресла лицом прямо к сцене в дальнем конце полукруга широкого U-образного партера. С их левого края были отчетливо видны задние ряды, которые трудно было бы разглядеть из любого другого места в зале. Свободное кресло отделяло Гиллама от группы студентов, в веселом возбуждении ожидавших начала спектакля.

Впереди простиралось море чуть покачивавшихся голов и мелькавших программок, которое порой то там, то здесь словно вспенивалось, когда пропускали к своим креслам припоздавших зрителей. Это напоминало Гилламу какой-то восточный танец, где неожиданный взмах руки или ноги оживлял совершенно неподвижное тело. По временам он бросал взгляды на задний ряд, но ни Эльза Феннан, ни ее гость пока не появились.

И лишь только когда почти отзвучала записанная на пленку увертюра и он снова бегло посмотрел на два крайних кресла последнего ряда, его сердце чуть подпрыгнуло в груди, потому что он увидел хрупкую фигуру Эльзы Феннан, сидевшей неподвижно и очень прямо. Она смотрела строго перед собой, как ребенок, который учится держать правильную осанку.

К театру непрерывным потоком подъезжали такси, из которых выходили знаменитые и не очень персоны, приехавшие на спектакль. Они в спешке давали водителям явно чрезмерные чаевые, а потом по пять минут стояли на тротуаре и рылись в поисках билетов. Такси, в котором приехал Смайли, миновало здание театра и высадило его у соседнего отеля «Кларендон», где он сразу же спустился вниз, к расположенным там бару и ресторану.

— Мне в любой момент могут позвонить, — предупредил он. — Моя фамилия Сэвидж. Вы ведь позовете меня к телефону, не правда ли?

Бармен сразу оповестил о его просьбе портье и службу размещения.

— А теперь плесните мне немного виски с содовой, пожалуйста, и, если желаете, налейте себе за мой счет.

— Спасибо, сэр, но я избегаю употреблять спиртное.

Открылся занавес, свет в зале погас, а сцена оказалась освещена скудно, и Гиллам, всматриваясь в конец партера, понял, что не видит ничего в наступившем вдруг мраке. Но постепенно его глаза привыкли, и в едва мерцавшем свете лампочек, отмечавших аварийные выходы, он снова стал различать силуэт Эльзы и по-прежнему пустое кресло рядом с ней.

Лишь невысокая перегородка отделяла последние ряды от тянувшегося вдоль них прохода, а позади располагались несколько дверей, которые вели в фойе, буфет и гардероб. На короткое мгновение одна из них открылась и, как по замыслу режиссера, косой луч света упал прямо на Эльзу Феннан, подсветив тонкие черты ее лица и углубив черные тени под глазами. Она чуть склонила голову, словно вслушиваясь во что-то у себя за спиной, чуть приподнялась в кресле, но, поняв ошибку, приняла прежнюю позу.

Гиллам почувствовал, как ладонь Менделя легла ему на руку, повернулся и увидел, что тот смотрит мимо него в проход между рядами. Проследив за его взглядом, он тоже заметил высокую фигуру, медленно идущую от сцены в сторону последних рядов. Даже в полумраке мужчина производил впечатление: рослый, прямой, с темной челкой, доходившей почти до бровей. Он заметно хромал, и именно с этого элегантного гиганта не сводил глаз Мендель. В нем было нечто притягивавшее внимание, выделявшее в толпе, привлекательное и отталкивающее одновременно. Сквозь стекла очков Гиллам тоже наблюдал за его неспешными движениями, поражаясь размеренной грации, которую мужчина ухитрялся придавать даже своей хромоте. Сразу становилось ясно, что это человек необычайный, одаренный, встреча с которым запоминается на всю жизнь, прибавляет опыта. В свое время для Гиллама такой мужчина мог стать портретом почти любого романтического героя: он стоял бы у мачты рядом с Конрадом, искал бы следы потерянной греческой цивилизации с Байроном, его описал бы в своих поэмах Гете.

По мере того как он шел, чуть заметно выбрасывая вперед здоровую ногу, от него исходил дух властности и месмеризма: Гиллам заметил, как многие в зрительном зале, забыв о сцене, завороженно провожали его взглядами.

Проскользнув мимо Менделя, Гиллам поспешил к одному из аварийных выходов у них за спинами. Пройдя вдоль длинного коридора и спустившись по лестнице, он оказался наконец в главном вестибюле. Окошко кассы закрылось, но за ним все еще сидела девушка, прилежно трудившаяся над какими-то подсчетами, пуская в ход то карандаш, то ластик.

— Прошу прощения, — сказал Гиллам, — но мне нужно воспользоваться вашим телефоном. Это очень срочно. Вы не возражаете?

— Тсс! — шикнула она на него и покачала за стеклом карандашом, даже не подняв взгляда. У нее были мышиного оттенка волосы и нездоровый, с жирноватым блеском, цвет лица — результат работы поздними вечерами и пристрастия к картофельным чипсам. Гиллам немного выждал, гадая, сколько времени ей еще понадобится, прежде чем цифры в написанных паучьим почерком колонках сойдутся с суммой в банкнотах и монетах, лежавших в металлическом ящике рядом с ней.

— Послушайте, — сказал он затем уже с угрозой в голосе, — я — полицейский. В театре сейчас находятся преступники, которые собираются завладеть вашей выручкой. Так вы позволите мне позвонить или нет?

— О Господи, — отозвалась девушка усталым голосом и впервые посмотрела на него. В простеньких очках она казалась совсем дурнушкой. Слова Гиллама нисколько не испугали и даже не встревожили ее. — По мне, так пусть забирают все. Я от этих подсчетов уже готова на стенку лезть.

Отложив свои бумаги в сторону, она встала и открыла дверь расположенной рядом кабинки, куда Гиллам поспешил проникнуть.

— Могли бы придумать предлог и получше, — с усмешкой сказала девица. У нее был голос образованного человека. Вероятно, студентка подрабатывает себе на булавки, успел подумать Гиллам. Он вызвал отель «Кларендон» и попросил к аппарату мистера Сэвиджа. Смайли ответил почти немедленно.

— Он здесь, — сказал Гиллам. — И был в театре уже давно. Вероятно, купил еще один билет в первые ряды. А потом Мендель заметил, как он направился в конец партера.

— Хромает?

— Да. Это не Мундт. Это Дитер собственной персоной.

Смайли замолчал, и через какое-то время Гиллам почувствовал необходимость спросить:

— Джордж, вы слушаете?

— Боюсь, что в таком случае придется все сворачивать, Питер. У нас нет ничего против Фрея. Отзовите людей. Мундт сюда сегодня не явится. Первый акт закончился?

— Нет, но антракт уже скоро.

— Я буду с вами через двадцать минут. Если они разделятся, следуйте за Эльзой по пятам. Мендель пусть следит за Дитером. В антракте перед третьим актом подежурь в фойе. Они могут уйти раньше окончания спектакля.

Гиллам дал отбой и повернулся к девушке.

— Спасибо, — сказал он и положил перед ней четыре пенса, но она с неожиданным проворством сгребла монеты и сунула ему в ладонь.

— Только этого мне еще не хватало. У меня и так будут неприятности.

Он вышел на улицу, переговорил с несколькими мужчинами в штатском, стоявшими у входа в театр, а потом вернулся в зал к Менделю как раз в тот момент, когда дали занавес после первого действия.

Эльза и Дитер сидели рядом, мило болтая, Дитер даже смеялся, а Эльза своей оживленностью при угловатых движениях напоминала марионетку, приведенную в действие кукловодом. Мендель с интересом наблюдал за ними. Она тоже рассмеялась в ответ на шутку Дитера, склонилась вперед и положила ладонь поверх его руки. Мендель отчетливо видел ее пальцы на фоне ткани рукава его смокинга, заметил, как он склонился к ее уху и прошептал что-то, заставив вновь расхохотаться. Но Менделю пришлось прервать наблюдения, потому что свет в зале стал меркнуть, разговоры стихли и зрители приготовились внимать второму акту.

Смайли вышел из «Кларендона» и неспешно направился по тротуару в сторону театра. Обдумывая все заново, он понимал теперь, что появление Дитера было логичным. Присылать на эту встречу Мундта было бы с их стороны чистейшим безумием. Теперь его уже больше интересовал другой вопрос. Сколько времени понадобится Эльзе или Дитеру, чтобы выяснить, что это не Дитер назначил ей свидание в театре, что не Дитер отправил открытку проверенным путем? Вот это, усмехнулся он мысленно, будет прелюбопытный момент. А всерьез рассчитывать он мог теперь только еще на одну серьезную беседу с Эльзой Феннан.

Через несколько минут он занял свободное кресло рядом с Гилламом. С тех пор, как он в последний раз видел Дитера, немало воды утекло.

Тот почти не изменился. Романтизм в его внешности поразительно дополнялся магией шарлатана; он сражался, чтобы поднять Германию из руин, но делал это по-своему, ни перед чем не останавливаясь, не разбирая средств, с почти сатанинским упрямством, с темной силой, подобной мощи богов Севера. Смайли многое скрыл от друзей тем вечером в клубе. Дитер был гигантом во всем, все у него приобретало небывалый размах — его мастерство, его опыт, его хитрость, его мечты. И годы не были властны над этим. Этот человек мыслил и действовал исходя из абсолютных категорий, не желая ни ждать, ни заключать сделки, ни идти на компромиссы.

Смайли немало вспомнил, сидя в темноте зрительного зала и глядя на Дитера сквозь массу чужих и неподвижных лиц. Вспомнил пережитые вместе опасности, безграничное доверие друг к другу, когда один держал в руках жизнь другого… Потом Смайли на секунду показалось, что и Дитер разглядел его в темном зале, вроде бы почувствовал на себе его взгляд.

Поэтому перед самым окончанием второго действия, когда занавес был готов опуститься, он быстро вышел в боковую дверь и затаился в углу коридора, пока не дали звонок к последнему акту. Вскоре к нему присоединился Мендель, а потом и Гиллам вернулся со своего наблюдательного поста в фойе.

— Возникла проблема, — доложил Мендель. — Они поссорились. Она выглядит испуганной. Что-то пытается ему объяснить, но он только качает головой в ответ. Она на грани паники, как мне кажется, а Дитер выглядит обеспокоенным. Он принялся осматривать зал так, словно оценивает позицию и строит какие-то планы. И еще: он точно смотрел на то кресло, в котором сидел ты, Джордж.

— Он не позволит ей уйти одной, — сказал Смайли. — Дождется момента и попытается выйти наружу, слившись с толпой. Поэтому до конца спектакля они останутся на месте. Дитер предполагает, что окружен. Его шанс обмануть нас — это неожиданно бросить ее на выходе одну и скрыться другим путем.

— Как нам поступить? Почему мы не можем просто подойти и арестовать обоих?

— Нет, нам придется подождать, хотя я сам не знаю, чего именно. У нас нет никаких доказательств. Ни для обвинения в убийстве, ни даже в шпионаже, если только Мастон не изменит своих взглядов. Но следует помнить: Дитеру об этом неизвестно. Если Эльза испугана, а Дитер озабочен, они обязаны что-то предпринять — это точно. Пока они думают, что у нас есть на них дело, не все шансы потеряны. Пусть попытаются бежать, запаникуют, устроят переполох… Что угодно. Но необходимо действие с их стороны…

В зале снова была почти полная темнота, и все же краем глаза Смайли мог разглядеть, как Дитер склонился к Эльзе и стал шептать, что-то ей настойчиво внушая, успокаивая.

Между тем спектакль шел своим чередом, кричали солдаты, визжал сошедший с ума король. Все эти звуки оглашали театр до самого решающего момента притворной смерти. При этой сцене почти весь зрительный зал издал отчетливый вздох. Дитер обнял Эльзу за плечо одной рукой, а другой собрал складки ее тонкой накидки вокруг шеи, всей своей позой словно показывая, что желает защитить спутницу, как испуганного ребенка. Так они просидели до самого окончания спектакля. Дали занавес. Оваций не последовало. Дитер нашел сумочку Эльзы, сказал ей что-то ободряющее и положил сумочку ей на колени. Она едва заметно кивнула ему в ответ. Раздалась предупреждающая барабанная дробь перед традиционным исполнением национального гимна в конце спектакля. Смайли инстинктивно поднялся и с удивлением заметил, что Мендель исчез. Дитер тоже медленно встал, и только тогда Смайли понял: что-то произошло. Эльза оставалась сидеть в кресле, и хотя Дитер, видимо, уговаривал ее подняться, никак на это не реагировала. Да и поза, в которой она сидела, казалась странной. Потом ее голова упала на грудь…

Звуки гимна еще звучали, когда Смайли выбежал за дверь, бросился вдоль коридора, а потом спустился по широким каменным ступеням в вестибюль. Но было уже поздно. Путь ему преградила толпа зрителей из той категории, которые готовы уйти раньше времени, лишь бы первыми поймать такси. Он лихорадочно искал глазами Дитера, но уже знал, что это дело безнадежное. Дитер поступил так, как поступил бы он сам, — воспользовался одной из аварийных дверей, вышел прямо на улицу и скрылся. Тараня встречных своим невысоким, плотным телом, Смайли пробился сквозь толпу к входу в зал, где заметил Гиллама, метавшегося в поисках Дитера и Эльзы. На его окрик Гиллам обернулся.

Все еще двигаясь против течения, они дошли до заднего ряда партера, где увидели Эльзу Феннан, по-прежнему сидевшую без признаков жизни, в то время как уже все вокруг давно устремились к выходу. А потом раздался крик. Это был внезапный резкий и тонкий вопль, в котором смешались ужас и отвращение. В проходе, глядя на Эльзу, стояла девушка, совсем еще юная и очень красивая. Пальцы правой руки она прижала ко рту. У нее за спиной выросла высокая, осанистая фигура ее отца. Когда он понял, что случилось, то моментально ухватил дочь за плечи и увлек прочь от жуткого зрелища.

Накидка соскользнула с плеч Эльзы, а голова так и оставалась прижатой подбородком к груди.

Вот где Смайли оказался прав. «Пусть попытаются бежать, запаникуют, устроят переполох… Что угодно. Но необходимо действие с их стороны…» И вот какое действие последовало: это изломанное, а теперь еще и задушенное тело красноречивее всего свидетельствовало о том, насколько Дитер поддался панике.

— Тебе лучше сразу вызвать полицию, Питер. А я отправлюсь домой. Не хочу, чтобы мое имя фигурировало в этом деле. Где меня найти, ты знаешь. — Он кивнул и повторил, словно самому себе: — Я отправлюсь домой.

Стоял туман и лил довольно сильный дождь, когда Мендель быстро перебежал Фулем-Пэлас-роуд, преследуя Дитера. Фары автомобиля внезапно появились из мокрой пелены в двадцати ярдах от него. В ненастье шум транспорта казался визгливым и каким-то особенно нервным.

Однако у Менделя не оставалось выбора, кроме как двигаться, не разбирая дороги, и сидеть «на хвосте» у Дитера, стараясь не отпускать его вперед дальше чем на двадцать шагов, чтобы не потерять из виду, а самому не попасть на глаза. Пабы и кинотеатры уже закрылись, но кофейни и танцевальные залы все еще привлекали посетителей, местами шумной гурьбой запруживавших тротуары. Видя хромавшего впереди Дитера, Мендель замерял расстояние между ним и собой по свету фонарных столбов, замечая, как высокий силуэт то пропадал из виду, то снова появлялся в очередном световом конусе.

Увечье не мешало Дитеру двигаться очень резво. Но когда он ускорял шаг, хромота делалась заметнее и создавалось впечатление, что левую ногу он может переставлять только мощным усилием всего плечевого пояса.

Примечательным было и выражение лица Менделя. Оно отражало не ненависть, не решительную настойчивость, а откровенное омерзение. Для Менделя все сложности и тонкости профессии Дитера не значили ровным счетом ничего. В поле зрения он видел сейчас только грязного преступника, подонка и труса, который платил подручным за убийства. Когда в зрительном зале Дитер незаметно отделился от остальной аудитории и направился к пожарному выходу, Мендель увидел лишь то, что и ожидал увидеть как полицейский: заурядную попытку преступника уйти от наказания. Это было предсказуемо и понятно. Мендель не делил криминальный мир на классы. Для него воришка-карманник и крупный корпоративный воротила, присваивавший огромные суммы, были одного поля ягодами. Они преступили закон, и его, Менделя, не слишком приятная, но необходимая задача заключалась в том, чтобы посадить их за решетку. И что из того, если этой ночью ему пришлось иметь дело с немцем?

Туман стал плотнее и приобрел чуть желтоватую окраску. Ни на том, ни на другом не было верхней одежды. «Как там сейчас миссис Феннан?» — подумал Мендель. Ничего. Гиллам о ней позаботится. Странно только, что она даже не проводила Дитера взглядом, когда тот совершал побег. Впрочем, она вообще странная особа. Кожа да кости, но держится неплохо, хотя, похоже, питается одними крекерами и бульонами из кубиков.

Дитер резко свернул направо в переулок, а потом налево в другой. Они шли вот так уже почти час, но немец и не думал замедлять ход. Переулок казался совершенно вымершим. По крайней мере Мендель точно не слышал звуков других шагов. Только их собственные — четкие и сбивчивые, и их эхо заметно искажал туман. По обе стороны тянулись почти сплошь Викторианской эпохи дома, местами обновленные в стиле ридженси с тяжеловесными фасадами и подъемными оконными рамами. По прикидкам Менделя, они находились в районе Фулем-Бродвей, а быть может, уже и дальше — на подходе к Кингз-роуд. Но Дитер неутомимо двигался вперед, его искривленная фигура рассекала туман уверенно и как будто даже целеустремленно.

Когда они снова приблизились к перекрестку с крупной магистралью, Мендель услышал тот же заунывный шум транспортного потока, в котором машины двигались чуть ли не на ощупь. Порой движение вообще замирало. Затем прямо у них над головой мрак чуть рассеял бледный свет уличного фонаря, лампа которого в туманной ауре напоминала нечто вроде зимнего солнца. Дитер секунду колебался, стоя на краю тротуара, а потом, презрев опасность угодить под колеса одного из почти невидимых автомобилей, поспешно пересек дорогу, нырнув затем в очередной из многочисленных узких переулков, которые, как Мендель знал наверняка, все вели вниз к реке.

Одежда Менделя промокла насквозь, по щекам стекали тонкие струйки дождя. Теперь они уже точно подошли к самой реке; ему казалось, что до него доносятся запахи смолы и кокса, а телом он начал ощущать вечный холод, исходивший от темных вод Темзы. На мгновение он решил, что потерял Дитера из виду. Быстро рванулся вперед, споткнулся о бордюрный камень, прошел еще немного вперед и увидел перед собой стальное ограждение набережной. Ступени вели к воротам, которые оказались чуть приоткрыты. Встав рядом с ними, он посмотрел вниз. Отсюда к воде спускались крепкие деревянные сходни, и Мендель услышал, как скрытый туманом Дитер следует этим необычным путем — его неровные шаги эхом разносились по округе. Выждав немного, Мендель осторожно и почти бесшумно тоже спустился по сходням. Это была не времянка, а основательно сработанный трап с сосновыми перилами по обеим сторонам, и Мендель понял, что сделали этот спуск к воде уже довольно давно. Закачивался он чем-то вроде примитивного дебаркадера из нескольких пустых топливных бочек, накрытых настилом из досок. К этому плоту-пристани были пришвартованы три примитивных плавучих домика, которые тихо покачивались на воде, едва различимые в тумане.

Мендель беззвучно прокрался по настилу, рассматривая каждый из домиков-барж по очереди. Два из них оказались соединены вместе переброшенными между ними досками. Третий располагался футах в пятнадцати позади, и в его каюте горел свет. Мендель вернулся на набережную, слегка прикрыв за собой воротца.

Потом он медленно пошел вдоль мостовой, все еще не до конца уверенный, где именно находится. Минут через пять дорога повернула вправо и плавно пошла в гору. Он догадался, что поднимается на мост. Щелкнув зажигалкой, Мендель в длинном языке ее пламени разглядел сначала только камни, а потом и грязноватую металлическую табличку с названием: мост Баттерси. Вернувшись к проходу в ограждении, он окончательно сориентировался на местности.

Где-то правее его прятались в тумане четыре массивные трубы фулемской тепловой электростанции. Слева протянулась Чейни-уок с длинными рядами дорогих яхт у настоящих причалов. А он стоял как раз в том месте, где проходила граница между богатством и бедностью, где Чейни-уок встречалась с Лотс-роуд — одной из самых уродливых улиц во всем Лондоне. Ее южная часть была застроена складами, верфями и мельницами, а по северной стороне ютились более похожие на лачуги дома, типичные для этой части Фулема.

Стало быть, прямо под сенью труб электростанции и не более чем в шестидесяти футах от богатых причалов Чейни-уок нашел для себя потайное убежище Дитер. Менделю это место было хорошо знакомо еще по одной причине. Всего в нескольких сотнях ярдов выше по течению из мутных вод Темзы были выловлены останки Адама Скарра.