Глава 9
В трауре

К дешевому же трюку пришлось ему прибегать в общении с человеком, который только что так внезапно овдовел. Смайли ясно понимал это. Аккуратно открывая задвижку калитки и ступая на дорожку, где позапрошлой ночью у него произошел такой странный разговор с Джейн Лин, он отчетливо осознавал, что напрашиваться в гости к Роуду под любым предлогом в такое время — значило поступать не слишком чистоплотно. Впрочем, в этом заключалась особенность характера Смайли, который за долгие годы службы в секретном ведомстве так и не научился принципу, что цель оправдывает средства. Всегда готовый первым подвергнуть критическому анализу собственные поступки и их мотивы, он после долгих размышлений пришел к выводу, что представлял собой существо гораздо менее интеллектуальное, чем предполагали его вкусы и привычки. Как-то во время войны один из начальников охарактеризовал его как человека, наделенного изощренным коварством сатаны и в то же время совестливостью невинной девушки, и это определение он сам находил в достаточной степени справедливым.

Смайли нажал на кнопку звонка и стал ждать.

Дверь открыл Стэнли Роуд. Он был тщательно одет и даже несколько прилизан.

— О, привет! — сказал он, словно принимая старого друга. — Хотел спросить, нет ли у вас, случайно, машины?

— Есть, но, к сожалению, мне пришлось оставить ее в Лондоне.

— Что ж, не беда. — В голосе Роуда прозвучало некоторое разочарование. — Просто подумал, что мы могли бы совершить автомобильную прогулку, а дорогой побеседовать. Мне уже изрядно осточертело торчать в этом доме одному. Миссис Д’Арси предложила какое-то время пожить у них. Милые они люди, очень хорошие люди, но я оказался к этому не готов. По крайней мере сейчас.

— Я вас прекрасно понимаю.

— В самом деле? — Они уже стояли в прихожей, Смайли снимал пальто, а Роуд готовился взять его. — Мне казалось, это понимают не многие. Я имею в виду одиночество. Знаете, как со мной поступили директор и мистер Д’Арси? Причем, уверен, они делают это из самых лучших побуждений. Они взялись перепроверять за мной и исправлять результаты экзаменов, которые я принимаю. Это вам тоже понятно? И что же я должен в таком случае делать в этой школе, совершенно лишенный самостоятельности? Я не могу сам планировать уроки. Они вмешиваются во все. Иногда мне приходит в голову, что это их способ постепенно избавиться от меня.

Смайли лишь неопределенно кивнул. Они направились в сторону гостиной, куда Роуд решил проводить гостя.

— Нет, я, конечно, считаю, что у них самые благородные намерения, как уже подчеркнул. Но, в конце-то концов, должно быть и у меня хоть какое-то занятие. Работы некоторых моих учеников проверяет Саймон Сноу. Вы с ним уже знакомы? Он поставил одному мальчику шестьдесят один балл — шестьдесят один! А ведь парень — круглый дурак, в начале семестра я сказал Филдингу, что его ни в коем случае нельзя переводить в следующий класс. Его фамилия Перкинс. Славный в общем-то паренек, староста в корпусе Филдинга. Ему очень везет, если он получает тридцать баллов… А Сноу ставит ему шестьдесят один!

Я, конечно, еще не видел самой его работы, но это невозможно, совершенно невозможно.

Они присели.

— Только не подумайте, что я принципиально хочу оставить его на второй год. Он хороший мальчишка. Ничего особенного, но вежливый, культурный. Мы с миссис Роуд хотели в этом семестре пригласить его на чай. И пригласили бы, не случись…

Ненадолго воцарилось молчание. Смайли собирался сам прервать его, но Роуд поднялся и сказал:

— У меня чайник вскипел на плите, мистер…

— Смайли.

— У меня вскипел чайник, мистер Смайли. Могу я предложить вам чашечку кофе? — Он произнес это с тщательной артикуляцией, но она, по мнению Смайли, шла ему, как костюм с чужого плеча.

Через несколько минут Роуд вернулся с подносом и разлил кофе по чашкам, в точности стараясь соблюсти этикет.

Смайли поймал себя на том, что его несказанно раздражают поверхностные светские замашки Роуда и постоянное стремление скрыть свои истинные манеры, а значит — и корни. Потому что все равно мелочи выдавали его с головой — каждое слово, каждый жест. То, как он держал локоть, пока пил кофе, как быстро подтягивал штанину брюк, когда садился.

— Не мог бы я теперь перейти к делу? — спросил Смайли.

— Разумеется, приступайте.

— Мы, конечно же, в первую очередь интересуемся отношением миссис Роуд к… нашей церкви.

— Это естественно.

— Вы поженились в Брэнксоме, насколько мне известно?

— Да, в молельном доме Брэнксом-Хилл. Прекрасная церковь. — Д’Арси определенно не понравилась бы интонация, с которой это было сказано — голосом простецкого парня, привыкшего водить мотоцикл. С авторучкой в нагрудном кармане.

— Когда это было?

— В сентябре сорок первого.

— В Брэнксоме миссис Роуд тоже уделяла много времени благотворительности? Мне сказали, что здесь она была очень активна в этой деятельности.

— Нет. В Брэнксоме она ничем подобным не занималась. Здесь — другое дело. Понимаете, в Брэнксоме ей приходилось ухаживать за отцом. А здесь ее заинтересовала помощь беженцам. Но и то лишь после пятьдесят шестого года — когда все началось с венгров, а потом еще эти прошлогодние события…

Смайли, смотревший на Роуда сквозь стекла очков, на секунду отвлекся, моргнул и ненадолго отвел глаза.

— А в общественной жизни школы Карн она принимала какое-то участие? Быть может, жены сотрудников создали свой филиал Женского института? — спросил он с невинным видом.

— Да, принимала, но не слишком активно. Будучи баптисткой, она больше общалась с людьми из города… Вам лучше расспросить об этом мистера Кардью — их священника.

— Но все же могу я утверждать, что она участвовала и в школьных мероприятиях, мистер Роуд?

Роуд слегка замялся, но все же ответил:

— Да, можете.

— Спасибо.

Снова некоторое время продлилось молчание, а потом Смайли продолжил:

— Наши читатели, безусловно, запомнили миссис Роуд как победительницу конкурса «Хозяйке на заметку». Она действительно хорошо готовила, мистер Роуд?

— Очень хорошо. Но только самые простые блюда. Никаких особых изысков.

— Не могли бы вы привести еще какую-то деталь ее биографии, которую вам самому хотелось бы упомянуть? Что-то особенное? Что она сама рада была бы вспомнить?

Роуд растерянно посмотрел на него, а потом пожал плечами:

— Нет, ничего такого сразу не приходит в голову. Хотя… О, вы можете написать, что на севере ее отец был членом магистрата и судьей. Она очень этим гордилась.

Смайли допил кофе и поднялся.

— Вы были чрезвычайно терпеливы со мной, мистер Роуд. Мы вам крайне благодарны за это, уверяю вас. Я обязательно пришлю вам сигнальный экземпляр газеты, как только он выйдет из печати…

— Буду признателен. Понимаете, я был обязан сделать это ради нее. Она всегда обожала «Вестник». Можно сказать, воспитывалась на нем.

Они пожали друг другу руки.

— Между прочим, вы, случайно, не знаете, как мне разыскать старого мистера Гластона? Он остановился в Карне или сразу отправился обратно в Брэнксом?

— Он был здесь еще вчера. Уезжать собирался сегодня вечером. Кажется, полиция попросила его о встрече до отъезда.

— Вот как?

— Он остановился у «Солеев».

— За это отдельное спасибо. Попытаюсь найти его там до своего отъезда.

— А когда вы сами уезжаете?

— Уже скоро. Всего хорошего, мистер Роуд. И еще одно…

— Да?

— Если доведется приехать в Лондон и нечем будет себя занять. Или просто захочется с кем-нибудь поговорить, выпить чашечку чая, мы всегда будем рады видеть вас в редакции «Вестника». Всегда.

— Спасибо. Спасибо большое, мистер…

— Смайли.

— Я вам искренне признателен за это приглашение. Смотрите только, я могу поймать вас на слове! Но все равно спасибо.

— До свидания. — Они снова обменялись рукопожатиями. У Роуда была сухая и прохладная ладонь. Очень гладкая.

Смайли вернулся в «Герб Солеев», сел за столик в пустом фойе и написал записку мистеру Гластону:

Он тщательно запечатал конверт и подошел к стойке службы размещения. Она пустовала, и Смайли позвонил. Портье снова заставил ждать себя долго — старый ключник с серым, заросшим щетиной лицом. После тщательного и весьма неодобрительного изучения конверта он чуть ли не за тройную плату согласился доставить письмо в номер мистера Гластона. Смайли остался ждать ответа у стойки.

Джордж Смайли относился к числу тех странных и уникальных людей, которые являются в наш мир словно ниоткуда, уже к восемнадцати годам полностью завершив образование. Скрытность была частью как его натуры, так и профессии. Жизнь настоящего разведчика отнюдь не изобилует яркими событиями и увлекательными приключениями, которые описывают в романах. Человек, который, подобно Смайли, годами жил и работал среди врагов своей страны, знал наизусть только одну молитву и именно с ней постоянно обращался к Всевышнему: сделай так, чтобы на меня никто и никогда не обращал внимания. Для него не было более высокой цели, чем полная ассимиляция и мимикрия. Он больше всего на свете любил людей толпы, которые потоком текли мимо него по улицам, не удостаивая даже мимолетным взглядом. И он сам охотно вливался в эти человеческие потоки, где ему были гарантированы полная анонимность и безопасность. А постоянное ощущение страха делало его на редкость уступчивым и сговорчивым. Он готов был бы расцеловать спешивших за покупками грубиянов, которые толкали его или заставляли уступать себе дорогу. Он обожал чиновников, полицейских и даже кондукторов в автобусах за полнейшее равнодушие к его персоне.

Но одновременно постоянный страх, настороженность, зависимость от окружения выработали у Смайли умение разбираться в окраске натуры человека: мгновенную, почти по-женски тонкую восприимчивость к особенностям характеров и поведенческим мотивам людей. Он ориентировался в них, как охотник ориентируется в своих угодьях, как лиса ориентируется в лесной чаще. Потому что шпион, на которого ведется охота, сам тоже должен охотиться, и тогда толпа превращается в его засаду на зверя. Замаскировавшись в толпе, он должен вчитываться в отдельные жесты, вслушиваться в слова, уметь фиксировать и интерпретировать случайный обмен взглядами или непроизвольное движение, как охотник обязан замечать след в траве или недавно сломанную ветку, — лисе не выжить, если она не чует опасности за милю.

И сейчас, терпеливо дожидаясь ответа Гластона, он вспоминал предельно насыщенные событиями последние сорок восемь часов, пытался упорядочить их и оценить со стороны. Что связывало Д’Арси с Филдингом, отношения которых выдавали наличие какой-то, возможно, мелочной, но общей для обоих тайны? Глядя поверх запущенного сада перед отелем в сторону аббатства, он мог видеть за его величественной крышей знакомые теперь бастионы школы, служившие для обороны от наступления нового мира и для защиты устоев старого. Он мог представить себе большой двор, на который высыпали сейчас большие группы мальчиков в черных одеждах, в точности напоминая своих сверстников Англии восемнадцатого столетия. И ему вспомнилась другая школа. Та, что располагалась рядом с полицейским участком: общественная школа города Карн. Тесное и убогое здание с крышей из жести, размерами чуть больше дома сторожа при городском кладбище, также разнившееся с блеском Карна, как грубый камень, из которого были сложены его стены, отличался от шафранного цвета бастионов частного учебного заведения.

Да, отметил он мысленно, Стэнли Роуд проделал очень долгий и тяжкий путь, начав его в публичной школе Брэнксома. И если это он убил жену, то мотив, как был убежден Смайли, следовало искать где-то на том тернистом пути, который привел его в стены Карна.

— Вы оказали нам большую любезность, приехав сюда, — сказал Гластон. — Я очень благодарен мисс Бримли за то, что прислала вас. Хорошие люди работают в «Вестнике», добрые люди, которые всегда тепло относились к нам.

Он произнес определение «хорошие» так, словно для него не существовало более высокой степени похвалы, как будто оно заключало в себе всеобъемлющую и абсолютную оценку позитивных качеств личности.

— Вам следует прочитать письма, мистер Гластон. Второе, возможно, шокирует вас, но, уверен, в итоге вы согласитесь, что с моей стороны было бы неправильно не ознакомить вас с ними.

Они сидели в кофейне в окружении нелепых тропических растений, стоявших по углам, как охранники.

Смайли передал Гластону оба письма. Старик взял их недрогнувшей рукой и начал читать. Для удобства чтения ему приходилось держать листки далеко от глаз, даже слегка откинув назад голову и прищурившись. Уголки его губ постепенно опускались, ломая прямую линию рта. Потом он спросил:

— Вы ведь познакомились с мисс Бримли во время войны, верно?

— Да, мы тогда работали с Джоном Лэндсбери.

— Именно поэтому она и обратилась к вам?

— Да.

Вы из нашей церкви?

— Нет.

Гластон какое-то время молчал, положив письма на стол и опустив руки на колени.

— Стэнли был нашим, когда они поженились. А потом переметнулся. Вы знаете об этом?

— Да.

— На севере, откуда я родом, люди так никогда не поступают. Наша вера — это то, за что мы сражались и победили. Почти как за право голоса.

— Мне это известно.

У Гластона была прямая спина старого солдата. Он выглядел скорее угрюмым, нежели опечаленным. Потом он внезапно поднял взгляд на Смайли и долго и пристально вглядывался в него.

— Вы сами, случайно, не учитель? — спросил он, и Смайли невольно вспомнил, что в свое время Сэмюэл Гластон успешно и умно руководил крупной фирмой.

— Нет… Но можно сказать, я преподаватель на пенсии. Хотя это и не совсем точно.

— Женаты?

— Был женат.

Старик снова замолчал, а Смайли пожалел, что не находит предлога оставить его одного.

— С ней было хорошо иногда поболтать о пустяках, — сказал мистер Гластон, прервав паузу.

Смайли промолчал.

— Вы сообщили о письмах в полицию?

— Да, но им все уже было известно. То есть они знали, что Стелла считала мужа способным убить ее. Она пыталась рассказать об этом мистеру Кардью…

— Священнику?

— Да. Но он решил, что она излишне впечатлительна и… нагоняет страх сама на себя.

— А вы с ним не согласились?

— Не знаю. Просто не знаю. Но исходя из того, что я слышал о вашей дочери, не допускаю, что у нее произошел нервный срыв. Что-то реальное вызвало ее подозрения, что-то действительно сильно напугало ее. И, по-моему, мы не можем просто так сбрасывать это со счетов. Мне не кажется всего лишь случайностью страх, овладевший ею перед самой смертью. И я не верю в виновность той нищенки. Она не убивала ее.

Сэмюэл Гластон медленно кивнул. Смайли вдруг понял, что его собеседник пытался показать свою заинтересованность отчасти из вежливости, а отчасти потому, что равнодушие с его стороны было бы равносильно признанию утраты им смысла жизни вообще.

После очень продолжительной паузы старик тщательно сложил письма и вернул Смайли, которому хотелось, чтобы Гластон хоть что-то сказал, но тот не проронил ни слова.

Выждав еще некоторое время, Смайли поднялся и тихо вышел из кофейни.