Размышления, которым предавался Эплби, пока сидел в ожидании возвращения местного взломщика с местным пивом, представляли собой смесь удовлетворения и недовольства. Предполагаемая верная «добыча» оказалась обманным маневром. Результатом его расследования стало приобретение вероятного ценного союзника. Однако продвинулся ли он в работе над самим делом? Казалось, что да, хотя и не настолько, насколько надеялся.

Для начала следовало вычеркнуть явные исключения. Кэмпбелл оказывался вне игры. Его алиби в «Чиллингворте» касательно времени убийства было абсолютным. Картина того, как известный альпинист лазает по стенам колледжа Святого Антония с целью убить ректора, ушла в небытие. Чалмерс-Патон также выбыл из игры: благодаря сместившемуся часу преступления его алиби, безусловно, становилось действенным. Разумеется, исключался Готт. Человек, идеально спланировавший полночное ограбление, вряд ли предварил бы его совершенным кое-как убийством. Убийством, кстати сказать, которое на первый взгляд он вполне мог совершить. Убийство без чего-то одиннадцать с последующим алиби на полночь представлялось полностью абсурдным. И если Додд или кто-то еще скажет, что оснований для исключения Готта недостаточно, что ж, тогда за ним следует тщательно понаблюдать.

Все относившееся к Готту было отчасти применимо к Рэнсому. Хотя и не совсем. Если бы Готт предложил убить Амплби, весь его тщательно обдуманный план ограбления оказывался пустышкой просто потому, что последующее убийство являлось «рискованной шуткой». Если бы Рэнсом предложил убить Амплби, тогда план ограбления вполне вписывался в схему, поскольку он обеспечивал Рэнсому доступ в Садовый сквер. Но даже в этом случае отправная точка исполнения плана ограбления не имела особого значения для замыслившего убийство Рэнсома: она смогла бы стать решающим фактором лишь после смены замков. Эплби позволил себе временно заключить, что Рэнсом окажется вне игры, однако на сей раз он не мог подкрепить свое заключение весомыми фактами. Следовало тщательно изучить передвижения Рэнсома в ту роковую ночь, в особенности его передвижения до того, как он встретил Готта после его якобы прерванной «рекогносцировки» в одиннадцать тридцать. Не существовало никаких доказательств того, что Рэнсом не мог войти в здание колледжа и убить Амплби.

Войти в здание колледжа… В доказанной способности Рэнсома сделать это заключалась суть того, что удалось выяснить во время объяснения обманного маневра. У Рэнсома был десятый ключ. После того как прояснится истинная судьба десятого ключа, наступит время сделать самое главное исключение. Элемент совершенно неизвестного теперь не существовал. Амплби был убит или одним лицом, или при поддержке одного или нескольких людей из известной группы. Кем именно?

– Кто убил Амплби? – раздался голос Готта. Нагруженный значительным объемом освежающего напитка, он только что закрыл входную дверь и пытался обойти корзину для белья. Казалось, что он просто задал наивный вопрос.

– Амплби, – вслух повторил Эплби, – был убит или одним лицом, или при поддержке одного или нескольких людей из известной группы. На первый взгляд потенциальными убийцами являются Дейтон-Кларк, Хэвеленд, Эмпсон, Поунолл, Рэнсом, старший привратник и вы. Любой из названных мог также способствовать совершению убийства. То есть сделать его возможным, снабдив другого субъекта ключом. Люди, казалось бы, сами неспособные на убийство, могли составить заговор с этой целью. В их число входят Титлоу и Лэмбрик. Нельзя сбрасывать со счетов и Слотуайнера.

– А как насчет мистера Икс, слесаря? – предположил Готт.

– Полностью исключается.

– Исключите слесаря. Исключите Готта в целях плодотворной дискуссии между мной и вами. Исключите старшего привратника, у которого будет алиби и который не убивал Амплби и не участвовал в сговоре. Исключите Слотуайнера. Полагаю, надо как можно раньше исключить слуг. Злодей дворецкий всегда слишком скучен…

– Есть ли у вас весомые причины исключить Слотуайнера из этого невеселого списка?

– Знаете, Слотуайнер по-своему был очень предан Амплби и едва ли мог замышлять его убийство. Однако я не понимаю, почему вы говорите, что его нельзя сбрасывать со счетов. Ключа у него не было, как, кажется, и возможности тайком провести сообщника в апартаменты.

Эплби кивнул.

– Ну хорошо. Скажем, я ошибся, включив его в список. Возможно, ошибся.

Готт дал понять, что услышал последнюю язвительную ремарку. Однако он продолжал развивать свою тему.

– Исключите Слотуайнера. Временно. В таком случае у нас остается семь подозреваемых. Вполне достаточно. И какое, однако, мистическое число! Если вдуматься, весьма неплохое название для книги. «Семь подозреваемых». С ними надо поаккуратнее, когда их так много. И некоторые из них останутся довольно неясными фигурами.

Готт слез со своего любимого конька, как только разлил пиво и расположился напротив Эплби с карандашом и листом бумаги в руках. Убийства и загадочные преступления ассоциировались у него с развлечением и игрой ума. Теперь же он относился к ним так, словно привычно изучал огрехи и неточности в фолианте XVI века.

– Суть сговора, – начал он, – состоит в том, что А передает свой ключ Б. Что до вероятностей, они составляют вторую линию расследования. Не так ли? Дейтон-Кларк здесь или Лэмбрик у себя дома отдает ключ наемному убийце. Так?

Эплби подхватил тезис о маловероятности.

– Да, – ответил он, – согласен. Это весьма сомнительно предполагает первого убийцу. Хотя, в общем, все это не так уж и неправдоподобно.

Готт улыбнулся:

– Итак, Дейтон-Кларк произвел на меня сильное впечатление. И на вас, несомненно, тоже. Он видит во мне духовного отца преступления. Словно художник, создающий на полотнах совершенно невероятный тип красоты и воочию видящий, как он появляется во плоти в следующем поколении… Однако, в конце концов, подобные вещи действительно случаются. Именно здесь жуткое убийство произошло в 1483 году.

– Таковой прецедент, – заметил Эплби, – безусловно, радует. Однако вернемся к возможности заговора. Очевидно, что обеспечить алиби себе куда легче, чем пойти на риск сговора с кем-то, кто считается головорезом, нанятым для этой цели. А что вы скажете о сговоре между коллегами, основанном на том, что у коллеги А ключ есть, а у коллеги Б нет? Убийство совершается в тот самый день, когда меняют ключи. Иными словами, ключам намеренно придается главное значение. Тогда скажем, что А дает свой ключ Б, который убивает Амплби. У А есть алиби, и нам практически приходится доказывать наличие сговора до того, как мы сможем утверждать, что Б имеет отношение к преступлению.

Готт покачал головой:

– В любом убийстве совершение его двумя людьми менее возможно, чем одним человеком. И в данном случае, разумеется, теория заговора весьма широко раздвигает границы психологической вероятности. В конце концов, убийство, совершенное двумя людьми, очень сильно отличается от ограбления, исполненного тремя участниками.

Эплби кивнул.

– Да, – произнес он, – вот тут я с вами соглашусь. В рамках строгой методологии не следует рассматривать версию с двумя участниками, пока мы не исчерпаем версию с одиночкой.

– Что оставляет нам пять подозреваемых: Дейтон-Кларк, Хэвеленд, Эмпсон, Поунолл, Рэнсом. У нас есть подвижки.

– На первый взгляд пять. В действительности их может быть семь.

Наступило молчание, пока Готт обдумывал предложенную тему. Затем он напрямую обратился к ней:

– Амплби убили не там, где мы думали?

– Именно так. Его убили между половиной одиннадцатого и одиннадцатью в Садовом сквере или, может быть, в самих профессорских апартаментах.

– И вы можете это доказать?

– Нет, отнюдь нет. Однако к креслу для мытья прилипла свежая травинка.

И вновь Готт продолжил мысль:

– Старое кресло Эмпсона – добротный, тихий катафалк!

Он на мгновение умолк, а потом добавил, словно на него снизошло озарение:

– Возможно, что и катафалк Титлоу.

– Или Слотуайнера, если бы вы не были столь уверены в его преданности. Вот представьте. Как обычно, Слотуайнер в половине одиннадцатого вносит напитки в кабинет Амплби. Он передает вымышленное послание: Хэвеленд или Поунолл выражает свое почтение, и не мог бы ректор пройти в профессорские апартаменты, чтобы взглянуть на это или сделать то? Амплби выходит, Слотуайнер за ним вслед. И выстрел раздается где-то за пределами профессорских апартаментов, когда по Школьной улице громыхает что-то очень большое. Слотуайнер собирает кости, кресло для мытья и пропавшую мантию Барочо (вы о ней не знаете), после чего со всем этим возвращается в кабинет. Он водворяет на место кресло, но забывает о мантии. Теперь он уже спешит, поскольку приближается обычный одиннадцатичасовой визит Титлоу. В кабинете он закрепляет пистолет проволокой или прочной нитью и тянет за нее, когда говорит с Титлоу у двери. В неразберихе после обнаружения тела ему удается спрятать в карман пистолет и нить. Разумеется, можно сделать очень похожую реконструкцию для Титлоу.

– Я бы предпочел Титлоу, – тотчас отозвался Готт.

– Вы считаете Титлоу вероятным убийцей?

Эплби задал этот вопрос как бы невзначай, но весьма намеренно: было бы несправедливо манкировать служебным долгом. А Готт с благодарностью признал это даже тогда, когда отступил от расставленной ловушки.

– Мне не следовало бы распространяться о чувствах Слотуайнера, поскольку я не стану говорить о чьих-то еще чувствах. Мы можем рассмотреть факты, однако едва ли нам стоит ловить друг друга на слове. Я хотел сказать, что, если бы Слотуайнер передал Амплби подобное послание, он вряд ли смог бы оказаться впереди него в сквере и выстрелить. А Амплби убили выстрелом в лоб. А Титлоу (и почти любой) мог бы.

Несколько минут оба задумчиво курили. Затем Эплби продолжил:

– Так, значит, вы считаете, что на основе рассмотренных фактов нам следует выделить Титлоу в «отдельное производство»?

– Отнюдь нет. Титлоу и Слотуайнер просто снова всплывают. Вот и все. У нас нет ничего, кроме предположения, что некто хотел, чтобы смерть Амплби выглядела так, словно она произошла в другом месте и в другое время в отличие от того, как все было на самом деле. И у любого из оставшихся подозреваемых имелся для этого мотив. Нет никаких оснований приписывать мотив Слотуайнеру или Титлоу. Почему, например, следует полагать, что этот маневр обязательно предназначался для создания алиби убийцы? Почему он не имел целью расстроить алиби кого-то еще?

– Да, – согласился Эплби, – я продвинулся именно до этой точки, хотя для этого мне понадобилось больше времени, чем вам. Я дошел до чьих-то слов: «Он мог доказать, что не делал этого здесь и сейчас. Но он не мог доказать, что не делал этого там и двадцатью минутами раньше, что некоторым образом указывает на то, что он виновен».

– Прекрасно, – отозвался Готт. – Это подводит нас к точному анализу временных интервалов и перемещений.

– И ставит перед нами вопрос о психологической вероятности.

– Который применительно к отношениям двух субъектов мне не следует обсуждать с вами. Однако остается масса фактов, например кости. В настоящий момент именно они ваш главный объект. В поле, ограниченном калитками и ключами, кости являются наиболее вероятной ниточкой, своего рода стрелкой. На что она указывает в отношении, скажем, Хэвеленда, их владельца?

Эплби ответил вопросом на вопрос:

– Как вы помните, прошлым вечером Хэвеленд в профессорской выдвинул своего рода альтернативную версию убийства. Она, по-вашему, заслуживает рассмотрения?

Готт кивнул.

– По сути дела, Хэвеленд сказал следующее: «Или я сам убил Амплби во время некоего приступа безумия, или же кто-то еще совершил убийство и попытался свалить его на меня». Думаю, эта версия не заслуживает внимания. Хэвеленд мог совершить убийство во вполне здравом уме. Иными словами, он мог тщательно все продумать и представить дело так, словно его подставили.

– Вы хотите сказать, что он разбросал свою коллекцию костей рядом с жертвой не в припадке безумия и не для того, чтобы выдать себя, а чтобы создать впечатление, что кто-то его подставляет? Чересчур замысловато, запутанно и рискованно.

– Рискованно. Да. Излишне замысловато и запутанно. Возможно, хотя и не совсем. Вдруг это казалось ему лучшим способом направить обвинение в сторону кого-то другого?

– В сторону кого-то другого при помощи фальшивой подстановки себя самого? Мой дорогой Готт, не слишком ли все это утонченно? – Однако Эплби явно серьезно обдумывал это предположение, а не подвергал его насмешке.

– Утонченно. Да, – ответил Готт. – Но ведь в конечном итоге вы… м-м-м… (вернулись, да?) в один из самых утонченных городов Англии. Конечно же, в этой теории содержится… некий подтекст и последствия.

– Например?

– Ну, к примеру, что вы что-то упустили. Или вам пока не позволили добраться до чего-то.

Эплби улыбнулся:

– Безусловно, я что-то упустил. Но что именно вы имеете в виду?

– Ниточки, ведущие по ложному следу. Некие подсказки, данные Хэвелендом по поводу того, что его подставил именно этот или тот субъект.

– В этом случае он казался особенно враждебно расположенным по отношению к Эмпсону. Однако пока что я не обнаружил никаких улик против Эмпсона, ни подброшенных Хэвелендом, ни иных. Как вы предполагаете, я мог упустить их из виду. С другой стороны, весьма вероятно, что я не упустил их, поскольку их просто нет. И ваша теория на самом деле ошибочна.

– Это не моя теория, – запротестовал Готт. – Это просто предположение. Однако «упустил из виду», по-моему, не совсем верно. Хэвеленду нет смысла оставлять такие тонкие ниточки, которые можно не заметить. Но не исключено, что они еще появятся.

Эплби усмехнулся. Готт ему положительно нравился.

– Второе убийство, которое, возможно, прольет свет на первое? А за ним третье и четвертое с целью исключить двух возможных подозреваемых во втором? Давайте обратимся к анализу временных рамок и перемещений. Начать можно с того же Хэвеленда.

С этими словами Эплби, прямо как инспектор Додд, достал стопку бумаг. Но в этот момент произошло второе «явление» за вечер. В вестибюле кто-то споткнулся о корзину, после чего раздался стук в дверь. Это оказался Хэвеленд собственной персоной.

Увидев Готта, гость замер на пороге и обратился к Эплби:

– Прошу прощения. Мне подумалось, что вы, возможно, не заняты. Вероятно, мне лучше зайти в другой раз?

– Мы с мистером Готтом обсуждали… мои дела, – ответил Эплби, и в ту же секунду Готт поднялся, чтобы откланяться.

Однако Хэвеленд тем временем закрыл дверь, и на сей раз его вопрос предназначался обоим:

– Могу я быть чем-то полезен, присоединившись к столь представительным особам?

Хэвеленд, очевидно, обладал дружелюбным и открытым характером. Во всем его облике сквозила мягкость, еще большее очарование которой придавала изящная, если не намеренно эстетская небрежность в одежде. Он отказывался менять ее на чопорную черно-белую гамму, которую требовал ритуал «высокого стола» в колледже Святого Антония. Но на самом деле он представал перед миром совсем другой личностью: холодной, бесцветной и, разумеется, сдержанной. Несмотря на легкую иронию, угадывавшуюся в его фразах, он держался бесстрастно, нарочито равнодушно и отстраненно. Эплби вдруг решил попробовать растормошить его.

– Вы пришли как нельзя кстати, – сказал он. – Мы как раз собирались исследовать ваши передвижения в момент убийства. Присаживайтесь, прошу вас.

Следовало предположить, что Хэвеленд мог бы выразить некоторое негодование, если не полицейскому, то, по крайней мере, своему коллеге. Но ничуть не бывало. Гость принял высказанное в приказном порядке приглашение и молча сел. Всем своим видом он давал понять, что дело, по которому он пришел, весьма незначительно, чем порадовал Эплби. Выглядело это весьма недвусмысленно, так что Эплби пришлось начинать немедленно. И делать это без твердой уверенности в своих «тылах». Ему не удалось выкроить время, чтобы заново просмотреть материалы Додда в свете изменившегося времени убийства. Тем не менее он спокойно обратился к документам.

– «Джон Хэвеленд, – ровным голосом зачитал он. – (59 лет.) Профессор колледжа с 1908 года. Не женат. Занимает апартаменты в Садовом сквере. Не может пролить свет ни на убийство, ни на сопутствующие ему обстоятельства.

9.15… Покинул профессорскую и отправился к себе. Читал.

9.40… Вышел из Садового сквера через восточную калитку и зашел к декану в Епископском дворике.

10.50… Вернулся через восточную калитку и направился к себе.

11.45… Обнаружен там инспектором Доддом и информирован о смерти ректора. Не выказал почти никакого интереса».

Эплби отложил бумагу в сторону. Последнее наблюдение Додда давало прекрасный повод для паузы. Однако Хэвеленд тотчас же ее нарушил.

– Я услышал о смерти ректора, – произнес он, – без каких-либо эмоций и без сожаления.

– И без удивления, мистер Хэвеленд?

– С удивлением, пожалуй.

– И без любопытства?

– Любопытства?

– В записях моего коллеги содержится кое-что еще, относящееся к его утренней беседе с вами. Вы не предоставили никакой информации, например, о костях. Однако при этом вы задали три вопроса. Вы спросили, застрелили ли ректора, нашли ли орудие убийства и определили ли время смерти.

– Мой дорогой Хэвеленд, – пробормотал Готт, – столь живой интерес к окружающему миру нисколько вам не свойствен. Очевидно, вы были совершенно выбиты из колеи.

В ответе Хэвеленда проскользнуло легкое нетерпение.

– После обнаружения моей коллекции костей на ковре в кабинете время смерти имело для меня значение. Более того, оно, безусловно, имело значение и для Дейтона-Кларка. Амплби, очевидно, застрелили ровно в одиннадцать часов. Следовательно, кто-то из нас мог совершить убийство. Но если бы его застрелили, скажем, без четверти одиннадцать, мы бы оба исключались или обвинялись в преступном сговоре. Почему бы мне не спросить. Знаете, на виселицу как-то не хочется.

Эплби простодушно произнес:

– Амплби застрелили задолго до одиннадцати. Инспектор Додд еще не располагал точными фактами, когда вы допрашивали его. И мы все-таки нашли орудие убийства.

Безо всякого энтузиазма Хэвеленд обратился к первому пункту:

– Насколько задолго?

– До получаса включительно.

Хэвеленд бесстрастно взирал на Эплби, но его вид не мог обмануть сыщика. Его лицо приняло выражение, ставшее Эплби знакомым за время расследования в колледже, выражение напряженной работы мысли. Титлоу, Поунолл, Хэвеленд – все они лихорадочно размышляли, прежде чем что-то сказать. Возможно, это выражение лица являлось лишь отражением их привычки к умственному труду. А Хэвеленд, безусловно, что-то быстро высчитывал: то ли надо что-то предложить, то ли что-то открыть, то ли задать еще один вопрос… Наконец он ровным тоном произнес:

– Тогда Дейтон-Кларк или я могли совершить убийство.

– Дейтон-Кларк мог застрелить Амплби и оставить ваши кости в его кабинете?

– Мог. Я тоже мог.

– Когда, по вашему мнению, кости были украдены из ваших апартаментов?

– Полагаю, между десятью сорока и десятью пятьюдесятью, пока я находился у Дейтона-Кларка?

– В этом случае Дейтон-Кларк не мог бы их выкрасть?

– Нет. И мне действительно неизвестно, когда именно их украли. Я точно знаю, что днем они находились в шкафу. В незапертом шкафу.

– Был ли Дейтон-Кларк врагом Амплби?

– Он не произносил необдуманных слов, желая ему сгнить в саркофаге, как столь опрометчиво поступил я. Однако их отношения заставляли желать лучшего. Дейтон-Кларк публично обвинил Амплби в недобросовестном отношении к Рэнсому, который сейчас находится за границей.

– Рэнсом не за границей, – непринужденным тоном вставил Готт.

– Вот как?

– Сейчас он, вероятно, в кровати, причем на территории колледжа. Не так давно он прибыл в корзине для белья, которую вы видели у входа.

– В самом деле?

Не осталось никаких сомнений, что Хэвеленд отлично владел собой. Услышав о коллеге, которого держали в корзине для белья, он не выказал ни тени изумления, ни тени любопытства. Он просто встал со своего места.

– Не смею более мешать вашей беседе. Ожидаю результатов вашего сотрудничества. Всего наилучшего.

С этими словами Хэвеленд удалился.

Эплби усмехнулся:

– Готт, что, по-вашему, он имел в виду под результатами нашего сотрудничества?

– Подозреваю, что он думает, будто мы собираемся вместе писать романы. Но зачем же он все-таки приходил?

Эплби снова усмехнулся, на сей раз задумчиво.

– Он приходил за информацией. И он получил ее. Или хотя бы ту часть, которая его интересовала. Вы догадываетесь, что нам делать дальше?

– О да, – ответил несокрушимый Готт. – Нам надо провести небольшой эксперимент с катафалком. А пиво подождет.