ВЕСНА 1910-го — ВЕСНА 1917 ГОДА
Глава восьмая
Родившаяся в 1863 году и выросшая в средние годы правления королевы Виктории, леди Роуэн восхищала отца, четвертого графа Уэстэйвона, и была причиной немалой досады матери, леди Уэстэйвон, говорившей, что ее дочь леди только по фамилии. Леди Роуэн не желала довольствоваться занятиями, подобающими ее положению и воспитанию, поскольку лучше всего чувствовала себя с лошадьми и с братом Эдвином, когда он приезжал домой из школы на каникулы. С раннего возраста она ставила под сомнение слова отца, спорила с матерью, а с приближением зрелости заставила родителей задаться вопросом, удастся ли найти ей подходящего жениха.
Морис Бланш, школьный друг брата леди Роуэн, был на десять лет старше ее. Сперва Роуэн восхищалась Морисом во время выходных, когда Эдвин приезжал домой вместе с ним.
— Его родные во Франции, и я подумал, что ему понравится смена обстановки, — сказал Эдвин, представляя невысокого коренастого юношу, которому как будто было почти нечего сказать.
Но когда Морис говорил, маленькая Роуэн ловила каждое его слово. У нее возбуждал любопытство его смешанный акцент — результат того, что отец Мориса был французом, а мать — шотландкой. Став постарше, леди Роуэн поняла, что Морис чувствует себя непринужденно среди людей любого происхождения и зачастую слегка меняет акцент, подражая оттенкам и ритму речи собеседника. Слушатель это едва улавливал, но тем не менее подавался поближе, охотнее улыбался и, видимо, разделял уверенность в том, к чему никто больше не был причастен. Его влияние на жизнь леди Роуэн постепенно росло. Морис провоцировал и вдохновлял ее и в ответ всегда мог рассчитывать на ее откровенность.
Для своей работы Морису Бланшу пришлось обзавестись друзьями и коллегами в рядах философов, ученых, врачей, психологов и членов судейского корпуса. В результате он стал бесценен для правительственных министров, следователей и обычных людей, кому нужна была информация.
В 1898 году, когда леди Роуэн отмечала десятую годовщину брака с лордом Джулианом Комптоном, Морису стало ясно, что ей нужно интересоваться не только календарем событий в светской жизни Лондона. Единственного ее сына Джеймса только что отправили в частную школу — этого неизбежного события леди Роуэн ожидала с ужасом. Во время оживленной политической дискуссии Морис побудил очень красноречивую и самоуверенную леди Роуэн подкрепить свои слова делами.
— Ро, говорить, что хочешь равенства, недостаточно. Как ты собираешься его добиться?
Вскоре после этого разговора она превратилась в деятельную суфражистку.
Одиннадцать лет спустя леди Роуэн Комптон потрясла Белгравию участием в марше у здания парламента с требованием избирательного права и равенства для женщин, богатых и бедных. Лорд Джулиан терпеть не мог эту ее деятельность, но так обожал Роуэн, что предпочел бы пройти по раскаленным углям, нежели противоречить ей. Когда его спрашивали об увлечении жены, он отвечал просто: «О, вы знаете Ро: если она закусит удила…» Люди сочувственно кивали и оставляли эту тему, что ему и было нужно. Однако Морис Бланш снова бросил вызов глубине ее убеждений.
— Итак, ты принимаешь участие в марше к зданию парламента, устраиваешь собрания своих сестер-суфражисток, но что, в сущности, делаешь?
— Морис, как это — что я делаю? Три раза в неделю здесь собираются женщины, и мы потихоньку двигаемся вперед, не сомневайся!
Леди Роуэн едва пригубила свой бокал шерри, и тут Морис распорядился:
— Поехали со мной. Я хочу кое-что тебе показать. Иди переоденься. Сойдут простая юбка и жакет. И обуйся в хорошие крепкие туфли.
Бланш встал и пошел к окну, давая понять, что ей нужно поторапливаться.
— Морис, надеюсь, у тебя есть основательная причина…
— Побыстрее, Роуэн, иначе уеду без тебя.
Леди Роуэн тут же отправилась в свою комнату, и когда Нора, ее личная служанка, пришла спросить, не нужно ли ей что-нибудь, отправила ее обратно.
— Нет. Не беспокойся, Нора. Я могу обойтись без помощи, ты же знаешь.
Леди Роуэн оделась быстро и лишь мельком глянула в зеркало. Она обладала красивой фигурой. Была спортсменкой: страстной теннисисткой, превосходной наездницей, лыжницей, известной на склонах Венгена своей бесшабашностью, — пока ей не исполнилось далеко за сорок. Ее некогда ярко-каштановые волосы слегка потускнели, в них появились вкрапления седины, но, к счастью, вес со дня свадьбы почти не изменился. В тот день, когда Морис Бланш потребовал, чтобы она сопровождала его, леди Роуэн Комптон было сорок семь.
Роуэн была возбужденной. Морис расшевеливал ее, когда жизнь отчасти утрачивала остроту юности. Да, она участвовала в движении суфражисток, у нее были лошади в загородном имении и, само собой, лондонский светский календарь: встречи и приемы представляли собой значительную часть ее жизни в городе в месяцы сезона. Джеймс только что закончил обучение в школе. Она с нетерпением ждала его общества, но теперь редко видела: едва он возвращался из города, как тут же исчезал снова. Джеймс уже был мужчиной, хоть еще и очень молодым.
Одеваясь, леди Роуэн трепетала от ожидания: Морис мог устроить ей развлечение, чтобы заполнить пустоту, ощущение которой, казалось, только усиливалось с годами. Она вернулась в гостиную, и они быстро вышли из дома. Двое старых друзей шли по обсаженной деревьями улице, необходимости разговаривать не было, однако леди Роуэн мучительно хотелось узнать, куда они направляются.
— Роуэн, я не говорю, что ты бездельничаешь, — нарушил молчание Морис. — Нет. И дело твое заслуживает уважения. Женщинам, чтобы занять достойное место в этом обществе, необходимо иметь политический голос. И хотя на троне у нас королева, предоставить право голоса она не может. Но ты всегда высказываешься, находясь в безопасном месте, разве не так?
— Морис, тебя не было в том марше к зданию парламента. Он был вовсе не безопасным.
— Уверен, что так. Но мы оба понимаем, что я веду речь не о маршах. Под безопасным местом я подразумеваю тот мир, где мы родились. Вечно плаваем в пределах своего пруда. Социально, интеллектуально…
— Морис…
— Роуэн, поговорим о равенстве потом, так как ты утверждаешь, что хочешь равенства. А теперь нам нужно подождать здесь омнибус.
— Что-что? Я же говорила тебе, — нужно было вызвать такси.
— Нет. Сегодня мы выберемся из твоего пруда. Я устраиваю эту поездку для нас обоих.
В Белгравию они вернулись, когда уже стемнело. Роуэн пребывала в глубокой задумчивости. Она видела много такого, что вызывало у нее беспокойство. Но больше всего ее беспокоили собственные чувства.
— Зайдешь в…
— Нет. Ты устала от плавания в чужом пруду. Этого пруда, хоть он и обсуждался на ваших собраниях и диспутах, ты не могла себе верно представить. Нам кажется, что мы понимаем бедность по описанию. И лишь столкнувшись с ней вплотную, осознаем, что такое неравенство.
— Но что я могу сделать?
— Роуэн, носить власяницу не нужно. Но может быть, возможности представятся сами. Нужно только однажды задать себе вопрос: «Чем я могу быть полезна?» Доброй ночи, моя дорогая.
Морис слегка поклонился и оставил Роуэн в вестибюле ее великолепного дома.
Он ездил с ней в лондонский Ист-Энд. Сперва на шумные рынки, которые вызывали у нее трепет, хотя она отворачивалась от некоторых уличных мальчишек, потом в глубины самых бедных районов Лондона. И его всегда кто-то узнавал.
— Добрый вечер, док, значит, все в порядке?
— Да, отлично. Как малыш?
— Поправляется, док. Спасибо.
Роуэн не спрашивала о взаимоотношениях с людьми, которые так запросто приветствовали его. Разумеется, Морис был врачом, но после окончания медицинского факультета в Кингз-колледже в Лондоне он учился в Эдинбургском университете на отделении судебной медицины. Роуэн казалось, что он больше не занимается врачебной деятельностью. По крайней мере с живыми.
— Отвечаю на вопрос, который написан у тебя на лице: раз или два в неделю я посещаю женщин и детей в маленькой клинике. Бедняки постоянно нуждаются в помощи, во… всем. И, разумеется, прием родов и забота о больных детях для меня живительное разнообразие.
Роуэн позвонила в гостиную. Войдя в дом, она отослала Картера, дворецкого, но теперь ей страстно захотелось согреться изнутри.
Чем я могу быть полезна? Что я могу сделать? Что будет разумно? Что скажет Джулиан? Ну, думать об этом ей не приходилось. Если Морис бросал ей вызов, то Джулиан был твердой опорой.
— Да, ваша светлость?
— Картер, мне хочется горячего супа — какого-нибудь простого, без выдумок. И, пожалуйста, шерри.
— Сейчас, мэм. Кухарка приготовила очень вкусный овощной суп, как только пришла доставка.
— Отлично, Картер. Отлично.
Картер налил шерри в хрустальный бокал и подал его на серебряном подносе.
— Да, Картер, и вот что еще. Пока не забыла. Я хочу поговорить с тобой об ужине на будущей неделе и о наших гостях, деловых партнерах лорда Джулиана. Утром после завтрака приходи ко мне в кабинет вместе с кухаркой. В десять часов.
— Хорошо, ваша светлость.
Леди Роуэн, доев горячий суп, который ей принесли на подносе в гостиную, откинулась на спинку кресла и стала думать о том, что видела в тот день, и о разговоре с Морисом. «Все очень просто, — думала она. — Мне достаточно лишь щелкнуть пальцами, и кто-нибудь прибежит. Равенство. Морис прав: я могу сделать больше».
Той ночью весной 1910 года, когда леди Роуэн готовилась ко сну в своем великолепном доме в Белгравии, тринадцатилетняя девочка в маленькой задней комнате одноквартирного дома, стоящего в сплошном ряду других, устала плакать и уснула. Она расплела косу, завязанную лиловой лентой, и черные волосы разметались по подушке. Синие глаза, так легко выражавшие радость, были окаймлены темными кругами и покраснели от слез. Она плакала о своей утрате и об отце, жуткие, глубокие всхлипы которого доносились из кухни внизу.
Мейси сдерживала слезы несколько дней, считая, что если отец, не видя и не слыша, как она плачет, не будет о ней беспокоиться, то и его бремя будет легче. И каждый день он с разрывающимся сердцем поднимался чуть свет, запрягал лошадь в телегу и ехал на рынок Ковент-Гарден.
Сначала после смерти матери Мейси перед сном три раза щипала себя за правую руку, будучи уверенной, что благодаря этому проснется в три часа: нужно было приготовить отцу чай и толстый ломоть хлеба с топленым говяжьим жиром, чтобы он поел перед отъездом на рынок.
— Дочка, не надо делать этого. Мейси, я могу сам о себе позаботиться. Возвращайся в постель. И непременно запрись после моего ухода.
— Ничего, папа. У нас будет все хорошо, вот увидишь.
Но Фрэнки Доббс был в замешательстве. Вдовец с тринадцатилетней дочерью. «Для девочки нужно найти что-нибудь получше, чем участь маленькой хозяйки дома», — думал Фрэнки.
Им хотелось очень многого для Мейси, их позднего ребенка, молитвы о котором в конце концов были услышаны. Девочка была умной, они поняли это почти сразу. Еще будучи грудной, Мейси могла сосредоточить внимание на человеке и следить за ним взглядом. «Эта девочка видит тебя насквозь», — говорили они.
Доббсы откладывали деньги, чтобы Мейси могла учиться в школе и, возможно, даже потом преподавать. Они очень гордились своей девочкой. Деньги давным-давно разошлись на оплату врачей, лекарств и отдых у моря в надежде, что свежий соленый воздух сотворит чудо, но ничего не помогло. Фрэнки остался один с девочкой, и его мучил страх. Страх, что не сможет о ней как следует позаботиться. Нет, решено. Нужно найти место для Мейси.
Фрэнки казалось, что даже Персефона, его старая кобыла, утратила живость шага. Он всегда старался, чтобы лошадь и телега привлекательно выглядели, — это было важно для дела. Пусть он уличный торговец, оправданий для неряшливости не существует. В брюках, которые отглаживались под матрасом каждую ночь, в чистой белой рубашке без воротничка, со свежим, ярким шейным платком, в лучшем шерстяном жилете, в лихо заломленной набок кепке Фрэнки сам всегда выглядел привлекательно. «Если я зарабатываю на хлеб руками, это не значит, что не могу слегка принарядиться», — не раз слышали от него.
Сидя на кучерском месте, Фрэнки немало гордился лоснящейся лошадью, блестящей кожей и медью сбруи. Персефона, уэльский коб, гордо рысила по улице, высоко поднимая копыта, словно понимала, как хорошо выглядит. Однако после смерти матери Мейси Персефона остро ощущала душевную озабоченность Фрэнки, трусила понуро, словно семейное горе добавило к ее грузу несколько центнеров.
На кухне дома в Белгравии Картер и кухарка леди Роуэн, миссис Кроуфорд, были поглощены обсуждением планов на ужин.
— Миссис Кроуфорд, в какое время мистер Доббс будет здесь? Вам нужно приготовить полный список свежих овощей для миссис Роуэн и меню на неделю.
Кухарка возмущенно закатила глаза. Не хватало только, чтобы ей объясняли, как делать свою работу.
— Мистер Картер, предложения относительно меню составлены. Я попросила мистера Доббса заглянуть сегодня снова, дать мне список лучшего, что на этой неделе есть на рынке. Он изо всех сил старается угодить нам, бедняга.
— Да, верно, миссис Кроуфорд. У мистера Доббса определенно хлопот полон рот. Совершенно согласен.
У заднего входа остановилась телега. Они услышали, как Фрэнки Доббс вешает Персефоне торбу с овсом, говорит, что скоро вернется, потом спускается по лестнице, ведущей к задней двери кухни.
— Вот и он.
Кухарка, вытерев тряпкой руки, пошла открывать дверь.
— Мистер Доббс, — сказала она и посторонилась, пропуская его в большое теплое помещение. Когда он снял кепку, миссис Кроуфорд бросила взгляд на Картера, нахмурилась и покачала головой. Фрэнки Доббс был бледным и осунувшимся.
— Доброе утро, мистер Доббс. Как поживаете?
— У меня все хорошо, мистер Картер. А у вас?
Ответ был неубедительным, кухарка и Картер снова переглянулись. Это был не тот веселый, сильный Фрэнки Доббс, с которым они привыкли иметь дело.
— Я привез список лучших овощей и фруктов на этой неделе. Если получу сегодня заказ, привезу все завтра утром. Брокколи и брюссельская капуста выглядят замечательно, и, само собой, на рынке есть отличная белокочанная. Я знаю, что ее светлость любит капусту.
— Это так, мистер Доббс. — Кухарка взяла у Фрэнки мятый листок бумаги и провела пальцем по списку овощей. — Думаю, на этой неделе нам понадобится всего понемногу. Полный дом, понимаете.
— Вы правы. — Фрэнки неловко теребил кепку. — Мистер Картер, можно поговорить с вами об одном деле? С вами и с миссис Кроуфорд.
— Конечно, мистер Доббс, садитесь к столу. Миссис Кроуфорд, дайте, пожалуйста, мистеру Доббсу чашку чаю. Чем могу быть полезен?
Картер глядел на Фрэнки с другой стороны массивного соснового стола.
— Знаете, я по поводу своей дочери. Она умная девочка, очень умная… — Фрэнки замялся, глядя на свои блестящие сапоги и смятую кепку. — В общем, мы хотели отправить ее в хорошую школу… чтобы она получила образование и все такое… только нужны деньги на одежду и книги, а из-за счетов врача…
Кухарка поставила перед Фрэнки чашку с чаем, подалась к нему и положила ладонь на его руку.
— Вы добрый человек, мистер Доббс. Вы позаботитесь о маленькой Мейси.
Услышав имя дочери, Фрэнки съежился, боясь высказать свою просьбу.
— Я хотел узнать, не найдется ли здесь, у вас, места для нее. В услужении. Она хорошая девочка, трудолюбивая. Очень сообразительная. Ей ничего не нужно будет повторять дважды. Хорошо воспитанная, правильно говорит. Мать — упокой Господь ее душу! — позаботилась об этом. Думаю, что какое-то время спустя она сможет вернуться в вечернюю школу. Начнет с того, на чем остановилась. Учиться Мейси любит.
Картер с кухаркой переглянулись снова, и дворецкий поспешно заговорил:
— Мистер Доббс, похоже, вы обратились в нужное время и вам выпала удача, так ведь, миссис Кроуфорд?
Кухарка взглянула на Картера и согласно кивнула, хотя совершенно не представляла, что он имеет в виду.
— Одна из наших младших служанок недавно уволилась. Прислуга нужна. Пусть ваша дочь приходит сюда в пять часов — возьмет заказ на завтрашнюю доставку. Миссис Кроуфорд, думаю, вам следует указать количество.
Кухарка кивнула и снова посмотрела в список овощей. Они оба знали, что Фрэнки Доббсу не нужно указывать количество: он всегда привозит именно то, что нужно. Картер продолжил:
— Я поговорю с ней: нужно убедиться, что она подходит для этого места.
Фрэнки облегченно вздохнул.
— Спасибо, мистер Картер, миссис Кроуфорд. Я поеду. Мейси будет здесь ровно в пять.
Мучимый горем человек быстро вышел и, перед тем как увести лошадь, прижался лицом к ее мягкому носу и заплакал.
— Это к лучшему, — прошептал он. — К лучшему.
Сообщая Мейси эту весть — что времена трудные, что он думает только о ней, что хочет ее благополучия, что дом Комптонов — превосходное место для работы, — он видел, как глаза ее наполнились слезами, как она стиснула челюсти, силясь не заплакать, и ее изящные руки с тонкими пальцами сжались в кулаки.
— Папа, но ты же знаешь, что я нужна тебе здесь. Я могу помогать. Я помогала, когда мама болела. Я могу найти другую работу, могу даже выполнять эту работу и на ночь возвращаться домой.
— Мейси, дочка, мы будем видеться, ты это знаешь. По воскресеньям сможем ходить в парк, гулять, пить вместе чай. Сможем даже навещать дедушку с бабушкой. Но по крайней мере у тебя будет место, хорошая работа. А потом сможем устроить тебя в вечернюю школу, чтобы ты наверстала упущенное. Дочка, я на мели. Денег нет, а по счетам платить нужно. Я даже не знаю, смогу ли и дальше снимать этот дом. Со смертью твоей матери…
Мейси попятилась, когда он протянул к ней руки, потом отвернулась и стала смотреть в окно. Их никак нельзя было счесть состоятельными, но какие-то деньги всегда были. Теперь не осталось ничего, и требовалось заложить фундамент. Тогда у них все будет хорошо. Она глубоко вздохнула, смиряясь с судьбой.
— Папа, если я буду работать у леди Роуэн и посылать тебе заработанные деньги, мы оплатим счета и я смогу вернуться?
— Ох, дочка! И что ты будешь здесь делать? Я думал, что оттуда ты сможешь пойти дальше. Может быть, уехать из Лондона. Знаешь, у нее есть загородный дом. В Кенте. У такой женщины имеются связи. Ты сможешь заниматься по ночам, сможешь найти место домашней учительницы в одном из больших домов. Тебе незачем возвращаться сюда. Твоя мать и я хотели для тебя этого, дочка.
Ее отец был безмерно усталым. Они оба были безмерно усталыми. Слишком усталыми для этого разговора. Но она отправится в дом леди Роуэн повидаться с этим мистером Картером. «И, помоги мне Господи, я трудом вырвусь оттуда, — думала Мейси. — Самостоятельно. Буду работать так усердно, что смогу заботиться о папе. Ему не придется вставать в три часа ночи». Мейси закусила губу и обратила взгляд к стене, не глядя ни на что конкретное. «Вот увидишь, я докажу, что смогу позаботиться о себе». Мейси вздохнула и обняла отца.
— Папа, я пойду на эту работу. Ты прав. Энни Кларк сейчас работает служанкой. Дорин Уоттс тоже. И многие другие девочки. У меня все будет хорошо. Я увижусь с мистером Картером. Папа, я тебя не подведу.
Фрэнки Доббс крепко обнял дочь, потом мягко оттолкнул.
— Вот, ехать туда нужно так.
Мейси Доббс наблюдала за отцом, который достал из жилетного кармана огрызок карандаша, облизнул графит и стал писать указания на клочке бумаги.
