В это субботнее утро колледж «Денбери» спал долго. Обычно после вечерних спектаклей мальчикам давали полежать, хотя юношеская бодрость поднимала их в положенный час, и они занимали это время чтением, сплетничали о старших или просто бездельничали. Завтрак в такое утро и далее в течение всех каникул подавался в девять.

Мистер Ридсдейл, проснувшись после короткой и беспокойной ночи, отметил общую тишину. Он от души надеялся, что обещанная «Скорая» окажется пунктуальной и заберет тело мертвого актера, пока учащиеся еще завтракают, надежно изолированные в столовой. Обремененный мрачными предчувствиями и предвидением будущих судов, он наконец оставил свою постель и проследовал в ванную.

В доме учителей тоже царила глубокая мрачность и общая раздражительность. Мистер Уорвик проснулся в семь, угнетенный тяжелым чувством незаконченной работы. Он вспомнил странствующую труппу, ее продолжающееся присутствие в колледже, свои обязанности по отношению к ней. Прокляв собственную преданность долгу, он перевернулся на другой бок и приготовился еще поспать. Но едва снова погрузился в сон, как появилась горничная. Поскольку мистер Уорвик был старшим из присутствовавших учителей и оказался более всего связан с приезжими, она разбудила его и поинтересовалась, должна ли поднять тех четырех джентльменов в гостиной или оставить их в покое.

– На ваше усмотрение. Можете послать их к чертям, – буркнул мистер Уорвик, не открывая глаз. Он не собирался прерывать свое «полежать подольше», а также думать о чем-то или о ком-то, пока не встанет и не оденется.

Горничная поджала губы и остановилась в нерешительности. Все это хорошо, но не слишком вежливо для джентльмена так разговаривать с девушкой, и посылать кого-либо к чертям в ее обязанности не входит. Если не нужно, чтобы гостиная была убрана, она, горничная, вполне может без этого обойтись.

– Так я оставлю все как есть, сэр?

Неопределенное мычание, которое можно было трактовать по-всякому, явилось единственным ответом мистера Уорвика, лежавшего с закрытыми глазами. Горничная шумно захлопнула дверь и пошла в атаку на учительскую столовую, оставив в покое спящих шекспировских актеров.

Они спали тяжелым сном, и если кого-то из этих четверых грызла нечистая совесть, то на лице это не отражалось. Эдуард Гэш за ночь перекочевал с надувного матраса на пол и лежал под прямым углом к нему, хотя голова все еще покоилась на подушке, но это могло быть связано не с нечистой совестью, а с непривычностью ложа. На втором матрасе тихо, как младенец, подложив руку под щеку, спал Найджел Трент. Костлявая фигура Лайонела Бассета повторяла изгибы софы, а возле окна на двух креслах с очевидным комфортом устроился невысокий Джордж Лемминг.

В восемь горничная начала свой обход. Под треск раздвигаемых штор появился бодрый мистер Уорвик.

– Гости уже встают, Винни? – спросил он.

– Никоим образом не знаю этого, сэр. – Голос девушки звучал холодно. – Вы мне сказали, что я не должна их беспокоить.

Мистер Уорвик смутно вспомнил свои слова и улыбнулся с извиняющимся видом:

– Они легли очень поздно – как и все мы, – объяснил он. – Им многое пришлось пережить, Винни. Думаю, вы об этом слышали.

Наверняка слух прошел по всей школе. Мистер Уорвик намеревался официально объявить обо всем и пресечь ложные слухи и преувеличения.

– Да, сэр. – К Винни вернулась ее обычная болтливость. – Воспитатель утром говорил, что одного из актеров ударили по голове и он погиб. Это же ужасно для нашей школы, правда, сэр? Газеты и вообще. Воспитатель сказал, что лучше бы на задней аллее в конце пьесы был он, а не этот Билли Олдфилд. Он мог бы что-нибудь услышать. Но воспитатель держал дверь в зале.

– А что делал Билли в колледже в это время?

– Как всегда, слонялся без дела. Вероятно, пытался подзаработать чаевые, открывая дверцы машин. Ему это запретили, но он продолжал свое. Если хотите знать, что я думаю, то ему место в работном доме. Он так вымахал, и, если устроит какую-нибудь проказу, я не удивлюсь.

Мистер Уорвик после ухода Винни задумался. Билли Олдфилд был умственно отсталым подростком из деревни Денбери, расположенной примерно в миле от колледжа. Иногда он помогал садовникам или смотрителю спортплощадок, появлялся обычно в начале каникул в середине семестра – отчасти чтобы узнать, не нужны ли его услуги, отчасти из детского любопытства. Персонал колледжа относился к нему терпимо и жалел, но в последнее время он стал несколько груб и шумен, и мистер Ридсдейл счел, что его следует постепенно отвадить. Ему исполнилось семнадцать, и для своего возраста он был крупным и сильным. Мистер Уорвик решил передать слова Винни полиции. Билли не настолько туп, чтобы не слышать звуков ссоры.

В столовой он застал за завтраком всех учителей, кроме мистера Скофилда, который часто опаздывал. Он сел, радуясь, что остальные заняты почтой, газетами и едой и не расположены расспрашивать о событиях прошедшей ночи.

Но покой его длился недолго. Он успел взять с подноса кофе и бекон и возвращался к своему стулу, как распахнулась дверь и ворвался мистер Скофилд, красный от возмущения.

– Что тут вообще происходит? – сердито вскричал он.

– Происходит?

Учителя посмотрели на него, приподняв брови.

– Разве никто из вас не был в гостиной? Я зашел туда за книгой и обнаружил, что там спят четыре человека как минимум! Кто они такие и что тут делают? Колледж сошел с ума или я?

– Ни то, ни другое. Насколько я понимаю, вы не были на вчерашнем спектакле.

– Не был. Я не трачу время без надобности.

Мистер Уорвик поставил завтрак на стол и, глядя в упор на возмущенного коллегу, несколькими краткими предложениями обрисовал ситуацию. Мистер Скофилд, сжимая кулаки, выслушал эту речь, и краска сбежала с его лица, уступив место желтизне. Когда Уорвик договорил, повисла тишина. Все смотрели озадаченно. Взгляд мистера Скофилда устремился куда-то далеко, за окно, за спортивные площадки, к горизонту.

– Понимаю, – тихо сказал он со странно удовлетворенным вздохом.

И когда он наливал себе кофе, мистер Уорвик заметил в уголках его рта намек на улыбку.

Передняя подъездная аллея звенела мальчишескими голосами. В воскресное каникулярное утро родителям разрешалось забирать сыновей в половине одиннадцатого, и мальчики не собирались терять ни минуты драгоценного отпуска. Поэтому они заранее выстроились по обе стороны аллеи и ждали, болтая, прибытия семейных автомобилей.

Большинство из них в это субботнее утро привлекала личность Алистера Уинтрингема. Принесенные им известия прошедшей ночи разожгли воображение всего колледжа, и они ждали от него свежих подробностей деятельности дяди Дэвида. В этом, однако, их постигло разочарование, поскольку блестящий детектив еще не выходил на сцену.

– Ты уверен, что его здесь нет, Уинтрингем?

– Практически да. Я его нигде не нашел. Спросил у копа, которого поставили сторожить в музее.

– И что он сказал?

– В общем, ничего.

На самом деле констебль сказал: «Брысь отсюда, любопытный шкет! Рано тебе в такие дела нос совать». Но Алистер не собирался цитировать эти слова друзьям.

– Кого-то из актеров поселили в лазарете.

– Я знаю, – презрительно бросил Алистер. – Я был у Хорна под окном утром после завтрака. Он говорит языком глухонемых, так что все понятно. Так вот, один из актеров ему сказал, что сэра Тоби стукнули тупым орудием.

– А ему сказал тот, кто это знает?

– Я думаю, они все знают. Их же здесь оставили на ночь?

– Две актрисы в изоляторе. Я видел, как мисс Фосетт говорила с одной из них возле двери. Она была в синей пижаме.

– Мисс Фосетт?

Аудитория согнулась пополам от смеха и визга, который Алистер пытался перекрыть криком:

– Не будь идиотом! Не мисс Фосетт, актриса была в синей пижаме.

Когда веселье стихло, Брюс Притчард задумчиво произнес:

– Интересно, нашли ли в музее это тупое орудие?

– Не думаю. Дураков нет – оставлять его там валяться. На нем же оказались бы отпечатки пальцев. Я считаю, он его спрятал.

– Где?

– Откуда мне знать? Но наверняка где-нибудь поблизости. Вряд ли кто-то из них ушел до приезда полиции. Окна Гермионы выходят на музей, она не спала и видела, как приехала полиция. Полицейские торчали там целую вечность, потом вместе с актерами пошли в школу. Один из них спросил: «Все здесь? Хорошо». Значит, они все там были.

– А я думаю, его спрятали где-то на территории, – сказал Брюс Притчард.

– Тогда наверняка мы увидим, как копы его ищут! – радостно воскликнул Кокер-старший.

– А вот не увидишь, – презрительно заметил Говард. – Ты уедешь со своими родителями. А я увижу, потому что мои не приедут.

– Я думаю, – серьезно заявил Брюс Притчард, – что буду искать его сам. Мой отец приедет только после обеда, так что утро у меня свободно.

– Отличная мысль!

– И я буду!

– Здорово придумано, Притчард!

– И я буду.

– Давайте только не путаться друг у друга под ногами, – продолжил Притчард. – Чур, моя аллея от музея и до задних ворот, потому что придумал я.

– Чур, моя роща!

– Чур, возле павильона!

– Теннисный корт мне!

– А мне лодочный пруд!

– А вот мой отец, – сказал Алистер, увидев автомобиль Хью Уинтрингема, въезжающий в ворота. – Только чтобы ни учителя, ни полиция про ваши поиски не знали! И если найдете что-нибудь – оставьте в шкафчике в раздевалке до моего возвращения. Я выясню тем временем, где дядя Дэвид. И надо успеть пораньше вернуться, потому что играем матч.

Он надвинул на голову школьную шляпу, застегнул рубашку и побежал к автомобилю родителей. Вскоре машина уже ехала по сельским дорогам.

– Я привезла еды – перекусить на природе, – сказала его мать. – Можем поехать на Стэнхерстский луг. Ты не против?

– Ни капельки. Пап, дядя Дэвид сегодня приедет?

– Собирается, если будет время.

– А что такое, чем он занят?

– Ну, сегодня утром он в Стэнхерсте.

– Ага! Это ради следствия?

– Следствия? – удивились мистер и миссис Уинтрингем. Потом Хью рассмеялся:

– Ты думаешь, твой дядя Дэвид только и делает, что разъезжает по всяким следствиям? На самом деле он в тамошней больнице.

– Ага.

Алистер выглянул из окна машины.

– Конфетку? – предложила мать, протягивая открытую коробку.

– Спасибо.

Алистер выбрал большую зеленую и начал вдумчиво ее сосать. Что нужно дяде Дэвиду в больнице Стэнхерста? И тут он вспомнил. В каждом следствии большое значение имеют результаты вскрытия. Значит, дядя Дэвид занимается вскрытием убитого актера.

– Как у нас в этом году подача, Алистер? – спросил отец.

– Думаю, нормально.

Мистер и миссис Ридсдейл на лестнице встречали родителей новых учеников, которые держались более формально – не так, как Уинтрингемы и прочие ветераны.

– Прошу прощения, миссис Биллингтон-Смит, ваш мальчик несколько перевозбудился вчера во время представления. Экономка его продержала в постели до вашего приезда, но считает, что теперь он может встать – если организовать ему спокойный день. Мисс Фосетт, не могли бы вы отвести миссис Биллингтон-Смит наверх? Думаю, она хотела бы поговорить с экономкой.

Джудит передвигалась среди родителей, обмениваясь короткими репликами, блестяще выполняя обязанности хозяйки, хотя голова у нее раскалывалась. Она боялась, что в любой момент из школы может вывалиться толпа эксцентрично одетых небритых актеров или на аллею вдруг заедет полицейская машина с пассажирами в мундирах.

– Доброе утро, полковник Кроуфорд. Хорошая погода для матча, не правда ли? Вы в отличной спортивной форме. Мистер Кокер преисполнен энтузиазма по поводу команды в этом году. Как вы нашли своего мальчика?

– Для меня они все на одно лицо, – беспомощно ответила миссис Флиндерс-Кроуфорд. – Под этими мягкими шляпами цвета волос не видно. А, вот он! Марк!

Юный Флиндерс-Кроуфорд, забывший было, зачем его сюда вывели, попытался подставить ножку соседу. Услышав свое имя, он оглянулся на голос матери.

– Марк, давай, мы ждем! Иногда я думаю, что он какой-то странный! – воскликнула она, когда тот подошел.

Джудит выдавила из себя улыбку и пошла дальше, а Марк вслед за матерью направился к машине. У него не хватало слов объяснить ей, что в колледже – это в колледже, а дома – это дома, и эти два места разделены тысячами миль, а резкое их объединение ошеломительно. Да если бы он и мог ей объяснить, то не счел бы, что оно того стоит.

Мистер Уорвик нашел директора.

– Они завтракают, – сообщил он ему, понизив голос. – Кроме миссис Фентон, я хочу сказать. Нашим я дал еще поспать, но пришли четверо из лазарета и их разбудили. Потом появились те две девушки, так я подумал, что лучше их накормить.

– Совершенно правильно. Если можно, пусть посидят тихо, пока родители забирают детей. Постараетесь, Уорвик? Днем уже не так важно, что они еще остаются здесь. В большой толпе они будут не так подозрительны.

– Понял.

– Спасибо, что взяли этих людей на себя.

– Ну что вы. Мне даже интересно.

– Не могу сказать о себе того же. И все думаю, кто же из них убийца.

Мистер Уорвик нахмурился:

– Честно говоря, я никого не могу представить в этой роли. Но, наверное, я ошибаюсь: ведь кто-то из них это сделал.

Директор вздохнул и двинулся дальше. Увидев, что жена на секунду осталась одна, он подошел к ней.

– Дэвид поехал на вскрытие в Стэнхерстскую больницу. Следствие начнется в понедельник и может затянуться, если не найдут виновного. Дэвид думает, что если повезет, то прессу удастся не пускать сюда до понедельника. И нам должны дать того инспектора, которого он предложил. Кажется, его фамилия Митчелл.

– Что ж, я рада. Они с Дэвидом уже работали вместе. По крайней мере, Дэвид ему помогал: сам он официально не может вести дело. То есть я полагаю, что ему не разрешено.

– Так вот, этот человек приедет сразу после ленча, насколько я понимаю, и сразу возьмет все в свои руки. Суперинтендант Роджерс сейчас в Стэнхерсте, очевидно, изучает репутацию этой труппы. Сюда он послал двух сотрудников в штатском. Не знаю, что они тут делают, но не наше дело их спрашивать. Как только я узнал, что приезжает инспектор Митчелл, тут же сообщил суперинтенданту. Он отреагировал уклончиво, но, думаю, воспринял с облегчением.

– Я бы тоже так подумала. Доброе утро, миссис Тейлор. Ваш мальчик сейчас возле лестницы, вон он стоит, да, вон там. Тейлор!

– Тейлор, тебя зовут!

– Бонзо, проснись!

– Бонзо, на выход! За тобой мать приехала.

Миссис Тейлор с нежностью смотрела на идущего к ней сына.

– Понятия не имею, почему ему дали эту ужасную кличку – Бонзо. Как собаке из мультфильма. Вы не знаете?

Джудит лишь вежливо улыбнулась и посмотрела им вслед. «Глянула бы ты в зеркало, добрая женщина, – подумала она, – так и поняла бы, потому что вы с ним похожи, как горошины в стручке».

Найджелу Тренту было скучно. В его возрасте человек избегает бездействия любого рода, и теперешняя вынужденная пассивность вызывала у него растущее недовольство и раздражение. Целый час после позднего завтрака он читал газету и сделал небрежную попытку разобраться с почтой от поклонниц.

Она состояла в основном из печально-непристойных излияний школьниц, и вскоре он с отвращением отправил письма в мусорную корзину и пошел обследовать школу.

Примерно половина учеников уехала с родителями. Те же, кого еще не забрали, вместе с полностью забытыми, жившими слишком далеко для посещений, развлекались на открытом воздухе. Найджел смотрел, как они гоняли парусные лодки по пруду, возделывали миниатюрные садики, запускали на футбольном поле модели самолетов или просто бродили небольшими группами. Всюду царил мир и порядок.

На другой стороне поля среди деревьев виднелась крыша дома Крэнстонов. Там сейчас находилась Соня Фентон. Найджел задался вопросом, как она воспринимает непривычную обстановку. Решил, что не будет сейчас ее навещать, и через боковую дверь вошел в школьный зал.

Там он обнаружил прибиравшего сцену воспитателя. Предложение о помощи было отвергнуто, к разговорам воспитатель также не был расположен, и Найджел вышел в главный коридор, где встретил мистера Крэнстона и мистера Хилла, покидавших учительскую. Они спросили его, не могут ли чем-то помочь.

– Нет, я просто гуляю, – ответил Найджел. – Это ничего? Кажется, полицейским в данный момент не нужен, а в нашей компании стало слишком нервно.

– Вы не хотели бы осмотреть школу? – предупредительно поинтересовался мистер Крэнстон. – Хилл, вы заняты?

– Сейчас – нет.

В тоне мистера Хилла энтузиазм отсутствовал начисто.

– О, не беспокойтесь, ради бога. Я вполне могу побродить сам, если никому не мешаю.

– Хорошо. Классы внизу, дортуары наверху. Если вы действительно не против, мне нужно проверить несколько тетрадей.

Мистер Хилл смягчил свой уход улыбкой и устремился прочь по коридору. Найджел заглянул в школьную столовую, вернулся к обитой зеленым сукном двери директора и направился наверх.

В дортуарах стояла тишина. Накрытые белым кровати были аккуратно застелены, чередующиеся умывальники и тумбочки выстроились ровным строем, губки, расчески и щетки пребывали на своих местах. Под каждой кроватью тапочки, на крюках висят халаты. Другой одежды видно не было.

Несколько впечатленный этой демонстрацией аккуратности, мыслями то и дело возвращаясь к событиям минувших суток, Найджел вышел в открытую дверь, откуда доносились жизнерадостные голоса.

– Нога у Терстона практически зажила, – говорила экономка. – Сегодня вечером он может вернуться. Хорн и остальные двое пусть лучше останутся в лазарете до понедельника. Если они примут участие в веселье, у них наверняка снова поднимется температура.

– Как вы справлялись этой ночью? – спросила Рут Фосетт. – Вас не нервировали эти четверо актеров в лазарете? Вы же слышали, что это не был несчастный случай.

– Конечно, я не испугалась. Этот коп стоял прямо за дверью музея, и суперинтендант меня конфиденциально заверил, что все возможные подозреваемые находятся в доме учителей.

– В том числе и вот этот, – сказал Найджел с порога.

Он фактически сознался в подслушивании, но отказаться от эффектного выхода не смог.

Женщины тихо пискнули от удивления и повернулись к нему. Его фигура, изящество, с которым он держался за дверь, грациозно изогнувшись в поклоне, солнце, осветившее его красивое лицо, – это была такая чудесная картина, что у Рут Фосетт перевернулось сердце и она невольно улыбнулась в ответ:

– Это медицинский кабинет. Заходите и расскажите, на что жалуетесь.

Найджел с удовольствием принял приглашение. Найти в таком месте симпатичную девушку, да еще и дружелюбную, – это превосходило его самые смелые ожидания.

– Я страдаю от безделья, – признался он. – Поэтому пошел разведывать местность. Сейчас нам полагалось быть на полпути из Стэнхерста в Уинчестер, но мы, похоже, проведем уик-энд у вас под стражей. Вот уж не везет так не везет!

– Это вы про нас?

Они оба засмеялись. И в этот момент мимо двери прошел мистер Хилл. Он уже давно не слышал этого любимого им смеха, исполненного такого самозабвения. Рут в последнее время была непривычно мрачная, чем-то угнетенная. Он заглянул посмотреть, что вызвало такое веселье. Возле двери стояла экономка, за ней у окна Рут Фосетт, красивее, чем обычно, и сверкающими глазами глядела в лицо Найджела Трента.

– Это тот молодой актер, – шепнула экономка. – Правда прекрасно смотрятся вместе? Как будто из кино.

Мистер Хилл обнаружил, что на него сцена произвела намного менее радостное впечатление, пожалел о своем эгоистичном отказе быть у молодого человека гидом, и так, что решил это исправить.

– А, вот вы где, – сказал он. – Хотел вас спросить, не желаете ли партию в теннис? Сейчас мне решительно нечего делать.

Найджел заметил, как изменился взгляд Рут Фосетт при появлении мистера Хилла. Ее лицо и шея залились краской, и он тут же поставил точный диагноз. Но при всем том немножко разнообразия ей не повредит. И Найджел обернулся через плечо, идя к двери вслед за мистером Хиллом.

– Вы пойдете посмотреть на матч? – спросил он. – Тогда, надеюсь, там и увидимся.

«Почему бы и нет?» – подумала Рут, оставшись одна. Джон Хилл, войдя, не сказал ей даже «доброе утро».

Соня Фентон лежала в постели в глубочайшем отчаянии. Что с ней теперь будет? Она трезво себя оценивала и понимала, что ее игра, пусть и приемлемая, недостаточно хороша, чтобы обеспечить ей место ведущей актрисы труппы в отсутствие мужа и без его влияния. Боб действительно был блестящим актером и иногда вдохновлял ее играть лучше, чем она могла бы. Без него она опустится на более низкий уровень, наступят тяжелые времена, и что тогда? Таланта к характерным ролям у нее нет. Кроме того, пути этих шекспировских трупп лежат далеко от торных дорог. Ее опыт работы с ними не поможет ей в обычных турне, особенно теперь, когда так мало действующих разъездных трупп. Репертуарные театры тоже не внушали особых надежд: они берут молодые таланты из театральных училищ. В общем, как ни посмотри, ей предстояло мрачное будущее. Она слишком поздно начала. Соня в душе вообще не актриса. Она вышла на сцену под влиянием Боба, романтической страсти к театру и недовольства прежней жизнью. Удивительно, что достигла хоть такого уровня.

Мысль ее описала круг и вернулась к ужасу теперешнего шаткого положения. Труппа не может покинуть колледж «Денбери», пока не будет разгадана тайна смерти Боба Фентона, и все это время она в опасности. Страшная мысль пришла на ум, но Соня твердо ее отвергла. Это невозможно. Такие ужасные вещи просто не могут случаться.

Мисс Крэнстон тихо постучалась в дверь и вошла.

– Унести ваш поднос? Ой, вы же ничего не съели! Так не годится.

– Не смогла.

Соня лежала на спине в трагическом изнеможении, под глазами залегли темные круги, лишенные косметики щеки побледнели.

– Позвольте мне вам помочь, если я хоть что-нибудь могу для вас сделать, – сочувственно сказала мисс Крэнстон. – Понимаю, вы хотите побыть одна. Но помните, что совсем рядом у вас есть друзья, с которыми можно поговорить.

Соня порывисто протянула руку:

– Как вы ко мне добры! Да, есть одна вещь. Я хотела бы видеть Найджела… Найджела Трента. Он… он был большим другом моего мужа.

– Конечно. Я его приглашу к чаю, если вы будете себя достаточно хорошо чувствовать, чтобы встать. Или вы сегодня спуститесь вниз?

«Черт бы побрал эту женщину, – подумала Соня. – Что за замшелые понятия?» Ей явно не пришло в голову, что Найджел может навестить ее, пока она лежит в кровати. Или это она нарочно? Круглое лицо мисс Крэнстон никак не выдавало ее мыслей. Соня снова откинулась на подушки.

– Мне сейчас не очень хорошо, – произнесла она слабым голосом. – Наверное, я попросила бы доктора меня осмотреть. Не того молодого, – добавила она, вспомнив, как обошелся Дэвид с Эдуардом Гэшем, – а пожилого, доктора Мэйсона. Я правильно его назвала?

– Я ему позвоню, – ответила мисс Крэнстон. – А теперь не лучше ли вам еще поспать? Я задерну шторы, иначе солнце будет светить вам в лицо.

Мисс Крэнстон оставила гостью и направилась в школу, продолжая переживать за Соню: бедная женщина совершенно потрясена этим ужасным событием. Проходя под ее окнами, она случайно посмотрела вверх и крайне удивилась, увидев, как резко больная отдернула голову и исчезла за шторами.

Отцы выиграли жребий и выбрали подачу. Они зашли в павильон, и пока мистер Кокер, Хью Уинтрингем и первый защитник калитки надевали щитки и перчатки, остальные расположились на ступенях и в шезлонгах, надеясь, что все ограничится одной партией. Было довольно много суматохи и суеты возле табло и турнирной таблицы, где несколько мальчиков пытались рассортировать книги записи счета и карандаши. Один из них подошел к мистеру Кокеру:

– Сэр, не могли бы вы дать нам порядок бэтсменов?

– В ноль минут. – Мистер Кокер полез в карман блейзера, висевшего на перилах павильона. – К вашим услугам. Отдайте его полковнику Кроуфорду, когда закончите.

– Да, сэр.

Ребята склонились над таблицей и стали лихорадочно писать, высунув языки и почти соприкасаясь лбами.

– Эй, вы двое, живее! Судьи выходят.

– О господи! Есть у кого-нибудь острый карандаш? Этот весь сточился.

– Дайте мне сюда список. Пусти, идиот, порвешь! Я его должен отдать отцу Флиндерс-Кроуфорда, так сказал мистер Кокер.

– Жаль, Притчарда нет. Он не говорил, почему не будет вести счет?

– Сад свой поливает.

– Поливает? Какого черта?

– Не знаю. Ой, господи, смотри, начали! Это был уайд-бол. Ты записал этот уайд?

На другой стороне поля стали собираться зрители. Жены и матери участников команд заняли места заранее, удобно устроившись в шезлонгах под немногочисленными деревьями у края поля. Опоздавшим повезло меньше – им пришлось сидеть позади в редкой тени ветвей или же терпеть жар летнего солнца. На землю постелили рогожи, и на них расположились младшие братья и сестры учеников, не обращавшие внимания на игру, которой не понимали, и разгоряченные возней друг с другом.

Джилл Уинтрингем с няней заняли место заранее, а Гермиона и Бренда сопровождали ее старших детей. Младенец, сочтенный слишком маленьким для крикета, был отдан под заботливый надзор бабушки.

– Никки, тебе на это дерево не залезть. Слишком скользкий ствол.

– Залезть, если мне Миона поможет. Миона, подсади меня.

– Не стану. Я очень рада, что сам ты туда залезть не можешь.

Николас напал на нее, всем весом пятилетнего крепыша бросившись под ноги. Она свалилась на него сверху.

– Не задави его, – предупредила Джилл.

Но Николас уже вылез из-под двоюродной сестры и уносился с криком:

– Не поймаешь, не поймаешь! Миона, не поймаешь! И ты, Бренда, не поймаешь!

– Непослушный мальчик, – глубокомысленно заявила Сьюзен. Она сидела на краю одеяла возле няни, рвала траву и сыпала ее себе на ноги. – Никки – плохой. Сюзи – хорошая, – заключила она елейно, подбрасывая травинки в воздух. Часть из них улетела няне в лицо.

– Совсем не такая хорошая! – сердито возразила ее жертва, подняла Сьюзен с края одеяла и отряхнула с нее остатки травы.

– Мама – на ручки, – твердо заявила Сьюзен и потрусила к Джилл.

Из-за дерева вышел Дэвид Уинтрингем, таща перед собой стул.

– Твоя дочь, как всегда, очень собой довольна, – заметил он.

– Хотелось бы, чтобы ты называл ее «наша дочь».

– Она абсолютно на тебя похожа.

– Я никогда не бываю самодовольна, и ты отлично знаешь, откуда это у нее. Почему не занимаешься розыском?

– Кажется, ты горишь желанием втравить меня в это дело? Ты всегда начинала трепетать, едва я брался за такую работу. Потому что убийца обязательно меня подстережет и ликвидирует, стоит мне только подобраться поближе. Ты так хочешь от меня избавиться? – Дэвид посмотрел на нее с комическим отчаянием. – Это конец?

– Возможно, – спокойно ответила Джилл. – Здесь столько учителей, да еще эти шекспировские актеры, такой выбор молодых и подходящих, что у меня голова кружится. Как, очевидно, и у нашей мисс Фосетт. Она присвоила себе этого красивого незнакомца, и его коллеги женского пола очень по этому поводу дуются. Фактически это лучшее из всего, что сделала за последние месяцы Рут Фосетт. Надо найти мистера Хилла и проследить, чтобы ему было хорошо видно.

– Не надо. Он стоит прямо за нами и смотрит сурово. Ох, отлично сыграно, сэр!

Прекрасный драйв от биты мистера Кокера принес команде четыре рана. Мистер Уорвик, судивший матч, помахал рукой, и табло пришло в движение, побежавшие цифры остановились на пятидесяти. Упал последний мяч овера, и одиннадцать игроков «Денбери» с весьма недовольным видом поменялись местами. Кокер, капитан, бросил мяч Алистеру Уинтрингему.

– Алистер будет подавать, – сказала Джилл, хотя все и так было очевидно. – Няня, Сьюзен вертится как юла. Не лучше ли увести ее в помещение? А потом вы могли бы поискать Николаса? Он ушел с Гермионой и Брендой.

Няня сняла подопечную с колена матери и, вопреки протестам и отказам, увела ее в школу. Сопротивление удалось преодолеть лишь обещанием посмотреть на котят у кошки садовника.

– Алистер, давай! – произнес Дэвид себе под нос. – Выбей папочку! Хью заработал больше, чем заслуживает, но вот этот полубыстрый, который ему все время подает школа, он отбивать умеет.

Алистер пришел к тому же заключению, а кроме того, не забыл многолетние игры в саду у себя дома. И вместо быстрого, который стал отрабатывать в этом семестре, подал медленный аккуратный прямой мяч, постепенно набиравший высоту и резко падавший; мяч любительский, но для нетерпеливого бэтсмена – смертельный.

Хью Уинтрингем, стыдясь первой попытки сына, раздраженно шагнул вперед и, махнув битой, промазал. Мяч, с глухим стуком ударившись о землю, покатился и нашел среднюю стойку. Раздался гром аплодисментов, мистер Уинтрингем пошел прочь, все сильнее краснея, а Алистер смущенно улыбался.

Дэвид качался взад-вперед, захлебываясь от восторга, и кричал:

– Он не забыл! Молодец, Алистер! Бедняга Хью никогда не умел дождаться медленного мяча. Я уж сколько раз…

– Дэвид, посмотри, кто здесь, – тихо сказала Джилл.

Она давно пришла к выводу, что крикет – не женская игра. Но приятно было наблюдать, с каким удовольствием играют мужчины, и пока от нее, Джилл, не требуется следить за каждым ударом, она может проявлять разумный, хотя и сдержанный интерес. Но это не мешало ей держать глаза открытыми, и в то время как Дэвид был поглощен игрой и воспоминаниями о прежних днях, она углядела знакомого человека со спокойным лицом, направлявшегося к ним по траве.

– Митчелл! – воскликнул Дэвид, обернувшись.

– Рад вас видеть, – сказал инспектор. – Пожалуйста, не вставайте, миссис Уинтрингем. Нет, я не буду садиться. Я сюда приехал работать, а не смотреть крикет. Должен сказать, очень приятное место.

– Вы знали, что я здесь? – спросил Дэвид, несколько разочарованный. Он надеялся, что его присутствие окажется сюрпризом.

– Конечно, знал. Директор школы попросил прислать меня по вашей рекомендации. Я чуть не отказался, услышав об этом.

– Однако долг есть долг, – договорила Джилл.

– Именно так, миссис Уинтрингем. Но ведь доктор знает, когда ему следует стушеваться, не правда ли, док? Не думаю, что вы мне будете сильно досаждать.

– Я не так в этом уверен. И наверняка смогу оказаться вам чертовски полезен с этой театральной публикой. Они скорее будут говорить со мной, чем с вами. Суперинтендант Роджерс от них мало чего добился.

– Я не слишком много об этом знаю. По пути прочитал его доклад. Кажется, там есть пара интересных моментов.

– В том числе протокол вскрытия?

– Да.

– Я ездил на вскрытие в Стэнхерст.

– Я и не надеялся, что вы упустите малейшую возможность сунуть нос.

– Вы только послушайте! – с горечью сказал Дэвид. – Годы не смягчили его ни на йоту. Все так же туп и упрям, если не сильнее.

– Ты не должен унижать инспектора, – возразила Джилл. – Он совершенно прав, указывая тебе твое место.

– Благодарю вас. – Инспектор Митчелл поклонился Джилл и двинулся было прочь, но остановился и вернулся. – Если вы и правда обнаружите что-то полезное, – сказал он Дэвиду, – найдете меня в музее. Сперва я здесь осмотрюсь, а потом отправлюсь туда.

Джилл про себя похвалила мисс Фосетт за новые методы в кампании по завоеванию чувств мистера Хилла, но не знала, что инициатива эта принадлежала Найджелу Тренту. Он видел прибытие медсестры, поддерживающей выздоравливающего Терстона, медленно ковылявшего рядом с ней. Он видел, как она устроила раненого в кресле, положив его перевязанную ногу на подушку, и любовался грацией ее движений. Когда мальчика окружили любопытствующие друзья, а мисс Фосетт стояла одна, глядя на игру, он приступил к активным действиям и бесшумно возник рядом с ней.

– Вам приходится работать, пока другие играют? – поинтересовался он.

Рут Фосетт засмеялась:

– Вы имеете в виду – выводить Терстона? Это не слишком сложная работа. Он так радуется выходу из лазарета, бедный мальчик. У него довольно серьезная травма щиколотки. Доктор Мэйсон даже сделал рентген, подозревая возможность перелома.

– Оставим профессиональные разговоры, лучше расскажите о себе. Что вы делаете в свободное время?

– У меня его не много. – Рут Фосетт была удивлена его внезапным интересом к ней, но сочла, что актеры отличаются от обычных людей, и сделала на это скидку. – Вряд ли вам было бы интересно, – неловко сказала она.

– На самом деле мне очень интересно. Позвольте принести вам стул? Вам же не надо снова убегать?

– Н-нет. В ближайшие минуты – нет.

Так что Найджел принес два стула и поставил их рядом. Вскоре Рут Фосетт рассказывала ему о своей работе, и учебе, и детстве, и подругах, и увлечениях, и вообще обо всем, кроме всепоглощающей любви к мистеру Хиллу, который стоял неподалеку, чувствуя, как поднимается в сердце ревнивая ярость, пропитывая и отравляя всю радость этого погожего дня.

– Вы давно на сцене? – спросила Рут.

Она хотела увести разговор от себя, дабы не проговориться о том, что не решилась бы сказать вслух даже под угрозой смерти. Что-то в этом человеке буквально заставляло ее говорить. Как будто она знала его много лет. Она не сомневалась в его сочувствии, согретая его интересом и польщенная восхищением, читавшимся на всех мелькавших мимо лицах. Но ей с детства достаточно сурово внушили, что девушке полагается быть сдержанной. Она должна крепиться, и пусть лучше он говорит о себе.

– Я пошел в актеры сразу после колледжа, – улыбнулся Найджел.

Девушка была по-настоящему мила, хотя и слегка простодушна. Надо бы научить ее должным образом управляться с молодыми людьми. Хотя ей в жизни вряд ли понадобятся подобные умения: конкурирующих соискателей будет столько, что ей достаточно просто сидеть и выбирать.

И Найджел начал рассказывать о своей жизни кочевого актера.

Мистер Дьюхарст уже устроился в покинутом доме учителей, когда поспешно вошел Джордж Лемминг, предупрежденный о его прибытии. Глубоко опечаленные, они стали обсуждать ситуацию.

– Как жаль, что доктора отказались от первоначальной версии! – воскликнул Дьюхарст в полном отчаянии. – Бедняге Бобу это было бы совершенно все равно.

– Это абсолютно невозможно, – возразил Лемминг. – Сняв бинт, все равно бы увидели, что произошло.

– Да, конечно. – Дьюхарст, грызя ногти, заерзал в кресле. – То, что вы здесь застряли, – полная катастрофа. У всех прочих трупп время расписано, ваши выступления я им отдать не могу. Каждый проведенный здесь день – чистый убыток.

– Завтра воскресенье, – заметил Джордж Лемминг. Но антрепренер даже такого скромного утешения не принял.

– А что толку? – спросил он сердито. – Вы завтра должны быть на пути в Эксетер для выступления в понедельник. Даже если сегодня все выяснится – а не похоже, что это вообще когда-нибудь выяснится, – вы не успеете туда добраться. Еще один массовый возврат билетов. Не говоря уж об отрицательной рекламе: чертовски скверная репутация у нас будет среди школ и колледжей. Вы же знаете эту публику.

– В газеты пока не попало, – с надеждой сказал Лемминг.

Антрепренер фыркнул и на несколько минут замолчал. Когда он заговорил снова, голос звучал спокойнее.

– Как вы думаете, кто это сделал, Джордж?

– Ума не приложу. – Помреж не собирался высказывать какое-либо мнение. – Это мог быть кто угодно. Как вы знаете, вся труппа, кроме меня, к концу представления уходит со сцены. Я фактически был на сцене или за кулисами со второго действия и до конца, с краткими перерывами. Кстати, Эдуард мне об этом напомнил, и надо будет сказать инспектору из Скотленд-Ярда. Суперинтенданту я сообщил, что с начала второго действия не покидал сцену. На самом деле я отсутствовал на ней примерно три минуты, до своего выхода с письмом Мальволио. Вышел подышать, прошелся по передней подъездной аллее. Вы же знаете, какой был душный вечер.

– А остальные тоже находились поблизости?

– Да. Я видел Эдуарда, когда возвращался на сцену. Он мне напомнил об этом сегодня утром, как я уже говорил.

– Мне не нравится, как он сегодня выглядит. Кажется, он принимает все это ближе к сердцу, чем любой из вас.

– Эдуард сильно напряжен. Он единственный у нас настоящий актер теперь, когда Боба нет.

– Бедный старина Боб. Он никогда меня не подводил. Знаете, он ни одного спектакля не пропустил с самого своего появления в труппе…

– Поразительно. И в этом он тоже пропустил только самые последние секунды.

– Из публики были по этому поводу замечания?

– Я не слышал. Наверное, зрители просто не заметили.

Мистер Дьюхарст скорчил презрительную гримасу:

– Весьма вероятно. Что ж, мне, наверное, нужно поговорить с этим инспектором Митчеллом. Хотя не знаю, что я могу ему сообщить.

Джордж Лемминг остался сидеть в надежде получить указания на будущее.

– Не уходите, – обратился он к Дьюхарсту. – Вы еще не сказали мне, что делать дальше.

– А как я могу? Все это зависит от…

– Хорошо. Тогда мы остаемся здесь, пока я не узнаю, чего от меня ждут. – Лемминг поднял глаза на антрепренера: – А что будет с нашей Соней?

– А! – Дьюхарст снова рухнул в кресло. – Она – проблема, это к гадалке не ходи.

– Она – опасность, – мрачно ответил Джордж. – Ее уложили в постель, и стоит с ней заговорить, Соня сразу плачет. Не то чтобы души не чаяла в Бобе. Она все время по сторонам поглядывала, то на того, то на этого, сколько я знаю.

– Сейчас это молодой Найджел?

– Я думаю, да – по крайней мере, с ее стороны. Но совершенно не обязательно устраивать истерику, как только ее просят встать и вести себя нормально.

– Вы ей это сказали? Смелый вы человек.

– Не так прямолинейно. Но мне интересно, в чем причина такого поведения. Это не горе; тогда что же?

– Может быть, она хочет произвести впечатление убитой горем?

– Возможно, но я сомневаюсь.

Джордж не стал добавлять, что, по его мнению, состояние Сони Фентон обусловлено страхом. Вместо этого он встал и повел Дьюхарста в сторону музея. У дверей они остановились, и режиссер ободряюще положил руку Леммингу на плечо.

– Вы хороший парень, Джордж! – энергично сказал он. – Думаю, я могу оставить это дело в ваших руках. Мне еще нужно много поездить до понедельника – если этот коп меня отпустит, я не вижу смысла здесь оставаться. Так что вряд ли мы увидимся до этого времени. Попробую как-то перекроить расписание, насколько удастся, и подобрать для вас дату следующего выступления.

– А как с распределением ролей? Вы нам пошлете замену на сэра Тоби и другие роли Боба или хотите, чтобы я начал тасовать актеров?

– Не знаю. Как я могу решать, если неизвестно, кто после всего этого с вами останется?

– Вот именно.

Они переглянулись, одинаково поняв сказанное. Если полицейские успешно раскроют дело, труппа понесет еще одну потерю.

– Ну, рад был повидаться, – проговорил Джордж. – Я слегка нервничал, пока вы не позвонили сегодняшним утром. Если бы с вами по дороге случилась авария, это стало бы последней каплей.

– Всего лишь прокол, – ответил Дьюхарст. – Из-за него я прилично опоздал в Истбурн. Но в основном не хотелось будоражить школу ранним телефонным звонком.

– Не так уж мы крепко спали, – заметил Джордж Лемминг, вспомнив долгие часы, когда лежал без сна, слушая, как ворочается на своей импровизированной кровати Лайонел Бассет.

Мистер Дьюхарст вошел в музей, а Лемминг направился к крикетному полю. Зрителей прибавилось, и они заняли всю школьную сторону площадки. Бэтсмены команды отцов, доблестно стараясь восстановить имевшиеся когда-то хилые навыки, бегали вдоль питча, запыхавшись и отдуваясь, с потными лицами, неуклюже размахивая руками, но обогащали одним-двумя ранами счет своей команды, достигший 95 против 8.

Джордж Лемминг стоял на углу поля и смотрел игру, когда почувствовал, что его взяли за локоть. Это был Гэш.

– Дьюхарст уехал? – спросил он.

– Он с инспектором. После этого уедет, если его отпустят. Он хочет попытаться как-то наладить нам расписание на следующую неделю. Меня оставил здесь распоряжаться. Тебе он зачем – что-нибудь важное?

– Для меня – важное, – ответил Гэш, сверкая глазами. – У меня пропал конверт с жалованьем за прошлую неделю.

– Когда?

Голос Джорджа Лемминга прозвучал жестко.

– Откуда я знаю? Я положил его вчера во внутренний карман в конце первого антракта. И стал искать только сегодня, точнее, сейчас. Его нет.

– Боже мой, еще один! Мне рассказывать нет смысла. Пойди лучше объясни это тому копу. Я тут ничего не могу сделать.

– Я просто подумал, что ты предпочел бы знать, – ответил Гэш и удалился тяжелой походкой.

Джордж Лемминг, прищурившись, задумчиво смотрел ему вслед.

Ко времени чаепития на стороне отцов все были уже выбиты с вполне почетным счетом 105. Обе команды и гости колледжа проследовали в зал, где на длинных столах подали чай. Прочие ученики пили лимонад в школьной столовой: им чай не полагался до шести вечера.

Вливаясь в людской поток, медленно движущийся к дверям школы, Джилл потянула мужа за рукав.

– Мне жаль этих молодых бедняжек, – кивнула она на актеров «Шекспир плейерз лтд.». – Стесняются пойти пить чай. Ты не думаешь, что мог бы их выручить? Заодно и услышать что-нибудь интересное.

– Не от этих, – ответил Дэвид. – Это агнцы, белоснежные и невинные, отделенные от козлищ суперинтендантом Роджерсом. Но ты права: им стоит выпить чаю.

Он оставил Джилл и направился к группе, сидевшей на земле с таким видом, будто так все и задумано.

– Чаю не хотите? – приветливо спросил он.

– Доктор! – Пухлая Джоан Карсон поднялась на ноги. – Спасибо за предложение. У нас уже языки на сторону. Мы с Хилари думали, что придется штурмовать Соню в ее логове.

– Я бы не стал этого делать, – заметил Дэвид. – Пойдемте, пока родители всю еду не смолотили.

Он пошел с девушками вперед, а мужчины после некоторой заминки двинулись следом. Дэвид привел их в сравнительно пустой уголок зала возле сцены и ушел за чаем для девушек. Вернувшись, он увидел, что группа сбилась еще теснее, молчаливая и подавленная.

– Ну вот, – сказал он актрисам. – Пейте и не смотрите так, будто вас в любой момент могут отсюда вышвырнуть. Директор знает, что вы не по своей вине здесь застряли. Так, Джудит? – спросил он у проходившей мимо свояченицы.

– Кто ж не знает? – обтекаемо ответила Джудит. Потом с отработанной быстротой оценила ситуацию и улыбнулась своей самой лучезарной улыбкой: – Хорошо, что Дэвид привел вас на чай! Я распорядилась вам кое-что подать в дом учителей, но, видимо, Винни меня не поняла. Вам понравился матч? И ведь правда, с погодой нам повезло?

Она пошла дальше, а актеры взглянули на Дэвида с упреком.

– Вот это конфуз, – сказала Хилари Стоктон. – Мы даже не посмотрели в доме учителей, не ожидали, что нам вообще что-нибудь дадут.

– Ничего страшного. Вы же здесь не все. Вероятно, остальные воспользовались гостеприимством миссис Ридсдейл.

– Вы не думаете, что нам лучше пойти и посмотреть?

– Нет, оставайтесь здесь, допивайте чай. Разве что вы хотите присоединиться к остальным?..

– Я лично нет. – Хилари взглянула на Джоан.

– И я тоже. Не стану скрывать от вас, доктор Уинтрингем, что все это дело страшно меня пугает.

Дэвид быстро огляделся. Родители вокруг были заняты разговорами друг с другом, с другой командой, с учителями. Появление чужих они вроде бы не заметили, но отсутствие любопытства к внешнему миру было для них привычной манерой поведения, и на их воспитанную невнимательность полагаться не стоило. Обсуждать последние события в этом обществе казалось небезопасным. Взвешивая все «за» и «против», Дэвид заметил Гермиону Ридсдейл, пробиравшуюся к нему сквозь толпу. И принял решение.

– Здесь лучше об этом не говорить, – сказал он Хилари, понизив голос. – Но я бы хотел перемолвиться с вами словом на улице, если вы уже закончили.

Он взял чашки и повернулся к ближайшему столу, чтобы их поставить. В этот момент до него добралась Гермиона.

– Дядя Дэвид!

– Привет, Гермиона! Веселишься?

– Ага. Только вы скажите Николасу, чтобы не просовывал голову в решетку. Он делал это, пока не застрял, потому что его большие уши торчат в стороны. Няня едва сумела вытащить их обратно.

– Он поцарапался?

– Нет, не похоже. Уши стали очень красные, и он плакал.

– Бедный Николас! Что он сейчас делает?

– Чай пьет. Дядя Дэвид!

– Да?

– Алистер велел мне вам сказать, что хочет с вами поговорить перед продолжением игры.

– О чем же он хочет поговорить со мной?

– Не знаю. Наверное, об убийстве.

– О чем?

Дэвид был непритворно удивлен. Колледж еще не мог знать о случившемся, тем не менее дочь директора спокойно сообщает, что его племянник хочет обсудить с ним это преступление.

– Ой, ну ладно, – смутилась Гермиона. – Алистер сам расскажет. Вы его найдете?

– Где-нибудь увижу. Но, Гермиона!

– Да, дядя Дэвид?

– Если ты знаешь, о чем говоришь, то подержи язык за зубами, пока я с тобой и с Алистером об этом не побеседую. А сейчас я занят.

– Хорошо. Я скажу Алистеру.

Девушек Дэвид догнал в дальнем конце директорского сада.

– Мы думали, вы уже не придете.

– Меня перехватила племянница. А теперь расскажите, чего вы боитесь.

– Ну… – Хилари осеклась и посмотрела на Джоан. Та утвердительно кивнула. – Дело в том, что у нас многие имели зуб на Боба Фентона. Он наезжал почти на всех актеров труппы, а особенно на Найджела, Эдуарда и Лайонела. И нам, девушкам, не очень приятно, что все эти подозреваемые свободно тут разгуливают. Если бы тот, кто надо, узнал, что слышала Джоан, ее могли бы заставить замолчать, как Боба. Вот почему она не рассказала все суперинтенданту.

– Не надо! – вздрогнула Джоан Карсон.

– Так что она никому ни слова, только мне, но мы думаем, вам верить можно, и вы не скажете кому не надо.

– Так что же слышала Джоан? – твердо спросил Дэвид. – И когда?

– Она слышала…

– Я сама расскажу. – Джоан стояла неподвижно, глядя на Дэвида круглыми голубыми глазами, очень серьезными и сосредоточенными. – Это было после второго антракта. Я выхожу, когда Боб и Лайонел уже уходят после драки с Себастьяном. Ну и вот, я вернулась в нашу гримуборную за носовым платком, когда почти все артисты были или на сцене, или в кулисах. Я хотела спросить кое-что у Эдуарда и увидела, что он входил в музей как раз перед концом антракта, так что пошла прямо к двери. И тут услышала, как Боб очень сердито говорит: «Так это ты?» Мне расхотелось входить из-за его интонации, и я вернулась на сцену. Вот и все.

– «Так это ты?» – медленно повторил Дэвид. – И что вы подумали тогда по поводу этих слов?

– Ну… – Джоан стало неуютно. – Вы знаете, что у меня украли кольцо. Я подумала, что Боб застиг человека, который брал еще что-нибудь.

– Но ответа не было? Вы не знаете, к кому обращался Фентон?

Джоан Карсон покачала головой:

– Нет, ответа не было.

Мистер Дьюхарст устроился на водительском сиденье своей машины.

– Красивый поступок с вашей стороны, инспектор, – благодарно сказал он. – Я думал, вы твердо намерены меня здесь задержать. Не буду скрывать, что из-за этого события мои дела достаточно сильно пошатнулись. Мы и так еле-еле себя окупали, а сейчас эта труппа завязла в болоте, и мы в прямом убытке. Я изо всех сил постараюсь удержать голову над водой, и есть шанс, что получится, поскольку можно разъезжать.

– Вас здесь не было, когда это случилось, так что ваше положение отличается от других, – ответил Митчелл. – И к тому же я знаю, где вас найти.

– Это правда. И не забывайте, что вы только что сняли у меня отпечатки пальцев. Это вас должно удовлетворить. – Они оба засмеялись. Дьюхарст через окно машины обменялся с инспектором сердечным рукопожатием. – Я позвоню вам сегодня вечером и завтра утром и вернусь в понедельник с утра, если вы не вызовете меня раньше. Удачи, инспектор. Чем быстрее вы закончите это дело, тем больше я буду доволен.

Брызнул гравий из-под колес машины, и Дьюхарст устремился прочь по аллее, задержался у ворот на пару секунд и резко вывернул на дорогу.

– Вот это и называется «провод под напряжением», – грустно заметил инспектор Митчелл, поворачивая обратно к музею.

Дойдя до двери, он остановился как вкопанный. Дежуривший у входа констебль исчез. В кармане у инспектора был ключ, которым он пять минут назад запирал дверь, чтобы проводить Дьюхарста. Сейчас дверь была не только отперта, но и распахнута, и из музея доносились звуки, будто там что-то двигают. Инспектор Митчелл тихо выругался и вошел.

Под витринами в дальнем конце зала стоял нагнувшись какой-то человек, очевидно, что-то под ними высматривая. У него были седые волосы и темный костюм, раньше инспектор его не видел. Поглощенный собственным занятием, человек не обратил на дверь ни малейшего внимания.

– Кто вы такой? – сурово спросил инспектор Митчелл. – И что вы тут делаете?

Человек медленно обернулся, все еще не разгибая спины. Лицо у него было равнодушное.

– Я мог бы спросить вас о том же, – ответил он, снова отворачиваясь, – поскольку я учитель в этом колледже и имею право посещать любые ее помещения по своему желанию.

Митчелл показал служебное удостоверение.

– Я вот кто. И попросил бы вас ответить на несколько вопросов, если не возражаете.

Он говорил мягко, но в голосе слышалась уверенность в своем праве. Собеседник выпрямился и повернулся к нему.

– Итак? – спросил инспектор. – Может быть, скажете, кто вы?

– Я уже сказал. Я здесь учитель, временный учитель. Моя фамилия Скофилд.

– Как вы вошли? Я оставил эту дверь запертой пять минут назад и констебля для ее охраны.

– Констебль сейчас находится на подъездной аллее возле сада директора – или был там, когда я вошел. Оттуда видно крикетное поле. Я, конечно, взял дубликат ключа. Все школьные помещения имеют дубликаты ключей. Некоторые вообще не запираются. Музей тем не менее ночью заперт, потому что выходит на подъездную аллею. Ключ может быть потерян или сломан, и дубликат всегда доступен для учителей.

– Этот второй ключ у вас?

– Естественно.

Мистер Скофилд неохотно достал его из кармана и подал инспектору.

– А теперь скажите, что вы ищете?

– А что такое? – Лицо мистера Скофилда сердито скривилось. – У вас не может быть уважительных причин расспрашивать меня о моих действиях. Занимайтесь своей работой, а я буду заниматься своей.

– Мне совершенно не нравится ваш тон, – ответил инспектор, теряя терпение. – Вы знаете или должны знать, что в этом помещении вчера убили человека. Было это убийство намеренное или нет, нам еще не известно, но так или иначе это серьезное преступление, и каждый работник школы по мере сил обязан помогать следствию.

– Я ничем не могу вам помочь, – медленно и ровно произнес мистер Скофилд. – Тот, кого… убили, никак с колледжем не связан. Вероятно, причину смерти вы найдете в его прошлом.

– Тем не менее я должен спросить, что вы искали, когда я вошел и обнаружил вас.

Мистер Скофилд вдруг вышел из себя.

– Да будьте вы прокляты со своим любопытством! – заорал он и, нагнувшись под витрину музея, выхватил здоровенную булаву и взмахнул ею над головой. – Я пришел за булавами – моими булавами, с которыми упражняюсь. Вы про булавы слыхали? Ну так вот, я с ними работаю каждый день у себя в комнате, накануне принес их сюда, чтобы сравнить по весу с булавами воспитателя, и оставил здесь. Хватит? Или вам нужно имя человека, который их сделал?

Он ткнул булаву в руку Митчелла и уставился на него гневным взглядом.

– Можно и не психовать, – сказал инспектор, тоже начиная раздражаться. – Непонятно, зачем срываться, когда вам задают вежливый вопрос. И еще одну вещь узнать хотел бы.

– Ну?

– Где пара от этой булавы?

Гнев исчез с лица мистера Скофилда, и оно сразу стало усталым и старым. Он беспомощно развел руками:

– Не могу найти.

Инспектор прищурился:

– Найти не можете? Но первую ведь нашли. Вы уверены, что обе булавы оставили здесь?

– Конечно, уверен. Спросите воспитателя. Он тут со мной вместе их смотрел.

– Отлично. Вы их здесь оставили и теперь пришли забрать. Вы не спросили моего разрешения попасть на место преступления и прокрались у меня за спиной. И одна из ваших драгоценных булав исчезла. Интересно, будет ли для вас новостью, что эта одинокая булава фигурирует у нас в списке предметов, найденных здесь вчера ночью и оставленных там, где были найдены. Но вторую половину этой пары мы не видели.

– Кто-нибудь из мальчиков мог взять. Я обе оставил на одной витрине. Вот эта не имела никакого права лежать на полу. Я поговорю с директором и попрошу его что-нибудь по этому поводу сделать.

– Вы поговорите со мной. Есть несколько касающихся вас обстоятельств, которые я хотел бы выяснить. Например, где вы были во время вчерашнего представления? В зале?

– Нет, в своей комнате.

– Один?

– Естественно.

– И весь вечер из нее не выходили?

Мистер Скофилд ответил не сразу:

– Выходил на некоторое время. Вечер был очень жаркий, хотелось подышать.

– Кто-нибудь видел, как вы выходили?

– Да. Жаль вас разочаровывать, но мистер Крэнстон, тоже учитель, стоял на крыльце, когда я сюда подошел. Думаю, он кого-то провожал.

– Он с вами говорил?

– Да. – Мистер Скофилд сжал тонкие губы, его глаза стали ледяными.

– Очень хорошо. Мы еще с вами увидимся.

– Могу я забрать свою булаву?

– Нет. Боюсь, я не вправе в настоящий момент разрешить выносить отсюда что бы то ни было. А в следующий раз, когда вам захочется здесь порыться, сперва известите меня, договорились?

Мистер Скофилд пожал плечами и направился к двери. Когда он ее открыл, трое мальчиков расступились, давая ему пройти.

– Привет! – сказал инспектор Митчелл. – А вы что тут делаете?

Все трое шагнули внутрь. У одного в руках была половина кирпича, у другого – точильный брусок, у третьего – полусгнившая киянка.

– Мы ищем инспектора Митчелла, – сообщил один из них.

– Это я, – улыбнулся инспектор. – Так что вы хотели?

Во время перерыва на чай мистер Уорвик услышал о прибытии инспектора Митчелла. Он тут же направился в музей, где нашел инспектора за странным занятием: тот перебирал разнородные предметы, разложенные на одной из витрин. Митчелл встретил его настороженно:

– Я испугался, что это опять пришли они.

Мистер Уорвик, которого обязанности судьи призывали вернуться на крикетную площадку в ближайшие десять минут, на эту загадочную реплику не обратил внимания. Он представился и описал свой разговор с горничной Винни. Митчелл с вежливым вниманием выслушал сообщение об инвалидности и непредсказуемом поведении Билли Олдфилда, но не воспринял всерьез этого нового подозреваемого. Почти во всех делах, что ему приходилось расследовать в сельской местности, рано или поздно появлялся местный дурачок, и ни разу он не имел отношения к преступлению. Однако, может, мальчик способен запоминать события, а поскольку он, видимо, был на месте этого преступления или рядом с ним, то мог видеть или слышать что-нибудь полезное.

Поэтому инспектор Митчелл записал имя и адрес Билли Олдфилда и поблагодарил мистера Уорвика за информацию.

– Кстати! – сказал он. – У вас на этот семестр есть временный преподаватель, мистер Скофилд. Он бывал здесь раньше в таком качестве?

– Нет, – удивился вопросу мистер Уорвик. – А что?

– Да нет, просто меня заинтересовало, хорошо ли его здесь знают.

– Нет. У нас он никогда не работал. И уж точно не слишком здесь известен. Лично я…

Мистер Уорвик замолчал. В давнем раздражении от поведения Скофилда он сказал больше, чем собирался.

– Да говорите, – подтолкнул его Митчелл. – Что бы вы ни сказали, это будет строго конфиденциально. И у меня есть причины вас спрашивать, это не праздное любопытство.

Мистер Уорвик улыбнулся. Этот спокойный разумный полицейский ему нравился своей непохожестью на местных стэнхерстских служак.

– Он трудно сходится с людьми, – пояснил он. – И у него такая резкая манера разговора, что у собеседника шерсть встает на загривке. Но преподает он хорошо, и ученики, думаю, его уважают, даже если не слишком симпатизируют.

– Понимаю. А не могли бы вы сообщить мне, как он воспринял известие о событиях вчерашней ночи?

– Боюсь, что нет. Я его ночью не видел.

– Но у вас разместили четырех человек из труппы. Наверняка в доме учителей заметили, как они устраивались.

– Да, припоминаю, все мы, там живущие, помогали их устраивать – все, кроме Скофилда. Я был еще на ногах, поскольку осуществлял связь с труппой, но Хилл и Лоуз встали с постели, чтобы помочь.

– А мистер Скофилд не участвовал?

– Нет. Думаю, он услышал об этом деле только после завтрака.

Уорвик описал странное поведение Скофилда, когда ему объяснили, почему у них ночевали актеры. Митчелл выслушал с большим интересом, поглядывая в свой блокнот. Мистер Уорвик посмотрел на часы: ему надо было вернуться к матчу.

– Спасибо, – сказал наконец инспектор. – Вас ждет игра. Будьте любезны, скажите мистеру… э-э… Крэнстону, что я хотел бы перемолвиться с ним парой слов. Если у вас нет времени, я могу послать своего человека.

– Нет-нет, это нетрудно, – ответил мистер Уорвик. – Я передам.

Мистер Крэнстон с грустью оставил шезлонг, стоящий рядом с шезлонгом Джилл Уинтрингем. Ему нравился матч. Во-первых, отцы показали прекрасное отбивание. Мистер Кокер заработал шестьдесят четыре рана и был выбит не по своей вине. В свое время он считался прекрасным бэтсменом, и смотреть на него все еще было приятно. Во-вторых, зрители вели себя необычайно хорошо и тихо. Суета, шушуканье, постоянная возня мальчишек, неспособных две минуты посидеть спокойно, сегодня были менее интенсивны, менее заметны. А мистер Крэнстон, слишком поглощенный игрой, чтобы задумываться над этим феноменом, просто воспринял его как данность и был благодарен. Если бы он, подобно Джилл Уинтрингем, огляделся вокруг, то заметил бы, что прилично ведущая себя публика, сидящая под деревьями и переговаривающаяся тихими вежливыми голосами, состоит почти полностью из родителей и друзей школы. Несколько младших учеников лежали на одеялах, маленькие дети гостей играли рядом, но основная масса школьников загадочно и неожиданно отсутствовала.

Мистер Крэнстон помедлил минуту, опираясь на спинку стула, с которого только что встал. Игра должна была возобновиться после перерыва. Кокер-старший и мальчик по имени Говард только что пошли отбивать. Стоя на двух концах питча, окруженные отцами, они казались до смешного маленькими и жалкими. Но эти гиганты, хотя и крупные, утратили былую ловкость. Они окружили учеников подобно высоким деревьям, но были малоподвижны, как лес, и Кокер-старший, расчетливо оглядевшись, отметил, где у них бреши, и приготовился играть соответственно.

Был подан первый мяч, Кокер его тщательно блокировал. Гиганты покачнулись, но ни один не тронулся с места. Боулер выскочил на питч и вернул себе мяч. Потом возвратился обратно, разминая затекшие плечи.

Крэнстон двинулся прочь и вскоре сидел в музее, описывая свои действия накануне ночью. Митчелл отметил, что рассказ учителя согласуется с рассказом Дьюхарста, но он это и ожидал и перешел ко встрече со Скофилдом. Оказалось, мистер Крэнстон не хочет вдаваться в подробности. Митчелл настойчиво спросил о причине.

– Мне очень неприятно, – ответил мистер Крэнстон, – обсуждать действия других людей. Я бы предпочел, чтобы вы сами поинтересовались у Скофилда. Лично я считаю, что раз он здесь временно, мы должны обращаться с ним как с гостем, а значит, выказать больше предупредительности, а не меньше.

– В ординарных обстоятельствах – возможно, – серьезно ответил Митчелл. – Но не забывайте, что здесь была отнята человеческая жизнь – и мы не знаем, в припадке неудержимой ярости или с хладнокровным намерением. Я считаю, что это все меняет.

Мистер Крэнстон кивнул, и на его лице его отразилось страдание.

– Да, конечно, вы правы. Я, наверное, потому колеблюсь, что мистер Скофилд меня поразил своим поведением. Он вел себя необычно бурно, страдая, видимо, от каких-то чувств, и был неожиданно и глупо… я бы употребил слово «возмущен», если бы оно не звучало абсурдно, моим совершенно невинным замечанием.

– Вы не могли бы вспомнить дословно, каким именно?

– Мог бы, потому что долго силился понять, почему он так это воспринял. Я попытался подшутить над ним по поводу того, что он не смотрит представление, и поскольку и сам уклонился, то спросил: «Вы тоже дезертир?» Он вызверился, будто я его ударил, и воскликнул: «Что?!» с таким удивлением и гневом, и еще… ну, почти отчаянием. Это меня действительно сильно волнует, – договорил мистер Крэнстон, вынимая платок и вытирая лицо.

Инспектор Митчелл сделал в блокноте пометку и мрачно уставился куда-то вдаль.

– Как миссис Фентон? – вдруг спросил он.

Мистер Крэнстон вздрогнул.

– Миссис Фентон? А, вдова! Боюсь, что не знаю. Не видел ее со вчерашней ночи, когда она пришла к нам в дом. Думаю, она не в себе, бедняжка. Но моя сестра смогла бы вам ответить.

– Хорошо.

Инспектор Митчелл проводил его к двери. Мистер Крэнстон поспешно вышел, надеясь, что еще успеет насладиться хорошей игрой. Инспектор остался стоять в дверях, разглядывая безоблачное синее небо.

– Если вы уже закончили прополку вокруг этой халупы, док, – окликнул он, – то можете подойти ко мне и доложить. Я слышал, как вы беседовали с этим юным талантом.

– Кто вам сказал? – поинтересовался Дэвид Уинтрингем, не поднимаясь с четверенек и выглядывая в дверь гардеробной.

Они закурили и сели. Дэвид ждал, чтобы начал инспектор. Наконец тот сказал:

– Вы утром были на вскрытии. Что-нибудь узнали?

– Рваная рана на волосистой части головы длиной около двух дюймов, под ней – небольшой щелевой перелом, обширное внутричерепное кровоизлияние в результате разрыва мягких оболочек.

– Это оболочки мозга?

– Именно так.

Инспектор нахмурился:

– Но я думал, у него симптомы апоплексии, удара или как еще вы это называете.

– Они и были. При апоплексии симптомы возникают из-за давления и последующего повреждения определенных частей мозга за счет внутреннего кровоизлияния. Те же симптомы порождаются кровотечением рядом с этими частями мозга. Это называется сдавлением, компрессией и очень точно описывает происходящее.

– Понимаю. Можно было бы что-то сделать, если бы вы обнаружили его раньше?

– Нет. «Скорую» мы вызвали немедленно. Если бы он дожил до больницы, ему удалили бы кусок кости черепа в надежде остановить кровотечение, а также снять давление. Но он умер до того, как его успели перевезти. Здесь мы ничего не могли бы сделать.

Инспектор Митчелл кивнул:

– Еще что-нибудь узнали?

– Да. Давняя гипертония подтверждается состоянием его артерий. Но они были не хуже, чем в среднем у мужчин его возраста. Никакой непосредственной опасности для него не имелось. На самом деле у него было совсем немного болезней для человека его профессии, при его задиристости и интенсивной работе.

Дэвид стряхнул пепел на пол.

– А как вы продвинулись, Митчелл? – спросил он. – Вы же не будете вести себя официально? Потому что у меня есть одна чудесная зацепка, которую я готов выменять на краткое описание текущей ситуации.

– Сперва вашу чудесную зацепку, если не возражаете, – ответил Митчелл. – А тогда я решу.

И Дэвид послушно выложил свой разговор с Джоан и Хилари, включая услышанное Джоан из-за двери музея.

– «Так это ты?» – повторил Митчелл. – Звучит так, будто он вора застукал, верно?

– Не исключено.

– А что еще это может значить?

– Ну, данные слова лишь означают, что Фентон обнаружил в музее кого-то и был удивлен, увидев, кого именно. Вполне естественное замечание, если бы не эти кражи. Но поскольку мы о них знаем, то невольно их сюда приплетаем. Но я не вижу особого смысла рассуждать, почему Фентон так сказал. На самом деле мы хотим знать, кому это было сказано.

– Это верно.

Инспектор Митчелл задумчиво перелистал страницы блокнота.

– Трудность в этом деле не связана со временем, поскольку в действительности времени прошло немного. Фентон ушел со сцены за семь-десять минут до конца спектакля и отправился в музей. Учитывая выход на поклоны и задержку перед тем, как его нашли, получаем минут двадцать. Это должно сильно сузить круг подозреваемых, но – не сужает. Исключает нескольких членов труппы, которые однозначно были на сцене, но остальные ходили все это время туда-сюда. Чудная такая пьеса, все появляются и пропадают, как чертики из табакерки.

– У Шекспира не бывает медленных сцен, – ответил Дэвид. – Но на этот раз все гораздо проще. Игралась сильно сокращенная версия, подогнанная под два часа с двумя короткими антрактами. Сходите как-нибудь в «Олд Вик» и посмотрите, как все выглядит на самом деле.

– На фиг, на фиг, – сказал инспектор Митчелл и нарисовал кружочки вверху чистой страницы. – Один из них говорит неправду. И больше всех на лжеца похож Бассет. Я бы его при прочих равных выбрал в качестве вора. В труппе, куда он ненадолго уходил, случились неприятности. Здесь у него тоже времени было больше, чем у других, поскольку он ушел в конце последней сцены с Фентоном. Бассет говорит, что Фентон отправился в музей, пока он оставался возле двери на сцену. Но он вполне мог пойти с Фентоном, проломить ему голову и вернуться назад – в течение минуты. И видеть его было бы некому.

– Кроме Джорджа Лемминга, – заметил Дэвид, подвинув стул поближе и тоже посмотрев в заметки.

– Он говорит, что был на передней подъездной аллее перед домом, – возразил Митчелл. – Оттуда он бы ничего не увидел и не услышал.

– А этот молодой красавец?

– По его словам, после ухода со сцены он оставался с Бассетом на ступенях. Тут их показания согласуются, но не в этом дело. Я бы ожидал, что Бассет будет там в момент ухода Трента, то есть через некоторое время после собственного ухода. У него хватило бы времени заняться Фентоном до того, как Трент уйдет со сцены.

– А Гэш?

– Вот и вы его назвали. На мой взгляд, в этом мистере Эдуарде Гэше есть что-то очень неприятное.

– Помимо его характера?

– Так, не надо выпускать на меня вашу пафосную психологию. Может, у молодого Гэша и есть комплексы, но, на мой взгляд, это самая обыкновенная нечистая совесть. Он говорит, будто не может точно вспомнить, что делал, когда ушел из музея к концу второго антракта и до своего последнего выхода. Полагает, где-то бродил в одиночестве, пока Лемминг пел в конце спектакля. Остальные утверждают, что вернулся он как раз на поклоны. Бассет не помнит, чтобы его видел, и никто не помнит, что видел его в это время. Удобная память, так я это называю. И стоит вспомнить его поведение, когда Фентона уже нашли. Если мистер Гэш не воспользовался этим временем, чтобы избавиться от орудия убийства, то что он тогда делал?

– Я думаю, плохо себя чувствовал, – ответил Дэвид. – Все-таки вы предубеждены. Но я, видите ли, восхищен игрой Гэша, так что и обо мне можно сказать то же самое. Мне бы очень не хотелось, чтобы театр потерял такого перспективного актера. Думаю, его поведение полностью соответствует его переживаниям по поводу Фентона и горячему желанию избежать дальнейших с ним стычек в этот вечер.

– И из-за этого желания он удрал, когда Фентон был не в состоянии продолжать ссору?

– Конечно, из-за этого. Вероятно, он от всего сердца желал Фентону провалиться к дьяволу. И вдруг увидеть, что Фентон как раз по этой дороге и направился, – огромное потрясение для человека столь чувствительного. Кроме того, мы согласились, кажется, что убийца – это и есть вор. Разве Гэш не сообщил, что у него украли жалованье?

– До сегодняшнего дня он не удосужился доложить, – презрительно сказал Митчелл. – Когда у него оказалось время подумать. Старый трюк, сами понимаете.

Они замолчали, погруженные в свои мысли.

– Не вижу, куда тут приткнуть показания Джоан, – наконец произнес Дэвид. – Фентон сказал Иксу: «Так это ты?»

– Кто такой Икс?

– Дорогой мой Митчелл, знал бы я, кто это, не назвал бы его Иксом. Это же не дело о шантаже.

– Говорите дальше.

– Неизвестный ничего не ответил – по крайней мере, Джоан ответа не слышала. Она вернулась на сцену, а через некоторое время туда пришел Фентон. Почему Икс его так спокойно отпустил?

– Может быть, оцепенел, когда его обнаружили? А подумав, решил, что лучше бы избавиться от Фентона побыстрее, пока он никому больше не сказал.

– Но Фентон мог сказать сразу же.

Инспектор поморщился:

– Конечно. Но эта реплика могла ничего особенного не означать. Я выясню конкретнее, если узнаю, кто был с Фентоном в музее, когда она прозвучала.

– А если никто не сознается, что был с ним в музее в этот момент?

– Тогда я буду знать, что лжец в этой труппе добавил в свой репертуар еще один номер.

– Проникаетесь атмосферой театра? – осведомился Дэвид. – Но это будет отрицательный результат. Согласно вашим данным, кто мог там быть?

– Бассет, Гэш и очень небольшой шанс, что Лемминг.

– Так. – Дэвид откинулся на стуле. – Это несколько сужает поиск. Найдем орудие убийства – и он сузится еще больше.

Инспектор Митчелл встал и положил перед собой булаву.

– Я с вами говорил пока только о труппе, – сказал он. – А теперь расскажу про школьного учителя.

Все согласились, что день не мог быть прекраснее, несмотря на исключительную жару и не допущенный Провидением дождь, столь необходимый садам.

Матч разворачивался захватывающий. Говард сделал двадцать три рана и был выбит мистером Кокером, по беспечности забыв держаться внутри криза. После его катастрофического выбывания отбивать вышел Алистер Уинтрингем, и они с Кокером-старшим, отлично игравшим, довольно быстро довели счет до шестидесяти девяти. Отцы помрачнели, а зрительницы-матери разрывались между гордостью за сыновей и состраданием к мужьям.

Сильнее всех страдал полковник Флиндерс-Кроуфорд. Вес и размеры определили ему место на границе, и он был поставлен на позицию лонг-он, слева от калитки. Но к несчастью, наиболее успешные драйвы Алистера находили брешь между полковником Кроуфордом и филдером сквер-лег, слева напротив калитки. После двух столкновений с неосмотрительным филдером, в которых последнему пришлось несладко, полковник решил изо всех сил блокировать эти отбивы, что и стал делать, бросаясь под них с вытянутой ногой. Несколько раз у него получилось, и он соответственно пострадал, тем более что мяч всегда попадал в одно и то же место, так что в контакт с ним входила правая лодыжка. Конечно, полковник мог бы нагнуться к мячу, но армейская муштра рано заставила его вступить в ряды несгибаемых, и он готов был лучше пожертвовать одним суставом, чем собственными принципами.

«Бедный мой Таппи, – думала миссис Флиндерс-Кроуфорд, очаровательная в полотняном костюме и милой шляпке, – как он страдает, бедняжка. А эти сопливые мальчишки каждый раз ухмыляются, когда он перехватывает мяч, идущий за границу поля».

Когда мяч снова ударился в ногу полковника и отскочил к калитке, жена сочувственно отвела глаза и со скучающим любопытством оглядела собрание. Кто этот молодой человек, разговаривающий с медсестрой? Она его точно где-то видела, такое лицо невозможно забыть: смазливый до крайности, что юноше не подобает. Не ее тип, конечно, ей нравится нечто более забавное, но все же…

– Марк! – обратилась она к сыну, сидевшему возле нее на земле. – Что за учитель беседует с мисс Фосетт?

– Где? А, это не учитель, мам. Ты же знаешь, кто это.

– Если бы я знала, я бы тебя не спрашивала.

– Это герцог.

– Кто?

Это слово пробудило в миссис Флиндерс-Кроуфорд весь ее небольшой снобизм.

– Во вчерашней пьесе. Актер, изображавший герцога.

– А! – Миссис Кроуфорд тут же преисполнилась неприязнью к молодому человеку, который мог быть преподавателем в волшебном колледже ее мечты, но не стал им. – Непонятно, что он делает здесь сегодня.

– Они все здесь. Смотри, вон еще артисты, вон в том углу!

– Не показывай пальцем, Марк. Я совершенно этого не понимаю.

– Уинтрингем говорит, им пришлось остаться тут из-за убийства.

– Марк, не болтай глупостей, – утомленно попросила миссис Флиндерс-Кроуфорд, и Марк воздержался от дальнейших объяснений.

Мать смотрела на него хмуро, и вид у нее был озадаченный. Она надеялась, что Марк перерастет манеру ляпать первое, что придет в голову, есть в этом смысл или нет. Говорят, маленькие дети не знают различия между правдой и вымыслом, но она думала, что в возрасте Марка какое-то понятие об этом должно быть. Надо бы обсудить это с Таппи.

Взрыв аплодисментов снова вернул ее внимание к игре. Ее муж, уязвленный очередным ударом в раненую ногу, бросил мяч прямо и чуть не положил конец удачному партнерству у калитки. Счет достиг уже восьмидесяти одного, но время начинало поджимать.

В другом конце зрительского ряда Джудит Ридсдейл присела рядом с миссис Кокер.

– Чувствуете мучительное раздвоение? – спросила она улыбаясь.

– Ужасное. Стараюсь оставаться нейтральной.

– А где другие ваши сыновья? Обычно вся семья к вам прилипает как пиявки, когда вы приезжаете.

Миссис Кокер ответила не сразу.

– Наверное, я предатель, – наконец произнесла она, – но вам можно доверять и вы меня мальчикам не выдадите, а знать это, мне кажется, вам следует. Очевидно, ученики проведали об этом ужасном деле в странствующей труппе.

– Ученики?

Джудит была неприятно поражена.

– Конечно, я не думаю, что они все рассказали родителям, – продолжила миссис Кокер. – Это мне мои мальчики все рассказывают о своих делах.

– Но как они узнали?

– Мне точно неизвестно. Предполагаю, благодаря юному Уинтрингему. Нам всегда сообщают о его знаменитом дяде. И все они считают, что доктор Уинтрингем занимается этим расследованием.

– Ну, – ответила Джудит, – он помогает чем может. Но, разумеется, тут работает полиция. Может быть, вы заметили здесь незнакомых людей, которые очень стараются действовать незаметно. Скорее всего, они ищут предмет, использованный в качестве оружия. Как все это ужасно! – вздохнула она.

– Я вам очень сочувствую, – сказала миссис Кокер, кладя ладонь на руку Джудит. – Это действительно ужасно: в такой момент такая трагедия, вторгшаяся извне, совершенно неожиданно – и вы никак не могли ее предотвратить.

– Слава богу, что есть родители, которые так на это смотрят! – ответила тронутая Джудит. – Вы себе представить не можете, как я рада слышать ваши слова. Наверное, поэтому ребята сегодня такие тихие. Во все глаза смотрят на полицию.

– Скорее всего.

Джудит вздохнула и пошла искать мистера Ридсдейла. Если бы все матери были такие, как миссис Кокер!

Она миновала миссис Биллингтон-Смит с сыном, полностью оправившимся после излишеств с лимонадом. Он сидел между матерью и отцом, скучая и вертясь. Кажется, им совершенно не о чем было с ним говорить, как и ему с ними. Она прошла мимо своего зятя: он стоял, прислонившись к дереву, и вел серьезный разговор с профессором Притчардом. Зять улыбнулся ей, когда она проходила, но тут же повернулся к собеседнику.

– Кстати, – спросил он, когда речь профессора подошла к концу, – где ваш мальчик? Зарабатывает раны команде, я полагаю? Он не имеет права так вами пренебрегать.

– Нет, на этот раз он не играет, – кротко ответил профессор. – Думаю, он работает в саду.

– В саду?

– Он поливает школьные сады. Мальчики подсказали мне, где его найти, и он мне сообщил, что проводит эксперимент.

– Какой именно?

– Он не сказал. Точнее, – объяснил профессор со свойственной ему точностью, – он заявил, что не станет сейчас рассказывать, потому что может не получиться. Экспериментам это свойственно, объяснил я. Но он мне посоветовал посмотреть матч, который, по его мнению, обещает быть интересным. Я считаю, что в чужие эксперименты лезть нельзя, и понимаю, когда мое присутствие нежелательно, так что вот я здесь, и матч действительно интересен, – закончил профессор, – особенно с точки зрения биологии. Вы заметили, что играют пять пар – в смысле пятеро отцов и их сыновей? Я обратил на них особое внимание, это захватывающее зрелище.

Дэвид рассмеялся и посмотрел на часы. Осталось еще двадцать минут игры, и школе не хватало тринадцати ранов. Он подумал, что можно тихо пробраться в сад, поговорить с Брюсом Притчардом и потом досмотреть финал. В конце концов, Алистер и Кокер все еще отбивают, и заработать тринадцать ранов – тут и двадцати минут не надо. В результате игры оставалось мало сомнений. А вот действия Притчарда-младшего вызывали неподдельный интерес. У этого мальчишки есть идеи и способности к их воплощению – именно эти качества сделали его отца знаменитым. И еще он друг Алистера, и просьба Гермионы, пока не выполненная, застряла у него в памяти.

Но когда он дошел до школьного сада, там никого не оказалось. Аккуратные ряды клумб – каждая закреплена за двумя мальчиками – казались темными и влажными. Цветы опустили тяжелые лепестки в самоцветах капель, листья поникли, замазанные землей. А Брюса Притчарда нигде не было видно.

Маленькая Бренда Ридсдейл спокойно топала по тропе вдоль изгороди, отделяющей нижний конец крикетного поля от дома Крэнстонов. Она с большим удовольствием выпила чаю и теперь хотела порадовать кенаря мисс Крэнстон неудобоваримыми крошками, крепко зажатыми в кулачке. Из-за изгороди доносились удары и щелчки игры, но Бренда ничего не видела, потому что была ниже изгороди. Это вдохновляло, поскольку и ее никто с той стороны не видел, и хотя девочка знала, что мисс Крэнстон всегда ей рада, мама таких частых визитов не одобряла – не разрешала беспокоить секретаршу. «А это глупо, – думала Бренда, – потому что я знаю, что ее не беспокою, иначе она говорит: “Иди погуляй, Бренда, хорошая девочка”».

До коттеджа она добралась даже раньше, чем думала. Дверь оказалась открыта, а внутри вроде бы никого не было.

«Наверное, они оба смотрят игру, – подумала Бренда. – Тем лучше».

Она на цыпочках прошла в гостиную, не поддаваясь соблазну фарфоровых домиков и собачек, подвинула стул к клетке кенаря и залезла на него. Дотянувшись до клетки, она стала проталкивать крошки сквозь прутья. Кенарь смотрел на нее, склонив голову набок. Он ее знал и не боялся, но предпочитал подождать, когда клетка снова будет принадлежать только ему.

– Крошки, Дикки! – сказала Бренда. – Смотри, какие вкусные!

Из коридора донеслось удивленное восклицание:

– Кто там?

Бренда покачнулась, выпустила клетку, которая закачалась так сильно, что кенаря мотнуло из стороны в сторону и он захлопал крыльями.

– Боже мой! – воскликнула Соня Фентон, входя в комнату.

– Ох, господи! Я из-за вас чуть не упала, – сурово сказала Бренда, изо всех сил стараясь остановить клетку. – Вы не могли бы сделать, чтобы она не качалась? Дикки может удариться, а крошки – выпасть.

Соня была так поражена, что выполнила указание. Бренда слезла со стула. Она сразу узнала актрису и решила, что на сцене та смотрится лучше. Хлопчатобумажный халат был ей довольно тесен, а оборки из органди смотрелись неряшливо. Сценический костюм намного эффектнее.

– Мама сказала, что вы в постели, – неодобрительно заметила она. – Вам лучше?

Лицо страдалицы покраснело.

– Откуда ты знаешь, кто я?

– Я вчера была на спектакле. Вы сейчас почти такая же, только одежда другая и брови не такие черные.

Соня улыбнулась. Наверняка одна из малолетних дочерей директора.

– Ты всех нас помнишь? – вкрадчиво спросила она.

– Да. Остальные пошли смотреть матч, так что я опять всех их видела.

– А ты знаешь того, который был герцог Орсино?

– В смысле принц? Конечно, я его знаю. Он красивый. А почему вы не вышли за него замуж?

У Сони перехватило дыхание, но Бренда не ждала ответа.

– Вы бы тогда были принцессой. Надо было вам выходить за принца. По-моему, глупо, что вы за него не пошли.

– Ну ладно, – сказала Соня. – Отнесешь принцу записку? Не говори ему, что от принцессы. Просто дай в руки. Будешь моим пажом? Выполнишь мою просьбу?

Бренда задумалась, слизывая с ладони остатки крошек.

– Хорошо, – наконец согласилась она. – Только вы не говорите мисс Крэнстон, что я чуть не упала со стула, когда кормила Дикки крошками. Ей не понравится, что он так сильно качался.

Пока писалась записка, девочка бродила по комнате. Передачу, которую ей дали, она тщательно осмотрела.

– Господи! Да у вас же буквы с наклоном назад! Мисс Эмери очень недовольна, когда у Гермионы буквы назад отклоняются. Она говорит…

Но Бренда предпочла не заканчивать фразу и убежала. Мисс Эмери говорила, что почерк с наклоном назад – простонародный.

– Эй! – окликнула ее Соня. Бренда медленно вернулась. – Отдай прямо в руки мистеру Тренту, ладно?

– Ладно.

Бренда пошла обратно к крикетному полю. Найджела Трента она увидела, но хотела сперва рассказать Гермионе, похвастаться, какое у нее важное дело.

Сестру она нашла за разговором с тетей Джилл. Николас и Сьюзен сразу после чая ушли домой в сопровождении няни.

– Привет, Брен! – сказала Джилл. – Ты как раз вовремя. У них осталась только четверть часа, и для выигрыша нужно еще сделать пять ранов.

Бренда отвела Гермиону за кресло Джилл и шепотом торопливо объяснила ситуацию.

– Надо сперва показать маме? – спросила она.

– Нет, – ответила Гермиона, опасаясь, что маме не понравится история с крошками. – Но тете Джилл рассказать надо.

Она шагнула вперед и только успела начать детальное описание приключения Бренды, когда с молниеносной быстротой произошло самое захватывающее событие этого матча.

Кокер-старший, рискуя из-за нехватки времени, направил прямой мяч за границу поля. Тот летел с приличной скоростью, чуть набирая высоту на уровне двух футов над землей. Правый средний – маленький игрок команды отцов, до тех пор ничем не отличившийся, бросился в сторону, вытянув руку. Мяч, все еще набирая высоту, ударил в ладонь с такой силой, что пальцы на нем сомкнулись, скованные болью. Зрители взревели, а Кокер, застыв на секунду от невозможности поверить в случившееся, грустно поплелся прочь.

И отцы замерли, как парализованные. Они уже смирились с поражением, решили, что так даже лучше, пусть выиграют мальчишки, пусть паразиты порадуются. Но это событие вдохнуло в них новую жизнь. Это было вдохновение, это был великолепный крикет.

– Отлично сыграно, сэр!

– Блестяще поймано!

– Где вы так научились играть в крикет?

– Да вы же у нас темная лошадка!

А темная лошадка с идиотской улыбкой прижимал к груди ноющую руку. Стоило ли объяснять, что он воспитывался за границей и потому с десяти лет вообще в крикет не играл? Это бы только вызвало возмущение. Так что он продолжал улыбаться, а все стояли вокруг него, поздравляя и удивляясь, что раньше его не замечали.

Отбивать вышел следующий номер школьной команды. Этот мальчик, давно уже оставивший надежду, что ему удастся сыграть, в волнении от неожиданного вызова широко промахнулся по первому мячу и ушел с нулем.

Павильон был в расстройстве и панике. Пятый не надел щитки, и табло, после долгой и мирной смены десяток, лихорадочно мелькало числами. Крики «“Денбери”, соберись!» слышались через все поле. Невесть откуда взявшиеся ученики в полном составе выстроились вдоль его границы и поддерживали криками свою команду.

Пятый выбежал к калитке, натягивая перчатки, незакрепленные щитки громко хлопали. Он махнул по мячу и промазал, так же поступил и мистер Кокер у калитки.

– Давай! – вопил Алистер, уже на полпути с питча. Один ран украли, еще пять надо было сделать. Следующий мяч Алистеру. Он был подан в офф, но Алистер его изо всех сил тонких жилистых ручек направил на лэг. Полковник Флиндерс-Кроуфорд метнулся к нему, зацепился ногой и растянулся во весь рост лицом вниз. Мяч ударил его сзади в правую лодыжку, завершая браслет из синяков, подпрыгнул и исчез за изгородью. Уход за границу. Колледж выиграл, и оставалось еще три минуты.

– Вот это да, – сказала Джилл. – Надо поздравить Маргарет и Хью. Что там теперь получилось?

– Окончательный счет – сто и восемь, – сообщила Гермиона. – Они выиграли в конце семью калитками.

– Блестяще. Что ты мне там говорила, Гермиона? Про какую-то записку? Для кого?

– Для Орси… для мистера Найджела Трента.

– Ну так вон он стоит, разговаривает с мисс Фосетт.

Гермиона отдала записку Бренде и прошептала:

– Отнеси ему. Она меня не слушает.

Когда последние гости ушли или уехали по подъездной аллее, мистер Ридсдейл отправился в музей, отзываясь на настоятельное приглашение, посланное ему в последние секунды матча инспектором Митчеллом. Возле двери сердце у него екнуло. Значит ли это окончание дела, чей-то арест и в понедельник – мерзкий шум в прессе на всю страну? Или это какой-то новый поворот событий, дальнейшее увязание ни в чем не повинной школы в сетях преступления? «Как бы там ни было, наверняка плохие новости, – подумал он, – и путь из этого дела только один – во тьму».

Констебль отворил перед ним музейную дверь. Инспектор Митчелл сосредоточенно ставил крестики на большой карте школьной территории. При появлении директора он поднял голову и вскочил на ноги.

– Надеюсь, моя записка не вызвала неудобств, – начал он, – но я хотел видеть вас как можно скорее. Мне нужна ваша помощь.

– Вы нашли… преступника? – Мистер Ридсдейл подобрался, чтобы вынести удар.

– Боюсь, пока нет. Но поступает много информации, и это, конечно, только вопрос времени.

– Конечно, – мрачно согласился директор.

– Но я хотел, чтобы вы помогли мне разобраться вот с этим.

Инспектор показал на три музейных стенда, на которых лежали разнородные предметы, тяжелые и грубые, от камней и кирпичей до старых монтировок, кусков рельса, ломов, гвоздодеров, ручек лопат и обломков металла и дерева.

– Найдены на вашей территории, – объяснил Митчелл, поведя рукой в воздухе. – Можете ради них создать новый филиал своего музея. Сорок три экспоната, все обнаружены вот здесь.

Он положил руку на план школы.

– А что… что это? – нервно спросил мистер Ридсдейл.

– Вполне резонный вопрос. – Инспектор широко улыбнулся. – Эти предметы – результат деятельности ваших учеников, мистер Ридсдейл. Они были принесены мне в качестве «тупых орудий, которыми убит Роберт Фентон».

– Весь колледж! – упавшим голосом произнес мистер Ридсдейл. – Жена мне сказала, что они обязательно узнают. Но им ничего не говорили о преступлении. Из них многие даже в школе в этот момент отсутствовали, они были с родителями. Не понимаю совершенно.

– Видимо, просочилось, – заметил Митчелл. – Если спросите меня, думаю, в основе всего этого – племянник доктора Уинтрингема. Он пытался из одного из моих людей выкачать информацию сегодня утром.

– Крайне неудачно, – сказал мистер Ридсдейл. – Я знал, что должен дать ученикам краткое объяснение всех фактов. Конечно, они увидят, что грузовик труппы стоит на месте, а значит, актеры еще здесь. Наверняка они и самих актеров видели на территории школы. Но я не представлял себе, что объяснение придется давать уже на этом этапе.

– Ну, я бы попросил вас сделать это сейчас, если не возражаете, – предложил инспектор. – И скажите мальчикам, что мы сами хотим найти орудие убийства, если можно.

– Да, конечно. – Мистер Ридсдейл смотрел на лежавшую перед ним коллекцию, будто не веря своим глазам. – Вы уверены, что все это найдено на территории колледжа? Придется поговорить с садовниками. Не понимаю, как это возможно.

– Совершенно обычная вещь, – ответил инспектор. – Так всегда бывает. Вы не представляете, какой мусор люди хранят у себя дома. И не знаю, что бы делала полиция в противном случае.

После матча Дэвид Уинтрингем нашел жену и, объяснив, что еще не менее получаса домой поехать не сможет, предложил ей провести время в разговорах с сестрой.

– Премного благодарна за идею, – ответила Джилл. – Бедняжка Джуди сейчас не самая веселая компания. Я обещала матери, что мы вернемся к обеду, но раз ты принимаешь на себя обязанность…

– Принимаю, принимаю, – кивнул Дэвид, поспешно уходя.

Джилл смотрела ему вслед со снисходительной улыбкой. Как же он любит проводить расследование, особенно с Митчеллом, которому не хватает характера его осадить! Она надеялась, что их ждет скорый успех; бедняжка Джудит сама не своя от тревоги. Даже на лице у нее отразилось напряжение этого уик-энда и спадать не собирается. Джилл послала вслед супругу воздушный поцелуй и пошла в здание школы.

Идя по аллее к дому учителей, Дэвид поравнялся с мистером Хиллом, уныло шагавшим в ту же сторону. Дэвид поздоровался, мистер Хилл рассеянно кивнул, на комментарии о матче ответил невпопад. День выдался неприятный: он смотрел, как Найджел Трент развлекал Рут Фосетт все ее свободное время. Дважды он попытался перебить молодого артиста, но каждый раз сам выпадал из разговора, а Рут становилась все красивее и оживленнее. Сейчас она ушла работать, и шансы увидеть ее в этот день стремились к нулю.

У дома учителей они застали всю труппу «Шекспир плейерз лтд.», за исключением Сони Фентон. Артисты держались скованно, чувствовали себя не в своей тарелке, но деваться им было некуда. Мистер Хилл, оценив ситуацию, заставил себя встряхнуться.

– Здравствуйте! – жизнерадостно сказал он. – Что это вы тут стоите? Вам, наверное, надоело уже болтаться без дела. Пойдемте со мной и поможете мне найти выпивку.

Актеры благодарно заулыбались, расступились, пропуская Дэвида и мистера Хилла, и вскоре уже уютно расположились в гостиной со стаканами хереса.

Мистер Уорвик вернулся с передней аллеи, проводив членов команды отцов, а мистер Лоуз вышел из своей комнаты, в которой писал письма.

– Где Скофилд? – спросил мистер Уорвик, не обращаясь ни к кому в отдельности.

– У себя, – ответил мистер Лоуз. – За весь день ни разу не появился.

Ему хотелось еще что-то добавить в адрес мистера Скофилда, но мешало присутствие актеров.

– Кажется, мы с ним не знакомы, – поддержал разговор Джордж Лемминг.

– Вероятно, нет, – ответил мистер Уорвик, направляясь к лестнице, чтобы переодеться в своей комнате. – И не много потеряли, – добавил он уже за дверью.

– Я так понимаю, это тот учитель, которого мы видели в холле в день приезда, – предположила Хилари.

Дэвид тут же оказался рядом с ней.

– Расскажите, – тихо попросил он. – Нас никто не слушает.

Она взглянула на него широко открытыми глазами, но увидела, что он серьезен, и направилась к окну. Дэвид и Джоан Стоктон пошли за ней.

– Мы тогда только что приехали, – начала Хилари. – Стояли в холле, ожидая мистера Ридсдейла. Он пришел, они с Бобом пожали друг другу руки, и тут я заметила, что Соне не по себе. Она над чем-то смеялась, потом вдруг замерла с открытым ртом и побледнела. Я подумала, что у нее сейчас случится припадок или обморок, подхватила ее и оглянулась в поисках поддержки. Боб в этот момент представлял всех прочих мистеру Ридсдейлу и мистеру Уорвику, а я увидела в коридоре этого учителя – пожилой такой мужчина с седыми волосами и лицом, на котором было написано «убирайтесь вы ко всем чертям». Я попыталась привлечь его взгляд и попросить о помощи, потому что Соня просто повисла на моей руке, и я понимала: еще секунда – и она окажется на полу. И хотите – верьте, хотите – нет, он просто развернулся и незаметно смылся. Можете себе представить?

– Действительно, какой-то скользкий тип, – задумчиво произнес Дэвид, размышляя, правду ли говорит Хилари.

Она ведь имеет на Соню зуб – из-за Найджела Трента. Дэвид видел, что читалось на ее узком смуглом лице, когда чистый голос Найджела взлетал над разговором, и слышал от Митчелла, что примадонна, видимо, сильно увлечена мальчишкой. «Не повезло парню, – подумал Дэвид, – все женщины в него влюблены, а все мужчины подозревают».

Мистер Хилл прошел к окну, и Дэвид, оставив девушек на его попечение, подошел к Джорджу Леммингу. Коротышка молча слушал спор между Эдуардом Гэшем и Бассетом о постановке света в спектакле.

– Это ведь ваша епархия? – поинтересовался Дэвид.

Лемминг улыбнулся:

– Моя.

– Почему же вы тогда не решите их спор?

– Мне нравится, как они говорят. Мое дело – ставить свет, подстраиваясь к сценической площадке, которую я получаю. Иногда я могу сделать то, что планировал режиссер, но не всегда так выходит. Тогда я стараюсь выполнить хоть что-то. А Эдуарда порой стоит послушать. – Джордж допил свой стакан и, повернувшись, чтобы его поставить, спросил совсем другим тоном: – Вы продвинулись?

– Не знаю. – Дэвид понимал беспокойство собеседника. – Но в любом случае я не имел бы права вас информировать. Вам пришлось бы поговорить с инспектором. Однако есть одна вещь, которую я хотел бы у вас спросить. Вы покинули сцену после выхода с Бассетом и Фентоном, когда сэр Тоби и сэр Эндрю уходят пьяные. Фентон направился в музей, Бассет остался у двери на сцену, а вы вышли на подъездную аллею. Там или вообще на территории школы вы кого-нибудь встретили?

– Ни души.

– Понимаю. Спасибо.

Дэвид собрался было продолжать расспросы, но тут появился мистер Уорвик и отвел его в сторону.

– Что такое? – осведомился Дэвид.

Угрюмое лицо мистера Уорвика свидетельствовало о том, что случилось нечто серьезное.

– Переодеваясь перед ленчем, я оставил свой блокнот в нагрудном кармане пиджака. В нем лежали шесть фунтовых банкнот. Блокнот на месте, но пять купюр исчезли.

Мистер Уорвик достал блокнот и подал его Дэвиду. Верхняя банкнота была на месте, зеленая и вполне обыкновенная с виду, но под ней, создавая выпуклость ожидаемой толщины, лежали пять кусков белой бумаги.

Родители отбыли сразу после матча, и звонок радушно позвал к школьному чаю. Ученики спешили в столовую, подгоняемые завидным аппетитом, усиленным как восхитительным окончанием игры, так и собственной необычно интересной деятельностью. Только несколько самых младших не воображали себя сегодня ищейками, вынюхивающими неопределенные, но очень важные следы. Немногие остались в стороне от расследования. Но было отмечено, что верховный жрец, поначалу благосклонный, к концу дня потерял энтузиазм, и речь его стала краткой. Это, впрочем, вполне согласовывалось с обычной непредсказуемостью поведения взрослых и в определенном смысле работало на престиж инспектора. Скотленд-Ярд должен наводить некоторый страх, и его отсутствие вызвало бы сожаление.

Брюс Притчард молча жевал бутерброд. Он был голоден после долгих физических и умственных усилий, и успех эксперимента придавал охватившей его усталости оттенок приятности. Позже надо будет найти Алистера и договориться о беседе с его дядей Дэвидом, через которого уже выйти на инспектора Митчелла. Он не предполагал нести свое сокровище в музей без предварительной договоренности: инспектора может не оказаться на месте, а его подчиненные не годятся.

– Слышь, – сказал Говард, смакуя булочку со смородиновым вареньем, – ты видел, как измеряют аллею? Чего это они?

– Я думаю, составляют план школы, – ответил Рив. – На обычных картах он слишком мелок. Ну, все равно все детали они не отобразят.

– Я и подумал, что это может быть составление плана. Но для чего?

– Скорее всего, ищут, где убийца спрятал оружие.

– А он его спрятал?

– Ну ведь должен был, кретин!

– Не понимаю зачем.

– Инспектор Митчелл сказал бы нам, если бы уже нашел его, когда мы приносили ему все эти предметы. И несколько человек весь день продолжают искать. Мне они то и дело попадаются.

– Может, он не хотел, чтобы мы знали. – Бонзо Тейлор потянулся за вторым бутербродом. – Вот этот низенький, в коричневом костюме, – сказал он Риву, – был в доме учителей как раз перед началом игры. Я видел через окно, когда смотрел под камнями, вон там, на берегу. Он у них отпечатки пальцев брал – в смысле у всех актеров.

– Ух ты! У того, виноватого, небось мурашки бежали по коже.

– Ага, наверное. Тот, длинный и смешной, вернулся в дом учителей после перерыва на чай, и я не видел, чтобы он оттуда выходил.

– Но как он здорово играл, а?

– Сэр Тоби все равно лучше. Жаль, что его убили.

Мальчики переглянулись и помрачнели. Конечно, сам факт убийства, такой захватывающий и поглощающий, мешал помнить, что кого-то все-таки убили, но сейчас до них дошло, что сэр Тоби никогда больше играть не будет. И это их сильно смутило.

Аппетиты уже несколько поугасли и челюсти несколько подустали, когда в столовую вошел мистер Ридсдейл, сопровождаемый человеком со спокойным лицом, в котором взволнованные школьники немедленно узнали инспектора Скотленд-Ярда. Все встали и широко раскрытыми глазами смотрели на него, пока он шел к столу директора.

– Садитесь, мальчики, – сказал мистер Ридсдейл. Когда стихли грохот стульев и шарканье ног, директор продолжил свою речь: – Ужасное и печальное событие произошло в нашем колледже. Я решил, что кое-что должен вам о нем рассказать. Сперва я хотел выждать, чтобы все завершилось, но, как обычно, праздное любопытство и сплетни сделали свое дело – вам довелось услышать искаженную версию происшедшего и – под влиянием нездорового интереса и литературы того рода, который многие из вас так любят, – прийти к неверным выводам. Думаю, единственный способ это прекратить – попросить инспектора Митчелла изложить факты.

– Должен сказать, не ожидал, – начал инспектор, – что вы так будете рваться мне помочь. Тем не менее нам с вашим директором это понятно, хотя и не нравится, поскольку вы слишком молоды для интереса к таким страшным вещам, как убийство. Но сказать я хочу следующее. Я прибыл вести расследование, и у меня есть помощники, которые проводят по моему поручению различные процедуры и выполняют мои задания. Если вы будете шарить вокруг и болтаться под ногами, то сильно помешаете нашей работе, ненамеренно уничтожая улики, которые мы в противном случае могли бы найти. Выяснить, как погиб Роберт Фентон, – наша работа. Даже будь вы старше, чем теперь, это не ваша работа. Вряд ли ваши родители были бы довольны, узнав, что вы лезете в дела подобного рода. Они вас сюда посылали совсем не за этим. Так что прошу всех понять: мне не нужна никакая помощь, кроме той, о которой я попрошу сам. Это ясно? Теперь я вам расскажу, что произошло. Один из актеров, которых вы видели на сцене, был обнаружен после спектакля за кулисами в тяжелом состоянии. Ему нанесли удар по голове, вероятно, тупым предметом.

Школьники переглянулись сверкающими глазами и украдкой кивнули.

– Он умер, – продолжил Митчелл голосом, оставляющим неизгладимое впечатление, – и мой долг – найти, кто нанес удар. У вас может быть представление из книг и фильмов, что работа детектива – это весело и интересно. Ну так вот, запомните раз и навсегда, что на самом деле это не так. Это тяжелый труд и, как правило, ужасный. Это настоящее убийство, не игра, а дело жизни и смерти. Страшной смерти этого несчастного актера, а если я достигну успеха, на что надеюсь, то и смерти через повешение его убийцы. Так что выбросьте из головы мысль, будто вы в детективном романе или в кино. Попробуйте понять, что это на самом деле, и держитесь от этого как можно дальше.

Конец его речи был встречен мертвым молчанием.

– Спасибо, инспектор Митчелл, – негромко сказал мистер Ридсдейл. – Уверен, что все до одного поняли и прониклись вашими словами. – Он повернулся к школьникам: – Больше ни один человек не подойдет к инспектору со своими соображениями, а подъездная аллея от угла лазарета и до задних ворот временно объявляется запретной. Все поняли?

– Да, сэр! – послушно ответили хором старшие мальчики.

Мистер Ридсдейл и инспектор Митчелл вышли из столовой вместе, и притихшие школьники вернулись к прерванному чаепитию. Но есть уже никому не хотелось, и все вскоре разбрелись спорить и обсуждать случившееся.

Брюс Притчард прошел к своему шкафчику, пригнулся и грустно уставился на лежавший там предмет, завернутый в обрывок коричневой бумаги. Раздвинув бумагу, он посмотрел на пятна желтого лака, проглядывающие сквозь грязь. Грязь была со дна бочки для дождевой воды, под слоем которой и лежал предмет до тех пор, пока Брюс Притчард не слил воду и не спас его. Оглядевшись и убедившись, что он один, Притчард вытащил предмет из шкафчика и повертел в руках. Глубоко вздохнул, снова завернул находку в бумагу, положил обратно в шкафчик и медленно закрыл дверцу.

Небо над опустевшей спортплощадкой начало темнеть, с запада наползали тучи. Они закрыли заходящее солнце, сперва сузив полосу оранжевого света до нескольких ярких лучей, наискось падавших на траву, потом и их стерла серая пелена, низко и грозно нависшая над деревьями.

Мистер Хилл перестал беспокойно ходить по площадке, поднял голову и огляделся. Собирался дождь – подходящее окончание дня печали, тревоги и беспокойства. Было бы разумным уйти в помещение. Мистер Хилл снова стал расхаживать по дорожкам. Возвращаться в дом учителей не хотелось. Актеры «Шекспир плейерз лтд.», все еще им владевшие, старались под руководством Джорджа Лемминга мешать как можно меньше. За обедом они почти не разговаривали. Они не виноваты, бедняги, просто им не повезло. И все же на сегодня он уже достаточно на них насмотрелся, а на Найджела Трента более чем достаточно, куда более.

На голову упала большая капля дождя. Мистер Хилл упрямо поднял воротник и зашагал прочь от дома учителей в сторону школы. Укрывшись в учительской, он в любом случае найдет покой, пока дождь не закончится.

Когда он дошел до подъездной аллеи, дождь изо всех сил лупил тяжелыми летними каплями, расплескивавшимися на ступенях крыльца и падающими на разогретый солнцем гравий, возвращая ему прохладу.

Вступив на аллею, мистер Хилл увидел на противоположной ее стороне причину своего плохого настроения, спрятавшуюся на крыльце лазарета. Рут Фосетт не захватила зонтик, идя к экономке, потому что тогда еще светило солнце. Сейчас она колебалась: бежать домой и промокнуть или зайти в лазарет и переждать, пока дождь не закончится. Она ахнула, увидев, как упорно идет сквозь ливень Джон Хилл.

– Вы же ужасно промокли! – в тревоге воскликнула она.

Мистер Хилл боролся с собой. Правильнее было бы после ее сегодняшнего поведения вежливо улыбнуться и пойти своей дорогой. Но одинокое взволнованное сердце взбунтовалось. Рут говорила с ним дружески, и оттолкнуть ее холодностью значило бы вернее бросить в явно ждущие объятия этого смазливого бабника-актера. Мистер Хилл быстро перешел дорогу и встал рядом с Рут Фосетт на крыльце лазарета. Она импульсивно положила руку ему на рукав.

– Вы же совсем мокрый. Где вы были?

Если бы он сейчас на нее глянул, то наверняка бы увидел в ее глазах утоление всех своих страданий и исполнение самых смелых надежд. Но она была так близко к нему в этот момент и так недоступна целый день, что он не осмелился поднять на нее взгляд. Таращась на ливень, он отрывисто буркнул:

– Ничего страшного.

Рут быстро убрала руку и осталась стоять рядом с ним бок о бок, несчастная, не решающаяся снова заговорить. Наконец молчание нарушил мистер Хилл:

– Хорошо, что во время игры дождя не было. Мне казалось, день слишком жаркий, чтобы это продлилось долго.

– Да, не правда ли? По-моему, это самый интересный матч с отцами за все то время, что я здесь.

– Это действительно так. Но я бы не подумал, что вы это заметили.

Сарказм в его тоне уколол и рассердил ее.

– На что вы намекаете?

– Вы же были очень заняты, не так ли? Развлекали наших гостей. Одного из них, точнее.

– Вот как? – Рут выпрямилась и холодно на него посмотрела. – Я думала, мы должны их занимать в таких случаях. Разве вы не делали то же самое? Или вы все время критическим взором следили за мной?

Поскольку именно этим мистер Хилл и занимался, сейчас он задрожал от неожиданной ярости.

– Так вы это нарочно! Вы весь день омерзительно флиртовали с человеком, которого впервые увидели, да еще и актером! Вы так уверены в своей неотразимости, что думаете, будто можете поменять одного на другого, можете…

Он осекся, ужаснувшись словам, сорвавшимся с его губ, вульгарным и ужасным словам, вылетающим одно за другим. Он даже не узнал своего голоса. И Рут Фосетт тоже не узнала его голоса. Она отшатнулась, сжалась. Все утверждения Найджела о здешней жизни, изолированности, тяжелой работе, о постоянном напряжении присмотра за детьми, о том, как это дурно влияет на учителей и что на это нужно делать скидку, – все то, что в изложении Найджела Рут отвергала, считая неправдой или преувеличением, вдруг вспомнилось ей, когда она смотрела в злое лицо своего любимого.

– Вы, очевидно, пьяны или сошли с ума, – сказала она яростно, намереваясь ранить, как ранена была сама.

– Я приношу вам свои извинения, – с трудом произнес Джон Хилл. – Я не имел права так говорить с вами. Наверное, я вспомнил о колледже. О том, что могут подумать о вас родители…

В ответ на этот жалкий вымысел Рут сердито топнула ногой.

– Как же! – крикнула она. – О колледже вы вспомнили! Колледж, колледж, всегда этот проклятый колледж! Больше вы ни о чем не думаете! Так вот, я сама буду выбирать себе друзей, потому что имею на это право! А вы всегда со мной обращаетесь мерзко, мерзко!

Рут зло и сердито всхлипнула, бросилась бежать сквозь дождь, склонив голову, скрылась в здании колледжа, и только мелькнули развевающиеся за спиной белые ленты сестринского чепца.

Мистер Хилл сунул в карманы сжатые кулаки и зашагал к дому учителей, где встал у окна своей комнаты, глядя в дождь, так предательски смывший все его надежды. Рут Фосетт быстро взбежала наверх, заперла дверь спальни и бросилась на кровать, горько рыдая.

От того же дождя укрывались еще двое и тоже стремительно портили отношения.

В сложившихся обстоятельствах Найджел Трент решил, что должен повиноваться повелительному приглашению Сони, как бы ни противоречило это его желанию. Его вновь подвела собственная доброта. Но со всей эгоистичной силой мужественной молодости он твердо решил удалиться при первой же возможности. Никаких чувств, помимо естественной жалости к привлекательной женщине, привязанной к ревнивому вспыльчивому мужу, он никогда к Соне не испытывал. Сейчас же его интерес исчез окончательно. Источник несчастья Сони устранен – да, внезапно и грубо, но тем не менее навсегда. А тут возникла новая и жалкая проблема любовной интрижки между Рут Фосетт и этим тупым учителем. Найджел считал себя циником, несущим по жизни бремя собственной красоты, как наследница – бремя богатства, и эта красота препятствовала ему найти истинную подругу жизни. Зато по дороге он рассыпает счастье и проливает свет для других.

Дождь, заставивший пробежать последние несколько ярдов к павильону, где была назначена встреча, несколько выбил его из этой роли, и к Соне Найджел явился весьма не в духе.

Она трагически бросилась в его объятия, он ответил машинальным поцелуем, подумав, как состарило ее потрясение. Нужно не дать ей выставить себя полной дурой.

– Ты уже достаточно оправилась? – заботливо спросил он.

– Разве ты не хотел меня видеть?

Найджел вздохнул. Женщины в личных делах всегда прут напролом. Никакие вежливые намеки их не удержат. Им обязательно надо сорвать покровы до живого мяса, пусть даже им самим от этого только хуже.

– Я не хочу, чтобы ты заболела. А шок ты перенесла серьезный.

– Я знаю, но я должна была тебя видеть. Найджел, я слышала, как вы с Бобом ссорились за гардеробной. Когда полицейский меня об этом спросил, я так за тебя перепугалась, что потеряла сознание.

– За меня? Почему?

– На секунду я подумала, что ты мог…

– Я? – изумился Найджел. – Но с чего мне вдруг захотелось бы ударить Боба?

– Он ревновал.

– Он отлично знал, что ревновать ему совершенно незачем.

– Найджел! – Соня положила руки ему на плечи. – Милый, неужели ты совсем меня не любишь?

«Бог мой, – застонал про себя Найджел, – опять все с самого начала. Ну почему женщины не могут радоваться счастливой минуте, не пытаясь растянуть ее навеки? А кроме того, это уж слишком!» Он никогда не поощрял ее до такой степени. Несколько нежных поцелуев по ее собственной инициативе – в конце концов, не настолько Соня его привлекала. Найджел посмотрел на нее и помрачнел – как ребенок, которому велят поздороваться с дядей, а дядя ему не нравится.

– Ты совсем меня не любишь? – повторила она.

– Совсем, – ответил он и взглянул на нее, готовый встретить истерику.

Но Соня не стала устраивать сцен. В глубине души она знала, что надежды у нее нет, а доля здравого смысла досталась ей от рождения. Но поражение было горьким, и она, уронив лицо в ладони, зарыдала.

Найджел с облегчением услышал голоса рядом с верандой и вышел встретить пришедших, тщательно закрыв за собой дверь. У Сони будет время прийти в себя и подумать, что он постарался предотвратить появление посторонних. Нельзя, чтобы пришедшие заглянули в окно и увидели ее там. В углу возле ступенек стояли два человека.

– Привет! – сказал Дэвид Уинтрингем. – Вы тоже попали под дождь?

– Да, – ответил Найджел, с любопытством глядя на его спутника. Это был мистер Скофилд, который коротко кивнул и отвернулся, глядя на падающие капли. Руки он держал в карманах, воротник поднял до ушей.

– Я надолго здесь застрял и собирался идти домой пешком, – пояснил Дэвид. – На машине уехала моя жена. Но сейчас добраться пешком уже мало шансов.

– Ну, такие летние дожди обычно долго не длятся.

Они какое-то время вели бессодержательную любезную беседу, и Найджел задумался, как ему прервать ее и избавиться от Сони Фентон. Она сама освободила его от этой заботы с результатом, которого никто не предвидел.

Перестав плакать, Соня решила вернуться в дом Крэнстона и лечь. Вполне правдоподобное объяснение: вышла погулять, попала под дождь и спряталась в павильоне, пока не стало ясно, что ждать бессмысленно. Вот она и вышла на веранду. Дэвид приветствовал ее появление с печальной вежливостью, Найджел – с напряженной улыбкой. Мистер Скофилд обернулся.

– Боже мой! – ахнула пораженная Соня. – Колин!

На лице мистера Скофилда отразились такая смертельная ярость и ненависть, что зрители застыли. Первой оправилась Соня и робко к нему шагнула.

– Прости, – сказала она дрожащим голосом. – Я не хотела… я все время старалась не попадаться с тех пор, как вчера увидела тебя в холле… я не нарочно… я не знала…

– Я с тобой не разговариваю, – ответил мистер Скофилд тихо и яростно.

Выставив вперед руку, будто закрываясь от этой женщины, он скованно спустился по ступеням павильона и через крикетное поле проследовал в школу.

Дэвид смотрел, как поливает дождь его склоненную голову и сгорбленные плечи. Кое-что из того, что до сих пор ставило Дэвида в тупик, становилось теперь яснее. Оглянувшись на Соню Фентон, он увидел, что она осталась в одиночестве.

– А где Трент? – спросил он, озадаченный выражением ее лица.

– Тоже ушел. Но он все равно собирался уходить.

Дэвид посмотрел, куда она показывала. Юный Трент бежал обратно к дому учителей. Легко вспрыгнув на крыльцо, он исчез внутри. Дэвид взглянул на Соню Фентон. Он понимал, что она имеет в виду, но, в конце концов, наверняка сама напросилась.

– Что вы с мистером Скофилдом сделали друг другу? – спросил Дэвид.

– Он был моим мужем, – спокойно ответила она. – Мы развелись семь лет назад.

Первый яростный приступ ливня сменился ровным дождем, который шел весь вечер, образуя ручьи вдоль дорожек и выплескиваясь из переполненных водостоков на крышах. Он заливал и без того промокшие клумбы в школьном саду и вновь начал наполнять бочку, из которой Брюс Притчард вытащил свое отвергнутое сокровище.

К одиннадцати вечера дождь стих до мелкой мороси, а к полуночи прекратился совсем, хотя небо оставалось темным и луна пряталась за тучами.

Лайонел Бассет посмотрел на светящийся циферблат часов и решил, что самое время удрать: теперь или никогда. Он сел и откинул одеяла, раскладушка, поставленная вместо непригодной софы, на которой он провел предыдущую ночь, громко заскрипела, но соседи не шевельнулись. Джордж Лемминг, тоже на раскладушке, и два молодых актера на креслах крепко спали. Бассет прислушался к их ровному дыханию, завязал свои вещи в узел, стараясь не шуметь, сунул их в чемодан и поднял с пола туфли. В столовой для учителей он в тишине и одиночестве оденется и уйдет через окно. В такую темную ночь почти наверняка можно будет перелезть через изгородь где-нибудь подальше. Бассет собирался пойти на север, прочь от Стэнхерста, и на полустанке в пяти милях отсюда сесть на поезд в Лондон. В столице есть друзья, которые его поддержат, пока он сообразит, что делать дальше. Пусть это глупо – вот так удирать сломя голову, – но ему наплевать. Выдерживать взгляды и намеки труппы он больше не может. А теперь после ограбления мистера Уорвика на него еще и учителя поглядывают. Здесь жить невозможно, надо драпать. Любой ценой.

Бассет встал, прижимая к груди свое имущество. Никто не шевельнулся. Он прокрался к двери, открыл ее с непривычной ловкостью, порожденной необходимостью, и выскользнул наружу. В коридоре он облегченно вздохнул. Первый шаг сделан удачно, а следующий особых забот доставить не должен. Можно на секунду расслабиться, одеваясь и продумывая опасный этап бегства. К счастью для себя, он не слышал, как заворочался при звуке открываемой двери Джордж Лемминг, не видел, как тот тихо приподнялся на локте и проводил взглядом костлявую фигуру. Если бы Бассет заметил, как Джордж Лемминг пожал плечами, тоже посмотрел на часы и улегся спать дальше, он взволновался бы еще сильнее.

Одевшись и упаковав чемодан, Лайонел Бассет тихо выбрался из окна столовой и спрыгнул на мягкую траву. Снаружи было мокро. Земля под ногами чавкала, с деревьев падали крупные капли, заставляя вздрагивать. Фонарь включать Бассет не решился, но днем он запомнил общее расположение территории и теперь, держась травы близ дорожек, которые нащупывал по обочинам, иногда наступая на гравий, двинулся в намеченном направлении.

Если не считать тяжелых капель, падавших порой на лицо и шею, заставляя вздрагивать и чертыхаться сквозь зубы, он двигался совершенно бесшумно. В этом темном и мокром мире, раскинувшемся за пределами тюрьмы, он был совсем один. За ее стенами – свобода или хотя бы ее обещание, но она будто все время отступала и отступала, а тропы бежали вперед, аккуратные и бесконечные, раздражая своей ухоженной бесцельностью.

Наконец-то тропа оборвалась, и перед Бассетом осталась только трава. Сердце забилось быстрее: вероятно, он возле живой изгороди и ограды за ней. Подавшись вперед, он выставил руку и ощутил, как и ожидал, стену листьев. Все, он спасен. Вдали от людей, спящих или бодрствующих, можно слегка пошуметь. Он всем телом ударил в живую изгородь, протискиваясь сквозь нее и нащупывая забор.

Но забора не было. Бассет озадаченно шарил руками в воздухе, и тут в лицо полыхнул яркий луч мощного фонаря, заставив Бассета отшатнуться обратно в мокрые листья.

– Эт-та еще что такое? – прозвучал чей-то голос с хорошо знакомой интонацией.

Луч соскользнул вдоль живой изгороди, и Лайонел Бассет в отчаянии увидел, что вышел на заднюю аллею примерно в шести ярдах от ворот. Тропа, которую он только что оставил, проходила сквозь проем в изгороди чуть поодаль, справа. По ту сторону аллеи шла такая же изгородь, симметрично обрамляющая въезд.

Он молча проклял собственную глупость. В своем стремлении избежать бессмысленного блуждания в темноте, уверенный в правильности направления, он шел избранной тропой, и она, как положено хорошей тропе, неизбежно привела его из одного важного пункта в другой. И ничего уже было не сделать. Для него игра закончилась.

– Вернитесь лучше в музей, – сурово сказал полицейский, беря его за локоть и вынимая дубинку.

– Да, конечно, – промямлил Бассет.

Инспектор Митчелл, дремавший под одеялами, легко вскочил и неприязненно оглядел пойманного.

– Я знал, что это будете вы, – лаконично сказал он.

Лайонел Бассет промолчал.

– Я арестую вас за попытку сбежать и за подозрительное поведение, – продолжил Митчелл. – И прикажу немедленно обыскать.

Через несколько минут благодаря умелым действиям двух помощников все имущество Бассета перекочевало на стол инспектора. Митчелл оглядел эти предметы и заглянул в свой потрепанный кожаный блокнот.

– Сколько у вас здесь денег? – спросил он.

Бассет проглотил слюну, побледнел, задрожал и был вынужден опереться на стол.

– Я… я не знаю, – хрипло прошептал он.

– Должны примерно знать. Вы же не миллионер. Сюда вы приехали в конце недели. У вас оставались бумажные деньги?

– Н-нет. Было где-то шиллингов шесть серебром.

– Отлично. Какое у вас жалованье?

– Три фунта в неделю.

– Которое вы получили вчера вечером в антракте спектакля.

Инспектор вытащил банкноты из бумажника и разложил на столе. Их было четыре. Одну он взял в руки:

– У вас в бумажнике четыре банкноты, и номер вот этой совпадает со вторым номером из тех, что утратил мистер Уорвик. Удачно вышло, что свои деньги он получил в банке в пятницу утром – новенькие бумажки с номерами подряд, и первая еще у него. На этой, как я только что сказал, следующий номер. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Это подстава! – заверещал Бассет, вдруг теряя над собой контроль, и заколотил кулаками по столу. – Я ничего не брал, они все думают, что это я, они все это сами, будь они прокляты, прокляты! Они меня терпеть не могут! Это они вам сказали, а вы поверили! Я не брал эту бумажку, я вообще ничего не брал! Богом клянусь! Это же подстава, как вы не видите?

– Поедет в Стэнхерст, – сказал инспектор Митчелл своим констеблям. – Уведите.