– Интуиция, – убежденно произнес Джервейс Фен, – вот к чему все в конце концов сводится: к интуиции!

Он с вызовом оглядел собравшуюся компанию, как будто хотел поспорить с несогласными. Но никто не возражал. Начнем с того, что это была собственная комната Фена, к тому же всех разморило от портвейна из профессорской коммон-рум, которым он их угощал, и спорить казалось невежливым. Кроме того, было необычайно жарко, и расслабленному Найджелу не хотелось совершать лишних телодвижений. Была пятница, восемь часов вечера, и он всего три часа назад завершил омерзительную поездку из Лондона в Оксфорд. Найджел устал. Он вытянул ноги и приготовился выслушать все, что Фен имел сказать на свою любимую тему.

Комната была большая, в длину она занимала всю южную часть второго квадрангля, одной стороной выходя в сад, а другой – на сам квадрангль. Это был первый этаж, и туда можно было попасть по лестнице через открытый проход, ведущий в сад. Обстановка была простая, но удобная. Стены бледно-кремового цвета (оттененного темно-зелеными ковром и занавесками) украшали лишь пара китайских миниатюр и педантично расставленные книги на низких полках, идущих по периметру помещения. На камине стояли несколько старых плакеток и бюстов великих английских писателей, а у северной стены важно возвышался большой письменный стол, заваленный грудой книг и бумаг. Жена Фена, невзрачная, рассудительная маленькая женщина в очках, которую звали неподходящим ей именем Долли, сидела с одной стороны камина, где догорало несколько поленьев. С другой его стороны сидел сам Фен, а между ним и Долли расположились Найджел, сэр Ричард Фримен и пожилой профессор по имени Уилкс, присоединившийся к компании нескольку минут назад безо всякой особой причины. Когда он появился, Фен повел себя с ним необычайно грубо – хотя, вообще-то говоря, у него имелась привычка быть со всеми необычайно грубым. Это, как решил Найджел, являлось естественным следствием его бьющей через край энергии.

– А вам чем могу быть полезен? – спросил он. Но Уилкс устроился поудобнее и потребовал виски, всем своим видом показывая, что собирается остаться надолго и уйти позже всех.

– И зачем только вы сюда явились? – продолжил Фен. – Боюсь, вам будет очень скучно со всеми этими людьми. – Трудно сказать, кого Фен хотел задеть этим замечанием больше.

Уилкса, который был глуховат, нисколько не смутили эти слова. Он только мягко улыбался всем и вся и повторил свою просьбу о виски. Фен с явной неохотой, болезненно морщась, принес ему стакан. Чтобы хотя бы так восторжествовать над противником, он стал громким шепотом произносить на старика разные наветы, к величайшему удивлению всех, кроме миссис Фен, которая, очевидно, уже привыкла к этому и лишь повторяла каждые несколько минут: «Джервейс, будет тебе!» – с укоризной в голосе, но довольно-таки машинально.

На улице темнело. Лаконичные очертания зданий в стиле Иниго Джонса в окнах с одной стороны и большая лужайка, окруженная деревьями и клумбами, на которую выходили окна другой стороны, медленно растворялись в тени. На горизонте три прожектора принялись чертить сложнейшие тригонометрические построения. Во внутреннем дворе компания буйных студентов запела песню на слова, которые в книгах печатать не принято.

Сэр Ричард неодобрительно кашлянул, когда Фен вновь пустился в свои словопрения – он уже не раз слышал все это ранее. Но Фен был нечувствителен к столь мягким намекам и с безудержным энтузиазмом продолжил развивать свои идеи.

– Как я не устаю твердить вам, Дик, – начал он, – расследование и литературная критика восходят на самом деле к одному – интуиции… этой заброшенной, позабытой противоположности наших современных псевдофилософий… Как бы там ни было, – продолжил он, с явной неохотой отказавшись от столь заманчивого отступления от темы, – речь сейчас о другом. Проще говоря, речь о том, что связь между одной уликой и другой (лучше сказать, принцип связи между одной уликой и другой) открывается детективу точно таким же образом – благодаря ли некоей сверхбыстрой логике или какой-либо иной способности, лежащей вообще вне сферы рационального – как принцип связи между, ну, скажем, Беном Джонсоном и Драйденом, открывается литературному критику.

Он сделал неуверенную паузу, возможно, почувствовав слабость этого примера, но поспешно перескочил через него, возвращаясь к безопасной области абстрактных рассуждений.

– Затем, когда принцип стал тебе ясен, обосновывай его дальше на материале текста или оставшихся улик. Конечно, порой сбиваешься на ложный путь, но любое мнение всегда можно логически опровергнуть или подтвердить. Из этого следует, – сказал он, радостно улыбаясь и шаркая ногами, – что, хотя не все детективы обязательно хорошие литературные критики, – он весело помахал сэру Ричарду, – если они озаботятся приобретением элементарного технического оснащения, – сэр Ричард что-то простонал, – необходимого в полицейской работе, всегда будут хорошими следователями. Я сам очень хороший детектив, – скромно подытожил он. – Вообще-то, я – единственный литературный критик во всей мировой литературе, ставший детективом.

Компания некоторое время молча размышляла над этим заявлением. Но пожелай кто-нибудь из присутствующих хоть что-то сказать в ответ, ему бы это не удалось, поскольку разговор был прерван внезапным звонком одного из телефонов, стоявших на столе Фена. Фен вскочил как ошпаренный и со всей силы рванул к столу. Остальные сидели, чувствуя некоторую неловкость, неизбежно возникающую, когда ты вынужден присутствовать при чужом телефонном разговоре. Уилкс стал напевать вступление из «Жизни героя» Штрауса, но три с половиной октавы, через которые ему пришлось при этом пробираться, привели его в область каких-то совсем уж несусветных звуков. Призрачное эхо, доносившееся из чьего-то радио или граммофона откуда-то снаружи, продолжило мелодию там, где он остановился, и Найджелу подумалось, что Уилкс, должно быть, не так уж глух, если способен это расслышать. Голос Фена был явственно различим, несмотря на все эти звуки:

– Кто?.. Да, конечно. Немедленно проводите его. – Он положил трубку и повернулся ко всем, радостно потирая руки. – Это из привратницкой, – объявил он. – Роберт Уорнер, драматург, пришел ко мне в гости. Ах, как восхитительно было бы, если бы можно было услышать от него, что он чувствует, когда пишет, и как приступает к работе!

Последовали всеобщие испуганные возгласы. Привычка Фена допрашивать сопротивляющихся этому людей об их занятиях не относилась к числу наиболее приятных черт его характера.

– Видите ли, мы, литературные критики, должны обращаться к истокам, – добавил он. Потом его взгляд упал на Уилкса, и он тоскливо произнес: – Может, вы теперь все-таки пойдете, Уилкс? Боюсь, вы слишком далеки от этого.

– Нет, я не собираюсь уходить, – с неожиданной резкостью ответил престарелый Уилкс. – Я только что пришел. Бога ради, да сядьте же вы, дружище, – прикрикнул он, – и перестаньте дергаться.

Это так обескуражило Фена, что он сел на свое место и обиженно молчал, пока не вошел Роберт Уорнер.

Он радостно поздоровался с Найджелом и был представлен остальным. Роберт сохранял отменное хладнокровие, пока Фен суетливо искал ему стул, наливал выпивку и предлагал коробку с сигаретами, половина которой при этом оказалась на полу. Закончив помогать их собирать, все уселись, запыхавшись, с красными лицами, и последовала некоторая пауза. Ее неожиданно прервал Уилкс, решительным голосом провозгласивший:

– Я собираюсь поведать вам историю о привидениях.

– Нет, нет! – встревоженно воскликнул Фен. – Это совсем необязательно, Уилкс. Мы, я надеюсь, и без того сможем поддержать беседу.

– Думаю, это любопытно, – неумолимо продолжил Уилкс, – не только потому, что история касается этого колледжа. Дело в том, что она к тому же еще и совершенно правдива. Далее, в отличие от большинства историй о настоящих привидениях, эта интересная, ее даже можно назвать захватывающей. Но, конечно, если вам будет скучно… – Он вежливо оглядел собравшихся.

– Разумеется, нам не будет скучно, – сказал сэр Ричард, навлекая на себя уничтожающий взгляд Фена. – Что касается меня, я должен немного отдохнуть. – Он зевнул. – Чувствую сонливость.

– Как и все мы, – произнес Найджел и поспешно добавил: – Э… должны немного отдохнуть.

– То есть вы согласны, чтобы я рассказывал дальше? – спросил Уилкс.

Смутное бормотание со всех сторон, довольно невнятное.

– Вы вполне уверены, что никто не будет возражать?

Снова бормотание, еще более неразборчивое.

– Очень хорошо, в таком случае начну. Этот рассказ основывается отчасти на моем личном свидетельстве. Я был студентом в те времена – в конце прошлого века. Хотя переполох, вызванный этим делом, старались утихомирить, я лично знал нескольких человек, которые были в него вовлечены. Никакого Общества психических исследований не было в те времена, то есть хотя Сиджуик и Майерс и основали его в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, оно имело мало успеха. Да и, сдается мне, будь в нашем случае предпринято какое-нибудь «психическое исследование», ни от каких крестов или пентаграмм толку не было бы, это лишь усугубило бы и без того никудышное положение. Тогдашний директор колледжа сэр Артур Гоббс имел весьма здравую точку зрения на эти события и повел себя так, как подсказывал ему здравый смысл. И все же мы никогда не узнаем, удалось ли нам вновь запрятать то «нечто» под замок или нет. Конечно, ничего подобного с тех пор не происходило, но чертик из табакерки может поджидать, когда кто-нибудь во второй, нет – уже в третий отворит задвижку…

Он сделал паузу, и Найджел быстро оглядел компанию. Фен, который сначала ерзал, был теперь неподвижен; сэр Ричард откинулся назад, прикрыв глаза и сложив руки на груди; Роберт внимательно слушал и курил, но у Найджела было впечатление, что при этом он размышлял над чем-то более для него важным; миссис Фен склонилась над вязанием. Уилкс продолжил:

– Это началось, когда снесли стену церковной прихожей, которая, как вы знаете, расположена в северо-восточном углу алтарной части нашей капеллы. В то время здание капеллы реставрировал весьма знающий архитектор из Лондона, так она и приобрела свой нынешний вид. Постройка в те дни стала крайне непрочной, и это нельзя было оставить без внимания, но первоначальной красоте здания в целом был нанесен лишь незначительный урон. В любом случае в те времена в воздухе чувствовалось приподнятое настроение, готовность к новаторству, к стыду дней сегодняшних, когда предпринимаются бесконечные отчаянные попытки все сохранить (что, безусловно, является признаком нашей неспособности творить новые формы искусства). Так что я не думаю, будто кто-либо из профессоров или попечителей капеллы возражал против обновлений, за исключением старенького доктора Беддоуза, который по своему обыкновению отрицал все подряд и чье возражение без труда забаллотировали.

История строительства на территории колледжа плохо задокументирована, и по поводу церковной прихожей в капелле было принято считать, что ее пристроил в эпоху Карла Первого один из глав колледжа в качестве усыпальницы для себя и своего многочисленного семейства. Оказалось, что в целом дело так и обстояло, за исключением одного факта: прихожую на самом деле перестроили из более древнего помещения. Возможно, здесь была ризница бенедиктинского аббатства, первоначально находившегося на этой территории – его немногочисленные остатки сохранились в северном квадрангле и в капелле. Так или иначе, когда с северной стены прихожей сбили облицовку (она отошла после первого удара с почти пугающей быстротой, как говорили потом рабочие), под ней открылась еще одна, гораздо более древняя стена, в центр которой была помещена грубая каменная плита. Стена эта была сооружена, скорее всего, не позже тысяча трехсотого года. Находка, само собой, произвела массу шума, и со всего Оксфорда начали стекаться любители подобных древностей, желая на нее взглянуть. Священник, проводивший службы в нефе капеллы во время реставрационных работ, пожаловался, что в помещении почему-то стало чрезвычайно сыро, и, действительно, через день он слег с бронхитом. Службы пришлось проводить главе колледжа, который был настолько непривычен к этому, что подчас отказывался от литургии и «тридцать четвертой статьи».

Плита, о которой я говорил ранее, была вставлена в кладку значительно позднее времени строительства стены. На ней имелось четыре надписи, точнее, три надписи и более поздняя приписка, сделанная несмываемым мелом или чернилами. Итак, там стояла дата – тысяча пятьсот пятьдесят шесть, – указывающая, что плиту установили вскоре после гонений и мученичеств. Далее значилось имя – по-латыни: Johannes Kettenburgus. Библиотекарь, к счастью, без труда отыскал в архивах ссылку на некоего Джона Кеттенбурга – студента колледжа с тысяча пятьсот пятьдесят четвертого года, бывшего ярым сторонником партии Реформации. Насколько можно судить по документу из тех времен, скупому на сведения, толпа рассвирепевших студентов-однокашников и горожан гналась за ним по всему колледжу (должно быть, он слишком явно провозглашал свои взгляды), а потом забила до смерти у одной из стен капеллы. Вы можете взглянуть на этот документ в любой момент, хотя теперь он, конечно, хранится в закрытом архиве. Там не говорится, что стало с правонарушителями, но, по всей видимости, в те времена подобные действия особенно не преследовались. Можно предположить, что плита была установлена, когда окончательно утвердились англиканские реформы, хотя об этом нет никаких упоминаний.

Он снова сделал паузу. Перед глазами Найджела возник яркий до тошноты образ молодого человека, скорченного, как загнанное животное, у стены хора: кости пальцев и запястий сломаны, последний удар пробивает череп и вгоняет острый осколок в мозг. Несмотря на теплый вечер, Найджел внезапно почувствовал озноб и с радостью ощутил за спиной успокоительно и мягко пружинящее кресло.

– Но самой интересной была третья надпись, – продолжил Уилкс. – Она состояла из одной фразы «Quaeram dum inveniam», означающей, как я понимаю, «Буду искать, пока не найду». Четвертая фраза, нацарапанная гораздо позже и, очевидно, в большой спешке, гласила: «Cave ne exeat».

– «Не дать ему выйти наружу», – сказал Найджел.

– Именно. Кому или почему, не уточняется, заметьте, хотя позднее у нас появились догадки насчет первого из двух вопросов. Многие подолгу ломали голову над будоражащими фантазию фразами, но никто не мог прийти к какому-либо конкретному умозаключению. Вполне очевидно лишь то, что верхний слой стены уже однажды снимали, и четвертая надпись сделана как раз тогда, перед тем как вновь замуровать стену. Один профессор из Модлин-колледжа, специалист в этой области, датировал последнюю надпись восемнадцатым веком (по форме шрифта и использованным материалам, я сейчас уже не помню точнее). Библиотекарь стал тратить весь свой и без того скудный досуг на отнюдь не маленькую кипу документов и бухгалтерских книг, относящихся к этому периоду.

День или два ничего особенного не происходило, за исключением того, что рабочие выказывали необъяснимое отвращение к работам в церковной прихожей, а у одного из певчих мальчиков однажды утром ни с того ни с сего случилась истерика во время «Venite», так что его даже пришлось вывести. Впоследствии на вопрос, что случилось, он не мог сказать ничего вразумительного. Кроме того, известковая пыль, поднявшаяся от сноса стен, казалось, и не собиралась садиться, хотя в капелле не было почти никакого сквозняка. Пыль висела в воздухе, сбиваясь в туманные островки и облачка, становясь день ото дня все плотнее и назойливее, так что службы, и без того проводившиеся в экстремальных условиях, пришлось и вовсе прекратить. Это произошло к сильнейшему недовольству священника, у которого уже сложилось свое мнение о происходящих событиях, и он провозгласил со своего одра болезни, что службы важны как минимум в качестве профилактической меры. Но его слова вежливо проигнорировали.

Теперь в нашем рассказе пойдет речь о мистере Арчере, декане, очень достойном человеке, который придерживался в своей интеллектуальной жизни передовых взглядов. Это включало беспрекословную верность рационализму и вытекающее отсюда восхищение такими людьми, как Спенсер, Дарвин, «Б. В.» и Уильям Моррис. Думаю, его любимым чтением были книги Гиббона о христианстве и произведения Вольтера, из тех, что посерьезнее. Вполне логично, он проявлял мало интереса к реставрации капеллы, лишь замечая вполголоса, что не счел бы большой утратой, если бы ее вообще снесли. Однажды вечером (мне известно об этом лишь из вторых рук, от профессора, с которым они близко дружили), засидевшись допоздна за чтением, он вытряхнул свою трубку, готовясь ко сну, выключил в комнате свет и выглянул в окно, выходящее в сад. Ночь была безветренной, на небе светилась бледная, анемичная луна (в честь которой он, не сомневаюсь, процитировал подобающие случаю строчки из Шелли), но вдруг Арчер заметил, что с садом творится что-то не то. Когда он позже давал показания, то мог сказать лишь следующее: у него было ощущение яростного поиска. Кусты казались пришибленными сильными порывами ветра, и Арчер, удивленный и напуганный, стал следить за беспорядочным движением от одного куста к другому, как будто кто-то метался между ними, и это движение было слишком уж намеренным и целенаправленным, чтобы вызывать приятные чувства. Ясное дело, Арчер был в этот момент объят страхом, но остался на месте, к его большой чести, вместо того чтобы найти себе компанию получше, чем в саду, что бы там ни было. Через несколько минут его стойкость была вознаграждена. Он увидел, как темная фигура поднялась из кустов, находящихся у дальнего края большого газона, словно бы оглянулась и во все лопатки припустила к колледжу. Когда фигура приблизилась, Арчер обнаружил, что это Паркс, студент, бывший в то время помощником органиста в капелле колледжа, и лицо его искажено от ужаса. Он тем не менее благополучно достиг здания, и когда Арчер взглянул еще раз на сад, все, казалось, вернулось к обычному состоянию и неподвижности. Однако краем глаза он все же заметил что-то белое у южной стены капеллы, смотрящей на сад, но когда пригляделся, с некоторой неохотой высунувшись из окна, это что-то, если оно вообще было, уже исчезло.

Что следовало предпринять дальше? Было половина второго ночи, и Паркс явно воспользовался не обычным входом на территорию колледжа, а, так сказать, экстраординарным – через высокую стену с зубцами в глубине сада. Выговор студенту, пойманному в момент нарушения дисциплины, как оно и было на самом деле, стал для Арчера удобным предлогом, чтобы выяснить, что же его так напугало. Я еще не упомянул, что декан тогда занимал эту самую комнату, а комнату прямо под ней, в которой живет сейчас Феллоуз, – помощник органиста.

Фен хмыкнул. Найджел бросил быстрый взгляд в окно, у которого должен был стоять Арчер пятьдесят, а то и более лет назад, и почувствовал, что как никогда далек от спокойствия. Теперь комната погрузилась в полную темноту, но никто не предлагал зажечь свет. Найджел был бы очень рад, если бы кто-нибудь это сделал.

– Итак, Арчер пошел проведать Паркса, и, если обойтись без ненужных подробностей, нашел его бледным и трясущимся от страха, хотя уже и немного пришедшим в себя. Он признался, что допоздна засиделся с приятелями за пивом и перелез через стену колледжа. Но на вопросы, что его так взволновало, Паркс отвечал гораздо менее внятно и с большой неохотой. Было ясно, что он без особых затруднений взобрался на стену (Арчер отметил про себя, что по этому поводу пора что-то предпринять), но, прыгнув вниз, чуть не оказался в лапах того, что его там поджидало. О том, что именно его там поджидало, он только и мог сказать: взгляду его предстали кости – по большей части переломанные – и оскал черепа. Оно, шаркая, приволакивало ногу. По этой-то причине, постановил Паркс, оно и не смогло его догнать. Но Арчер, видевший рысканье, на этот счет имел свое мнение.

В конце концов Арчер пошел к себе в комнату. Немного опасаясь оставлять Паркса на ночь одного и сам страшась одиночества, он все же не сомневался, что встречи вроде выпавшей ему сегодня бывают крайне редко, и до поры до времени опасаться нечего. Он прочитал главу из Брэдлоу, прежде чем погасить свет, но это не принесло ему обычного удовлетворения, и сон долго не шел. На следующее утро Паркс все еще был цел и невредим и даже немного возгордился своим приключением, тем более что декан счел неразумным в данных обстоятельствах его наказывать. Однако поздно вечером того же дня из его комнаты донеслись ужасные крики. Помощь, конечно, последовала незамедлительно, с Арчером во главе, но было слишком поздно. Они нашли его распростертым на полу с проломленной головой, но орудия убийства не было.

– Силы небесные! – воскликнул сэр Ричард. – Убийство!

– Если хотите, можно сказать и так. Кажется, из криков Паркса можно было разобрать только одно слово: «arce», что по-латыни значит «отгони», если память мне не изменяет. Вообще-то, все его слышавшие сошлись на этом слове, хотя никто не мог понять, почему он заговорил на латыни, столкнувшись с тем, с чем столкнулся, когда его специальностью даже не была классика. Можно было лишь предположить, что Паркс находился под впечатлением от надписей, найденных в капелле (он действительно проявлял к ним большой интерес), и после опыта прошлой ночи придумал некую магическую фразу, что-то вроде заклинания, на случай, если подобная встреча повторится. Думаю, тогда считалось, что это слово играет в магическом ритуале экзорцизма огромную роль, и Паркс мог вообразить, будто оно ему как-то поможет, но, Бог свидетель, ничего из этого не вышло.

– Удалось что-либо выяснить? – спросил Найджел.

– Конечно, было проведено расследование, но оно ни к чему не привело, и коронерское жюри вынесло вердикт «убийство, совершенное неизвестным или неизвестными».

– А что вы об этом думаете?

Уилкс пожал плечами.

– Я склоняюсь к мнению начальства колледжа. Кратко посовещавшись, они велели вновь оштукатурить стену хора, что было незамедлительно исполнено, а анонимное предупреждение восемнадцатого века превратилось в небольшую дощечку, которая и теперь висит там. Библиотекарь, кстати говоря, нашел запись, что стену пытались снести еще раньше (в тот раз – чтобы облегчить строительство гробницы). Похоже, и тогда произошло нечто подобное, хотя никто все-таки не погиб. Я спросил настоятеля капеллы (который, конечно, верил во всесилие Бога, но и признавал существование нечистой силы), что, по его мнению, было объектом поиска. «Есть один отрывок из Библии, – ответил он кратко, – о том, который скитается, ища, кого поглотить». Разъяснять дальше он отказался. Думаю, его англиканская душа была шокирована тем, что один из ранних его единомышленников так озлобился на том свете.

– И больше не было никаких происшествий? – спросил Роберт.

– Нет, за исключением того, что декан, к всеобщему удивлению, стал посещать церковь и, кажется, до конца жизни оставался верным христианином… Да, вот что еще стоит упоминания: в документах, рассказывающих об убийстве Джона Кеттенбурга, названо имя зачинщика – некий Ричард Пегвелл, бывший в то время органистом в капелле. Но имеет ли это какое-либо отношение к делу, сказать сложно.

Все молчали, а Фен, возникнув из темноты комнаты, зажег свет. Роберт подошел к нему и шепотом спросил, где ближайшая уборная.

– Вниз по лестнице и направо, друг мой. Вы ведь вернетесь, не правда ли?

– Конечно. Вернусь мигом, – кивнул Роберт и выскользнул из комнаты.

– История недурна, – сказал сэр Ричард, – или, напротив, весьма дурна. Что вы о ней думаете, миссис Фен? Кто, как не вы, из всех нас наиболее рассудителен!

– Думаю, это хорошая история, – ответила миссис Фен, – и прекрасно рассказанная, мистер Уилкс. Но она звучит, вы уж меня простите, слишком гладко и искусственно, чтобы быть правдивой. Как сказал мистер Уилкс, настоящие привидения скучны и не особенно предприимчивы. Впрочем, сама я ни разу с ними не сталкивалась и ни в коей мере не стремлюсь к этому. – Она продолжила вязать.

Фен посмотрел на нее взглядом, полным нежной и торжествующей гордости – похожий бывает у хозяев собак, когда их питомцу удается удержать печенье на кончике носа.

– Полностью согласен! – сказал он и добавил с тенью подозрительности в голосе: – Кстати, Уилкс, как получилось, что я никогда прежде не слышал этой истории? Уж не выдумали ли вы ее часом?

К некоторому удивлению Найджела, Уилкс покачал головой.

– Нет, – ответил он, – я не выдумал эту историю. Живы еще несколько человек, которые могут это подтвердить. Как я говорил, дело не предавали огласке, наверное, поэтому вы никогда об этом не слышали.

– Вы думаете, есть вероятность, что это нечто… снова выберется наружу? – спросил Найджел, немного стыдясь за себя. При ярком электрическом свете такое замечание звучало значительно глупее, чем это было бы пять минут назад. Но Уилкс отнесся к нему серьезно.

– Не в том же виде, возможно. Людям, хотя они все еще и боятся скелетов, кажется, будто они в общем понимают природу этих явлений и могут с ними бороться. Вероятно, это произойдет каким-то другим образом. В конце концов, суть всего этого – убийство, как бы ни было оно организовано. Убийство всегда порождает убийство, долг, так сказать, никогда не погасить. А перед Джоном Кеттенбургом, если подумать, имеется должок у весьма многих. Поэтому, дерзну сделать прогноз, когда-нибудь, как-нибудь…

И в этот момент они услышали выстрел.