– Спасибо, мисс Фосетт.

Дэвид закрепил английской булавкой бинт поверх стерильной салфетки на голове Роберта Фентона и встал, разминая затекшие ноги. Рут Фосетт, держа в руках поднос с чашками и медицинскими принадлежностями, посмотрела на него:

– Экономка спрашивала, нужна ли она вам, или я сама справлюсь? Она сейчас занимается Биллингтон-Смитом, он очень расстроился. Он у нас первый год, перевозбудился и, думаю, выпил слишком много лимонада за ужином.

– Вы отлично справляетесь, спасибо, – ответил Дэвид. – Боюсь, – добавил он печально, – больше мы ничего не можем здесь сделать.

– Вы думаете, шансов немного?

– Это только вопрос времени. Конечно, если мы доставим его в Стэнхерст, там попытаются сделать декомпрессию. У доктора Мэйсона в этой больнице есть знакомый хирург, и операционная будет готова к прибытию пациента. Но вне больницы он вряд ли проживет больше получаса.

– Бедняга.

Рут Фосетт посмотрела на умирающего актера, перевела взгляд на его жену, скорчившуюся в кресле чуть поодаль. Что станется с нею, труппой, со школой? Ну почему никто из учителей не решился продолжить «Юлия Цезаря»? Зачем мистер Ридсдейл открыл двери школы этим людям из мира насилия и неразберихи? Представив себе, что уготовила им судьба, мисс Фосетт пришла в ужас.

– Я бы поставил поднос, – мягко сказал ей Дэвид, – он больше не понадобится. И вы могли бы сесть. Вам же не часто приходится иметь дело с подобными случаями?

Она благодарно улыбнулась и опустилась на стул рядом с Соней Фентон. Та, несколько успокоенная формой медсестры, протянула руку и ощутила, как ее пожали с сочувственной твердостью.

Дыхание больного изменилось. Оно становилось громче, чаще, дошло до пика невыносимых затрудненных усилий, потом начало затихать, затихать, пока не наступила тишина, и показалось, что он действительно умер – так незаметны и редки стали движения его груди. Но когда женщины в испуге посмотрели на Дэвида, чтобы убедиться в ужасной правде, он все еще ждал, серьезно и терпеливо, и вскоре снова послышались жуткие хриплые звуки, терзающие слух.

Вернулся Джордж Лемминг, подошел к Соне.

– Мы сегодня заночуем в Стэнхерсте, – пояснил он. – Вещи уже собраны. Посадим вас с Бобом в машину «Скорой» и поедем. Я оставил сообщение Дьюхарсту в отеле, где он, вероятнее всего, остановится, но снова позвоню ему из Стэнхерста. Вряд ли мы сможем завтра играть дневной спектакль. Я сомневаюсь, что Дьюхарст сумеет найти ведущего актера и актрису и доставить их к часу дня в Уинчестер. Кроме того, мы не знаем, откуда у него эта рана на голове. Все может быть серьезно.

Соня Фентон вскинула голову и трагически произнесла:

– Боб никогда больше не будет играть.

Ответом ей стала тишина, становившаяся все глубже и глубже. И даже хриплое дыхание не нарушало ее. Потом послышался шум мотора, хруст колес по гравию. Джордж начал было:

– Это «Скорая». Я пойду…

И тут увидел, что Дэвид Уинтрингем опустился на колени возле затихшей фигуры и приложил стетоскоп к неподвижной груди.

Потом Дэвид медленно поднялся.

– Доктор, он?..

Это спросил Джордж Лемминг.

Дэвид кивнул.

– Боже мой!

Помреж отвернулся, стараясь совладать с собственным лицом. Он любил старину Фентона.

Соня вдруг закричала, и на ее крик вся труппа бросилась внутрь, теснясь в дверях, пока прибывшие с одеялом и носилками санитары не растолкали актеров. За медиками вошел доктор Мэйсон, сопровождавший их в музей.

– Поздно, – коротко сказал Дэвид. Он поднял голову и отчетливо произнес: – Этот человек умер в результате удара по голове. Всем нам очевидно, что вопрос о том, как он этот удар получил, должен стать предметом расследования, и никто из нас не компетентен это расследование проводить. Мне жаль, что я усугубляю ваше горе и трудности, но, уверен, говорю не только от своего имени, но и от имени доктора Мэйсона: мы, как врачи, вызванные к этому больному, считаем своим долгом немедленно известить полицию, а вас просить – ради вашего же блага – не выходить из этой комнаты, пока она не явится.

Все непроизвольно метнулись к выходу, но санитары, убедившись, что их услуги не нужны, заблокировали дверь, не сводя глаз с Дэвида. Лайонел Бассет безуспешно попытался прорваться.

– С дороги! – хрипло приказал он.

Старший из двух санитаров посмотрел на него презрительно и посоветовал:

– Включи голову, приятель.

Шум за спиной заставил его обернуться. Эдуард Гэш, все еще в сценическом костюме, желтых чулках и подвязках крест-накрест, протолкался в музей. Он быстро подошел к покойнику и уставился на него под взглядами коллег, пораженных его внезапным появлением и странной манерой. Когда он поднял голову, его лицо было белым как мел и глаза горели.

– Что? – просипел он в призрачной попытке говорить в своей обычной манере.

Дэвид вновь описал ситуацию, и от его ровного холодного тона Гэш немного успокоился. Он опустил глаза, подошел к своей одежде и начал трясущимися руками расстегивать костюм.

– Отлично, мой мальчик, – тихо сказал доктор Мэйсон Дэвиду. – Я бы не смог сделать это так аккуратно. Старею. Но я присмотрю, чтобы они оставались здесь, пока вы пойдете звонить в участок. Вызывайте суперинтенданта из Стэнхерста. Поднимать с постели нашего деревенского констебля нет смысла.

Дэвид вышел. Доктор Мэйсон вздохнул, взял автомобильное одеяло за край и натянул его на разбитую голову Фентона.

Примерно без четверти двенадцать в колледж «Денбери» прибыл суперинтендант Роджерс в сопровождении детектив-сержанта и констебля. «Скорую» отпустили, поскольку прибытие полиции подразумевало, что дальнейшее перемещение тела будет осуществлять она. Мистер Ридсдейл, вместе с Дэвидом и доктором Мэйсоном надзиравший за труппой в музее, кратко описал ситуацию. После этого он предложил прерваться и перейти в колледж, где можно будет допросить актеров в обстановке, не отягощенной присутствием мертвеца.

Вскоре все оказались в гостиной миссис Ридсдейл, куда подали горячий чай и бутерброды. Свидетелей сторожил констебль, а обслуживали Джудит Ридсдейл, Джилл Уинтрингем и мистер Уорвик, упорно отказывавшийся покинуть свой пост посредника в общении с гостями, хотя все прочие учителя уже отправились спать. Суперинтендант разместился в кабинете мистера Ридсдейла на другой стороне коридора, пока детектив-сержант охранял музей и описывал все относящееся к труппе.

Доктор Мэйсон в сопровождении своего коллеги предстал перед суперинтендантом первым и дал свои показания, объяснив причины, по которым рана головы была обнаружена не сразу. Ни он, ни доктор Дэвид Уинтрингем не поняли значения расплющенной английской булавки, пока в поисках раны не осмотрели весь бинт. Дэвид ее заметил, но не придал ей значения, поскольку бинт был сценическим реквизитом и уже не первой молодости. «Наверное, – подумал он, – кто-то когда-то на нее наступил». Бинт был широкий, из трех слоев хлопчатобумажной ткани. Пока вокруг пятна сценической крови не проступила кровь актера, рана была скрыта. Доктор Мэйсон высказал по этому поводу мнение, что запущенное состояние артерий пациента внесло вклад в его смерть. Рана черепа казалась не слишком обширной, но внутреннее кровоизлияние должно было быть серьезным, раз вызвало смерть в такое короткое время – от часа с четвертью до двух часов. Пьеса закончилась сразу после десяти, а больного обнаружили в музее в четверть одиннадцатого. Последнее его появление на сцене произошло без десяти десять, а ушел он без пяти, так что удар должен был получить между 21:55 и 22:15. И, наконец, доктор высказал предположение, что пострадавший просто упал в музее и ударился головой о витрину с экспонатами.

Суперинтендант Роджерс вежливо выслушал эту идею и разрешил доктору идти домой. Предмет, разбивший голову Роберта Фентона, не только сплющил английскую булавку, но и оставил на ней крошечную полоску лакированного желтого дерева. На музейных витринах в той комнате, где упал Фентон, свежих царапин не обнаружилось, плюс к тому они были выкрашены в зеленый цвет. Поэтому теорию доктора принять было невозможно, но суперинтендант ему об этом не сказал. И доктор Мэйсон отбыл в сопровождении Дэвида, которому вежливо, но твердо дали понять, что он тоже свободен.

За дверью директорского кабинета Дэвид попрощался со школьным врачом и вернулся в гостиную, где сел рядом с Эдуардом Гэшем. Констеблю Дэвид объяснил, что суперинтенданту Роджерсу он, возможно, еще понадобится.

К этому времени Джилл и ее сестра вместе с мистером Ридсдейлом и мистером Уорвиком уже исчезли. Дэвида кольнула совесть при мысли, что его ждет жена, которую надо отвезти домой, но он этот укол заглушил, решив, что Джудит позаботится о сестре. Его все сильнее охватывал интерес к этому делу, и вскоре он забыл все прочее, переходя от актера к актеру, сочувствуя и убеждая в своей поддержке. Ему действительно было жаль, что их постигло такое несчастье. У них и без того нелегкая жизнь, а тут еще судьба подносит такой сюрприз. Поэтому Дэвид был решительно настроен найти того, кто это сделал.

Таким образом Дэвид незаметно начал собственное расследование под самым носом ничего не подозревавшего констебля. Констебль же сидел у двери гостиной, не сводя с нее взгляда, чтобы по возможности предвосхитить желания своего начальника. Тем временем суперинтендант Роджерс усердно шел проторенным путем индивидуального опроса всех членов труппы.

Джордж Лемминг в своих показаниях был краток и прям. Он понимал, что младшие члены труппы не упустят случая огласить все свои прошлые обиды и теперешние сплетни – и о нраве Фентона, его ссорах с Гэшем, ревности по поводу явной дружбы Найджела Трента с его женой и о кражах в труппе. Ими Роджерс особенно заинтересовался и захотел узнать, не страдали ли так же другие труппы той же компании.

– Не знаю, – ответил Джордж. – Хотя погодите. Я слыхал о каких-то неприятностях во второй труппе – примерно год назад. Ох ты черт! – вдруг воскликнул он после минутного раздумья.

– Что-то вспомнили?

– Да. Я пытался вспомнить, когда об этом услышал, и теперь припоминаю: когда Бассет снова вошел в нашу труппу. Его одолжили второй труппе в обмен на одного из тамошних актеров, и он вернулся, пробыв там три месяца.

– Были кражи, пока его не было?

– Не помню.

– Ладно, не важно. Этим я могу заняться потом.

Джордж остался недоволен собой. Он не хотел вешать кражи на Лайонела – в основном потому, что считал общее мнение о нем несправедливым. Но в свете того, что сейчас вытащил из него коп, все это выглядело весьма подозрительно и некрасиво.

– На вашем месте я бы не стал волноваться, – сказал Роджерс. – У вас есть идеальное алиби – на сцене, перед ней или за ней – от конца первого антракта и до момента, когда вам сообщили об инциденте. Очень скоро некоторые будут вам завидовать.

Джордж Лемминг вышел в гостиную с помрачневшим лицом, освободив место Лайонелу Бассету.

Суперинтендант Роджерс нашел своего следующего свидетеля весьма сомнительным. Во-первых, этот человек был явно и почти непристойно испуган. Было ли это из-за краж или из-за смерти Фентона, являлась тому причиной больная совесть или малодушная натура, суперинтендант пока не понял. Но человек этот раздражал, и суперинтендант невольно перешел на несвойственный ему угрожающий тон.

Но если отвлечься от весьма подозрительной манеры поведения и физических данных, вполне подходящих для нанесения фатального удара, к Бассету было не придраться. Он находился в музее незадолго до конца второго антракта и больше туда не заходил. После первого выхода в последней части пьесы он за кулисами надел сценический бинт и оставался там до следующего вызова. В конце второго выхода с сэром Тоби и он, и Фентон ушли со сцены, но в то время, как последний направился снова в музей, Бассет остался возле двери в зал, ожидая конца представления.

На этом этапе Роджерс решил не поднимать вопрос о кражах. Тема эта была слишком неопределенной, и пока он слышал точку зрения только одного из членов труппы. Кратким кивком отпустив Бассета, он вызвал Найджела Трента.

«Ну и коллектив! – подумал Роджерс, когда молодой человек вошел в кабинет. – То псих-громила, то гомик».

Но едва Найджел спокойно и интеллигентно начал отвечать на вопросы, неотрывно глядя голубыми глазами в глаза суперинтенданта, тот переменил свое мнение, решив, что лицо этого молодого человека – не вина его, а беда. Трент не делал попыток скрыть свою ссору с Фентоном во втором антракте. Но объяснил, что рано или поздно каждый попадал ему на зуб. Нрав Фентона вошел в поговорку, и лично он, Найджел, придает мало значения этой истории.

– В смысле вашей ссоре? – уточнил Роджерс. – Или этой вашей дружбе с миссис Фентон?

– И тому и другому, – ответил Трент.

– Ну, посмотрим.

Суперинтендант перешел к рутинным вопросам. Он выяснил, что Найджел вернулся на сцену вскоре после ссоры с Фентоном, случившейся за гардеробной. Трент оставался на сцене до конца представления, когда вышел на ступени для исполнения песни Фесте. Он подтвердил присутствие Бассета в это время возле двери. Он сказал, что пение и аккомпанемент заглушили бы любые звуки из музея, если бы только те не были бы очень громкими.

Следующей допрашивали Соню Фентон. Вид у нее был отсутствующий, больной, она то и дело наматывала на палец платок и срывала его резкими движением. Ее действия во время важных последних сцен пьесы были очень простыми: во втором антракте она ушла в свою гримуборную, вернулась на сцену в конце антракта и оставалась там до окончания пьесы. И снова отправилась в гримуборную, куда кто-то из младших членов труппы принес ей весть о несчастье с мужем.

– Ваш муж был намного старше вас, миссис Фентон?

Большие карие глаза широко раскрылись, на измученном лице мелькнула слабая улыбка.

– О да. Бобу было сорок девять.

– А вам – ну, скажем… – Роджерс принял во внимание покрасневшее от слез лицо. При соответствующем освещении и удачно накрашенная, эта женщина смотрелась бы вполне молодой. – …Не больше тридцати семи, – договорил он.

– Тридцать четыре! – возмутилась Соня.

– Тридцать четыре. Долго вы состояли в браке?

– Шесть лет. – В ее голосе зазвучали настороженные нотки, но суперинтендант их не заметил. Он вел к другому.

– Давно ли в вашей труппе мистер Трент?

– Около года.

– Полагаю, эти молодые люди довольно часто меняют труппы. На компании вроде вашей они смотрят как на тренировочные площадки, если можно так сказать.

– Не обязательно. Джордж Лемминг у нас много лет. Не меньше пяти.

– Ясно. Но если я правильно понимаю, близкое личное знакомство, как правило, не устанавливается?

– Опять же зависит от многих причин.

– От каких?

Соня открыла было рот, закрыла и вдруг взорвалась:

– Не знаю, на что вы намекаете, но если думаете, будто между мной и Найджелом есть хоть что-нибудь, то вы глубоко…

– Минутку! – остановил ее суперинтендант Роджерс. – Я ничего подобного не говорил. И этот молодой человек определенно дал мне понять, что едва с вами знаком.

Соня яростно на него глядела. Сперва хитростью заставить ее обнажить свои чувства к Найджелу, а потом сказать, что он от дружбы с ней отрекся. Вот же хам! А Найджел тоже хорош, хам из хамов.

А Роджерс между тем продолжил:

– Я-то готов поверить вашим словам, а вот муж, очевидно, готов не был. Вам известно, что у Трента случилась бурная ссора с Фентоном во втором антракте? Рядом с гардеробной, как он сказал. Если вы в этот момент переодевались, то не странно ли, что не слышали?

Соня Фентон тихо застонала и повалилась с кресла.

В связи с последовавшей из-за этого осложнения суматохой ход следствия был приостановлен. Поспешно призванный констебль помог своему начальнику перенести ведущую актрису труппы обратно в гостиную, Дэвид Уинтрингем бросился за Джудит Ридсдейл и лекарствами, вся труппа бурлила и путалась под ногами – разгулявшиеся нервы успокоить было непросто.

В конце концов порядок восстановили. Соню Фентон, в сознании, но слабую, отправили в постель по настоянию Дэвида. Крэнстоны благородно вызвались приютить вдову в своем коттедже, и Джудит увела ее прочь. Соня по-прежнему прижимала платок ко рту.

Когда возбуждение спало, суперинтендант Роджерс продолжил опрос труппы «Шекспир плейерз лтд.». Следующим важным свидетелем стал Эдуард Гэш. Роджерс, после единодушного подтверждения вспыльчивости Боба Фентона, не склонен был придавать большое значение его ссорам с Гэшем. Профессиональную зависть как мотив для убийства он относил скорее к мелодрамам, нежели к реальной жизни. Если Гэш хотел повышения и был уверен в своих силах, меньше всего ему требовалось убивать ведущего актера труппы. Да, конечно, реклама – это все, но вряд ли подобная слава произвела бы благоприятное впечатление на продюсеров и менеджеров. С другой стороны, поведение Гэша в течение всего вечера трудно было бы назвать нормальным. Он устроил сцену в гримуборной перед началом спектакля и даже, согласно полученным ранее показаниям Джорджа Лемминга, в припадке раздражения сбросил на пол какие-то экспонаты музея. Кто может исключить, что эти виды оружия (судя по описаниям) не дали виновному идею и даже средство для ее осуществления?

Подумав, Роджерс отмел эту мысль как притянутую за уши. Если удар был нанесен рукой человека – в чем суперинтендант не сомневался, – то, конечно же, не имел предварительного плана, а последовал в припадке ярости. Место, время, обстановка – все это не соответствует хладнокровно продуманному убийству. Лишь по чистой случайности Фентон один вернулся в музей после своего последнего выхода на сцену. Но ведь туда ходили и остальные. Кто-то его увидел, отправился за ним либо зашел по собственным причинам. Возможно, неожиданно возникла мысль свести старые счеты, или же ссора была спровоцирована агрессивным поведением Фентона. Как же это случилось? И почему? И кто из них в этом замешан?

Гэш сказал, что был в музее незадолго до конца второго антракта и Фентона там не видел. Возможно, именно тогда Фентон ссорился с Трентом за гардеробной. Но правду ли говорит Гэш? Очень уж необычно вел он себя впоследствии. В то время когда мог быть полезным, он рванул в ночь и появился лишь после смерти актера. Суперинтендант задался естественным вопросом: не было ли целью его бегства избавление от оружия, примененного с таким ужасным результатом? Надо будет еще раз допросить Бассета – он ушел со сцены раньше Гэша. Стоя возле двери на сцену, он не мог не видеть, как Гэш выходил в конце последнего появления Мальволио.

Ни остальные четверо мужчин труппы, ни две оставшиеся женщины ничего не добавили к тому, что суперинтенданту стало уже известно. Подтвердились различные ссоры, в деталях были описаны кражи – теми в основном, кто от них пострадал. Хилари Стоктон, считавшая, что влюблена в Найджела Трента, описывала, как распутная Соня хищной лапой пресекает все нежности юного актера, адресованные не ей. Но суперинтендант, помня откровенное равнодушие Найджела, не особенно прислушался к ее предположениям.

Поскольку беседы с актерами «Шекспир плейерз лтд.» закончились и было уже утро субботы, суперинтендант решил отложить дальнейшее расследование до середины дня, когда возвратившийся из Истбурна мистер Дьюхарст сможет пролить больше света на характеры фигурантов этого дела.

Джудит Ридсдейл опустилась в кресло и позволила уговорить себя на стаканчик виски с содовой – напитка, который искренне не любила.

– Нельзя допустить, чтобы ты рухнула в середине уик-энда, – строго сказал ей муж.

Она устало улыбнулась ему.

– Полагаю, мы должны продолжить наш праздник, но это будет совершеннейший кошмар – развлекать родителей, большая часть которых не знает, что случилось, заниматься этими бедными застрявшими актерами и смотреть, как полиция выследит одного из них – если это именно один из них такое сделал, а не несчастный случай произошел. Дэвид, ты абсолютно уверен, что он не упал и не разбил себе голову о музейную витрину?

– Практически да. Щепки в расплющенной головке булавки не похожи на дерево музейных витрин. Кроме того, сомневаюсь, чтобы падение из стоячего положения могло нанести такую травму, хотя он был достаточно крупным мужчиной. Конечно, я не знаю точно, есть ли перелом черепа. Вполне допустимо, что он упал, когда с ним случился апоплексический удар. Об этом станет известно только завтра: причина кровоизлияния, вызвавшего смерть, а также размеры раны и ее связь с кровоизлиянием, коли таковая имеется.

– Если следствие решит, что это нападение, они же все здесь перевернут вверх дном, пока не найдут виновного. Это же представить себе страшно!

Лицо Джудит исказилось, будто она собиралась заплакать. Она встала и прислонилась к каминной полке, повернувшись к мужчинам спиной. Дэвид сделал глоток с задумчивым видом.

– Чарльз, тебе удалось их разместить? – спросил он.

– Удалось, – ответил мистер Ридсдейл. – Крэнстоны, как ты знаешь, любезно взяли к себе миссис Фентон. Двух других девушек мы поселили в изоляторе рядом с мисс Фосетт. Четверо мужчин в лазарете – у нас сейчас там только два тонзиллита и одна растянутая лодыжка. Остальные четверо в доме учителей. Джудит раздобыла пару надувных матрасов, еще есть диван и кресла. Вроде бы никто не возражал – говорят, надувные матрасы рай по сравнению с кроватями, которые попадаются иногда в гостиницах.

– Вот бедняги! Тяжелое у них сейчас время. Кого ты поместил в дом учителей?

– А, это организовал суперинтендант Роджерс. Там их старший, помреж, потом этот здоровый неуклюжий парень, изображавший Эгьючика, Мальволио и Орсино. Невероятно красивый мальчик, прямо ангел с картин Россетти, но в реальной жизни выглядит почти неприлично.

– А тело? – спросил Дэвид, покосившись на Джудит и понизив голос. – Оно еще здесь, с нами?

– Да. Роджерс поставил там констебля и сказал, что примерно к девяти пришлет «Скорую». А ту первую «Скорую» он отпустил. – В голосе директора зазвучал едкий сарказм: – Для него было полной неожиданностью узнать, что морг не входит в список помещений, необходимых современной начальной школе.

– Нехорошо. Полиция должна быть в курсе нынешних веяний, – с улыбкой заметил Дэвид.

Мистер Ридсдейл взглянул на часы и подошел к жене.

– Дорогая, может, тебе лучше лечь? – спросил он, обняв ее за плечи. Она устало прильнула к нему.

– Да, наверное… Чарльз! – Она нахмурилась, глядя на каминную полку.

– Да?

– Что ты сделал с медалями?

– С медалями? – удивился он. – А, с медалями!

– Да, милый, с золотыми медалями, выигранными твоим дедом. Ты утомился сильнее меня. Где они?

У Чарльза Ридсдейла вид был и недоуменный, и виноватый. С галстуком в начале вечера случилось недоразумение, но это куда серьезнее. Он никогда не помнил, где что лежит.

– У меня такое чувство, будто я кому-то показывал их в какой-то момент… – неуверенно начал он.

– Когда это было?

Вопрос, заданный Дэвидом Уинтрингемом, заставил его вздрогнуть.

– Я и правда не помню. Но, мне кажется, я положил их обратно. Почему важно время?

– Потому что в этой театральной труппе были кражи. И вполне возможно, что Фентон обнаружил вора, поругался с ним и в результате получил пролом черепа. С таким же успехом тот же вор мог украсть твои медали, когда труппа была здесь.

– Но как бы он сумел? – вмешалась Джудит. – За ними смотрел констебль. Они просто сидели кружком, как перепуганные зайцы.

– Был момент, – ответил Дэвид, – когда все они метались, как зайцы еще более перепуганные. Пока миссис Фентон выносили из кабинета без сознания.

Ридсдейлы были ошеломлены:

– Но разве мог кто-нибудь сделать нечто подобное за такое время?

– Человек, с которым мы имеем дело, мог сделать все, что угодно, за самый малый промежуток времени. Это его вторая натура – или болезнь. Зависит от вашей точки зрения на преступление.

– Мы должны сказать об этом суперинтенданту, я думаю? – предположила Джудит.

– Должны, если Чарльз не вспомнит, кому показывал медали и в какой ящик потом их засунул.

Наступило неловкое молчание.

– Поскольку это дело касается нас лично, – твердо заговорила Джудит, – оно должно попасть в более профессиональные руки, чем полиция Стэнхерста. При всем уважении к мистеру Роджерсу, я думаю, у него уйдет на решение нашей проблемы очень-очень долгое время. Ты со мной согласен, Дэвид?

Дэвид кивнул.

– Значит ли это, что ты предлагаешь мне за него взяться?

Джудит потрепала его по щеке:

– Нет, дорогой мой зять. Не будь столь тщеславен. Как бы ни ценила я твой интеллект, наверное, удобней будет, чтобы этой работой занимался не родственник. Как ты думаешь, Чарльз?

– Совершенно согласен.

– Так что, Дэвид, это не можешь быть ты. Но у тебя же есть какой-нибудь друг-инспектор в Скотленд-Ярде? Чарльз знаком с главным констеблем, и мои родные знают его много лет. Я уверена, что он сможет тактично провести это дело – раз уж мы из-за медалей оказались в нем замешаны.

– Но я же могу вспомнить, куда…

– Блестяще, Джуди! – не дал ему договорить Дэвид. – Чарльз, свяжись со своим главным констеблем и спроси его про инспектора Митчелла. О моем присутствии здесь лучше, наверное, не говорить. Просто скажи, что свояченица доктора Уинтрингема весьма заинтересована в приезде именно Митчелла, если это можно организовать.

– Это действительно лучше, – подтвердила Джудит. – Если расследование затянется и попадет в прессу и родители узнают все подробности, нашему колледжу конец. Все было не так плохо, пока мы думали, что дело касается только актеров, но с этими медалями – непонятно, во что все выльется. Что бы ты сказал, узнав, что в колледже у твоего ребенка есть непойманный убийца-вор, который начинает посматривать на школьное имущество? Это дело надо прояснить как можно скорее, и лучше всех работу сделает Скотленд-Ярд.

– Да, ты права, – мрачно ответил Чарльз Ридсдейл.

Когда Дэвид вышел к машине, Джилл сидела на месте водителя, положив голову на скрещенные на руле руки, и крепко спала. Когда он открыл дверцу, она дернулась и проснулась.

– Милая моя бедняжка! Давно ты здесь? Я думал, Чарльз отправил тебя домой.

– Он был так ужасно взволнован, мне не хотелось его просить.

– Почему же ты не вошла внутрь? Джудит бы тебя устроила.

– Она, бедная, и так до смерти захлопоталась.

– Тогда надо было взять машину и поехать домой.

– Оставить тебя идти четыре мили пешком ночью? Или уже утро? При том объеме работы, который ты себе организовал на завтра – то есть на сегодня? Нет уж, извини.

– Дорогая, ты меня победила. Подвинься, я сяду.

– Думаешь, тебе надо вести? От тебя сильно пахнет алкоголем.

– Лучше я, чем ты. Тебе, чтобы вести, пришлось бы веки держать двумя руками.

– Наверное, ты прав. – Джилл зевнула и перелезла на пассажирское сиденье. – Ты уже нашел убийцу?

– Нет. И вполне возможно, что нет никакого убийцы.

– Не говори так, ты сам в это не веришь. Где ты оказываешься, там всегда убийство.

– Чарльз попробует вызвать сюда Митчелла.

– Это твоя идея?

– Нет, Джудит.

– Очень разумно с ее стороны. И очень в ее духе. Огромное уважение к закону и порядку… профессионалы… Скотленд-Ярд.

– Милая, я не смогу вести машину, когда ты спишь на моем плече.

– А тебе не надо вести. Ты много выпил.

– Не нервничай. Тебя на этот раз побережем.

Дэвид завел мотор и хотел успокаивающе потрепать жену по колену, но Джилл уже спала, привалившись к спинке сиденья, и мягкие русые кудри спадали ей на плечо.