Тем из читателей, кому еще нет тридцати, имя Люсьена Спейнгрейва, возможно, не напомнит ни о чем, кроме знаменитого преступления, которое время от времени обсуждается до сих пор. На самом же деле знаменитостью был сам мистер Спейнгрейв, а преступление его прославилось исключительно благодаря долгому окольному пути, которым Скотленд-Ярд пришел к раскрытию убийства.

Возможно, вы слышали, что мистер Спейнгрейв был успешным комедийным актером, даже уникальным. Он исполнял одну-единственную роль – циркового клоуна, но при этом никогда не играл в цирке. Последние десять лет жизни выступал в собственном театре в Уэст-Энде, где дешевые места стоили в два раза дешевле, а дорогие – в два раза дороже общепринятого.

Его шутки и сценический бизнес – как подчеркивают авторитетные историки театра и цирка – уходили корнями в глубину веков. Возьмем, к примеру, тот откровенно грубый номер, где клоун помогает рабочим манежа сворачивать ковер, спотыкается, падает, и его закатывают в этот самый ковер. Утверждают, что в настоящем цирке маленькие дети до сих пор от души смеются над участью бедняги. Спейнгрейв показывал эту сценку самым изощренным зрителям по всему миру, и представители разных сословий хохотали до слез над номером, придуманном в Богемии еще в XI веке.

Ключ к тайне – в отличие от улик убийства – скрыт в личности человека, способного добиться высшего мастерства. Когда Джун, жена Спейнгрейва, сначала пропала, а потом была обнаружена мертвой, кабинетный детектив вполне мог бы одержать верх над практиком, вслепую поставив на гений циркового клоуна, способного скрыть очевидное.

Миссис Спейнгрейв пропала во время вечеринки, которую сама устроила на лужайке дома в Уитбурне в последний четверг августа 1936 года. В августе Спейнгрейв никогда не выступал, однако, несмотря на отпуск, пять дней в неделю тренировался в своем спортивном зале. Физическая форма и контроль над мышцами были важны для него не меньше, чем беглость пальцев для пианиста.

На коктейль собралась приличная компания, примерно человек двадцать: все близкие друзья Джун. Хозяйка жаловалась, что муж никогда не участвует в веселье. Действительно, в личной жизни знаменитый артист вел себя довольно замкнуто и высокомерно, но в этот раз пообещал выступить на вечеринке с облегченной версией той самой лекции, которую время от времени читал в университетах. Именно эта лекция принесла Спейнгрейву три ученые степени.

Гости чувствовали себя чрезвычайно польщенными. Из спортивного зала, двойные двери которого выходили в сад, шестеро мужчин принесли классический ковер. Другие доставили поднос с привинченным кубком и маски для двуглавой собаки. Возник спор, кому выпадет почетное право скатывать ковер во время действа.

– Традиционно клоун предстает в виде жалкого человекоподобного существа, стремящегося превратиться в полноценного человека. Клоун никогда не валяет дурака сознательно, поэтому отчаянно старается помочь нормальным людям скатать ковер нормальным способом. «Проследите за моими плечами в момент приближения к статистам и реквизиту».

Артист досконально препарировал номер с ковром, затем – с двуглавой собакой. Сад спускался к реке тремя уступами, покрытыми газоном, и Джун повела гостей на вторую лужайку, свободную от ковра.

Около шести минут Спейнгрейв рассказывал историю номера, созданного при дворе короля Генриха VIII, а потом повернулся к подносу и кубку.

– В данном случае тревога выражается исключительно ногами. Мне потребуется обширное пространство. Пожалуй, для этого номера больше подойдет верхняя лужайка. Ах, вот только ковер мешает!

– Может быть, лучше снова скатать его и отнести обратно в спортивный зал, мистер Спейнгрейв?

Вопрос задал моложавый красивый мужчина по имени Фред Перрис.

Спейнгрейв повернулся и посмотрел на него с таким выражением, словно был удивлен этим предложением.

– Да, наверное. Пожалуйста.

Последовала суета вокруг ковра: в работе приняли участие не только мужчины, но и некоторые из присутствующих дам. Еще бы! Разве можно упустить прекрасную возможность при каждом удобном случае рассказывать в обществе, как однажды довелось помочь самому Спейнгрейву скатать и убрать знаменитый ковер?

Как только добровольные носильщики вернулись из спортивного зала, Спейнгрейв продолжил лекцию:

– Клоун гордится собой, потому что ему оказали честь, доверив поднести даме вино. Чтобы продемонстрировать, как это выглядит, попрошу Джун мне ассистировать, если она не возражает. Джун, дорогая!

Заставлять великого человека ждать немыслимо даже для жены.

– Джун! – громко закричали присутствующие. – Где ты, Джун? Джун!

Это время было точно восстановлено и зарегистрировано: без десяти семь. В половине седьмого миссис Спейнгрейв еще присутствовала среди гостей – спокойно-величавая, в элегантном зеленом шелковом платье, слегка озабоченная обязанностями хозяйки.

Исчезновение леди испортило лекцию. Вечеринка угасла сама собой. Добровольные помощники вернули в спортивный зал реквизит: поднос, кубок и маски для номера с двуглавой собакой. В четверть восьмого ушел последний гость.

В восемь Спейнгрейв сел обедать в одиночестве, а в половине девятого позвонил в полицию Рединга. Инспектор приехал немедленно, в сопровождении сержанта. Установленный служебным протоколом осмотр показал полное отсутствие признаков, которые свидетельствовали бы о намерении миссис Спейнгрейв уехать. Затем была выдвинута и вскоре отвергнута версия никем не замеченного падения в реку.

Учитывая выдающиеся заслуги заявителя, час спустя приехал главный констебль собственной персоной.

– В ваших интересах, мистер Спейнгрейв, я должен задать один вопрос…

– Сбежала ли моя жена с любовником? – перебил артист. – Нет. Если бы любовник существовал, она с радостью сообщила бы мне об этом.

Ответ вполне убедил главного констебля. Взгляд его скользнул к большой фотографии дамы, отличавшейся странной, холодной красотой.

– Это портрет миссис Спейнгрейв?

Супруг кивнул.

– Не имел удовольствия знать ее. Но точно где-то видел.

– Возможно, на одной из картин, выставленных в Королевской академии художеств. Когда-то, много лет назад, Джун служила моделью для художников, а потом на протяжении четырех лет, еще до брака, участвовала в одном из моих номеров.

– Да-да, конечно! Я видел ее именно в театре! В представлении «Леди, которая никогда не смеется»!

– Верно. Думаю, найти миссис Спейнгрейв не составит особого труда.

– Если завтра к полудню ничего не прояснится, объявим розыск по радио, – заключил главный констебль и уехал.

В пятницу, ближе к полуночи, позвонили из полиции и сообщили, что из Эдинбурга поступила информация о потерявшей память неизвестной женщине, до некоторой степени похожей по описанию на миссис Спейнгрейв.

– Прилечу воздушным такси завтра же рано утром, – ответил Спейнгрейв. – Всю следующую неделю мне предстоит репетировать новую программу, так что не хочу терять больше времени, чем абсолютно необходимо.

Утром, после очень раннего завтрака, он отдал распоряжения экономке:

– Сегодня из театра должны приехать люди, чтобы просмотреть реквизит и кое-что забрать. Если не появятся к одиннадцати, позвоните управляющему и скажите, что я хочу знать причину задержки. Когда приедут, предоставьте условия для работы и дайте все, что попросят.

Рабочие попросили только пылесос, чтобы почистить реквизит, а развернув знаменитый ковер, увидели тело Джун Спейнгрейв.

Люсьен Спейнгрейв начал творческую карьеру в качестве художника. Изучая основы мастерства в школе Слейда, он сдерживал свою яркую индивидуальность, а едва начав писать картины самостоятельно, привлек много внимания, чего не скажешь о деньгах.

Такая популярность доставляла ему удовольствие. «Странно, но Спейнгрейв мне почему-то нравится» – говорили многие. Художник вел безупречный образ жизни, и все же люди считали необходимым извиняться за симпатию к нему. Существовал лишь туманный намек на невысказанную причину, поскольку никто не знал, как ее объяснить.

В его внешности не было ничего странного, кроме одной особенности: если вы впервые увидели этого человека сидящим, то скорее всего решили, что это крупный высокий мужчина, в то время как на самом деле он был едва ли не коротышкой. Обманчивое впечатление создавалось благодаря длинному сухощавому лицу, как у ученого монаха. Его большой рот с тонкими и бледными губами контрастировал с глазами – широко распахнутыми и необычно голубыми, – в которых преобладало выражение доброты и даже нежности.

Заняв пост министра, Кэнфилд заказал Спейнгрейву свой портрет, однако принять работу отказался из-за абсолютного отсутствия сходства. Зато Каррон Джеймс – тот самый, чьи пьесы едва не принесли ему рыцарское звание, – заплатил за портрет сто гиней.

– Покупаю, потому что это превосходное произведение. А еще потому, что всегда ненавидел Кэнфилда. Черт возьми! Он, должно быть, воспринял портрет как пощечину! А я вижу изображение такого же бедного, ни на что не годного неудачника, как я сам. И поэтому перестаю ненавидеть. Понимаете, что хочу сказать?

– Нет, – ответил Спейнгрейв и добавил: – Но ваш чек – просто дар небес.

– Пустяки! С вашим-то талантом! – Каррон Джеймс испытывал глубокую симпатию к художнику. – Если не хватает денег, попробуйте заняться карикатурой! У вас наверняка получится. Готов дать рекомендацию.

Зажав под мышкой карикатуру на премьер-министра, Спейнгрейв отправился на прием к главному редактору ведущей оппозиционной газеты. Тот усмехнулся, однако тут же подавил смешок:

– Отлично! Мне нравится! Но напечатать, к сожалению, не могу. Если согласитесь продать, заплачу десять фунтов.

– Можете забрать даром, только объясните, почему отказываетесь публиковать, хотя карикатура вам нравится.

– Потому что изображение правдиво. Настолько, что правда становится невыносимой. Это жестоко! Даже я сразу проникся сочувствием к этому бедняге.

– Спасибо, – поблагодарил Спейнгрейв. – Рисунок ваш. В ближайшее время пришлю расписку. До свидания!

– Постойте! Я не собираюсь лишать вас гонорара в десять фунтов!

– Меня сделка вполне устраивает, – заключил Спейнгрейв и ушел.

Вернувшись в студию, он уже сожалел, что не смог получить деньги без ущерба для собственного достоинства. Тучи сгущались. Еще три месяца, и придется ходить по ломбардам. Он с ненавистью посмотрел на себя в зеркало.

– Думал, что работаешь злободневно и остроумно? А на самом деле отпугиваешь покупателей жестокостью. Никчемный клоун!

Спейнгрейв схватил палитру, кисть и принялся писать автопортрет. Поглощенный работой, художник подсознательно выплеснул на холст горькое презрение к жалкому шуту, которым себя чувствовал. Очнулся только спустя четыре часа, закончив картину.

Отошел от мольберта и внимательно осмотрел результат лихорадочного труда.

– Лучшее из всего, что я сделал! – Он слабо рассмеялся, но как-то не весело, и по щекам потекли слезы. – Но правда действительно невыносима.

Он начал неуверенно, словно пьяный, мерить шагами комнату.

– Каррон Джеймс сказал почти те же слова. Значит, я жесток, сам того не подозревая. А вот другие видят это, и хотя стараются держатся вежливо, принимать в свой круг не желают.

«Хочу стать таким, как все. Хочу есть и пить, не задумываясь о деньгах. Хочу ходить опрятным, в хорошей одежде. Хочу, чтобы женщина искренне меня полюбила и родила мне ребенка. Не хочу отличаться от остальных!»

Меланхолия довела до жалости к себе, однако острый ум напомнил, что за исполнение желаний необходимо бороться. Спейнгрейв вернулся к портрету.

– Если обратить жестокость на себя самого, то другие «проникнутся сочувствием». Именно так он сказал. И тогда удастся заставить людей смеяться и плакать.

Так появилась та безошибочная формула, которая уже через три месяца принесла Люсьену Спейнгрейву громкую славу на всю оставшуюся жизнь.

В течение пяти лет артист с огромным успехом выступал в мюзик-холлах, разъезжая по тем столицам, где можно наполнить большие залы по хорошим ценам. И всегда играл роль циркового клоуна, попавшего в жалкое, унизительное положение. Спейнгрейв умело использовал то известное обстоятельство, что клоун не кажется современной публике смешным. С откровенной жестокостью он демонстрировал отсутствие поводов для смеха, и шокированные зрители проникались внезапным сочувствием к клоуну. Искажение привычного образа рождало освобождение и вызывало безумный хохот. Так великий Люсьен Спейнгрейв обретал безграничную власть над публикой. Он обладал способностью играть на примитивных эмоциях. Серо-белое идиотское лицо клоуна могло мгновенно принять ошеломляюще печальное выражение, и от этого унылая покорность обретала ощутимый привкус боли.

С появлением звукового кино жанр мюзик-холла пришел в упадок. Спейнгрейв организовал оригинальное представление, дополнив собственные номера музыкальными и драматическими вставками высокого класса.

Джун он встретил в мастерской одного из друзей-художников. Высокая блондинка с правильными чертами лица и точеной фигурой выглядела не столько красивой, сколько статной и заметной. Формы ее казались художественно выверенными, но не щедрыми. Люсьен оценил достоинства модели строгим профессиональным взглядом.

– Дай знать, когда закончишь с этой девушкой, – вполголоса попросил он друга.

– Уже закончил, если ты готов предложить ей работу. Я должен оплатить три сеанса. Джун, познакомься с мистером Спейнгрейвом.

Подобно многим моделям Джун отличалась респектабельностью на грани ханжества, а образование получила исключительно в области светского снобизма. В эту пору жизни девушка работала добросовестно и бескорыстно, соглашаясь служить каждому, кто изображал готовность относиться к ней как к леди.

Красивая внешность позволяла Джун выглядеть холодной молодой королевой, по недоразумению переодетой в горничную. Спейнгрейв сам создал для нее великолепное платье из красного бархата, освобождавшее возвышенный образ от налета банальной повседневности.

В спектаклях Спейнгрейва Джун предстояло держаться точно так же, как она держалась в мастерских художников: сидеть неподвижно, не произнося ни слова, и воплощать абсолютное равнодушие. Леди, которая никогда не смеется, – таким задумал образ великий артист.

В первый вечер новая статистка едва не погубила номер – когда клоун неожиданно преобразился, а публика громко расхохоталась, Джун тоже засмеялась.

– Перестань, дура! – прошипел Спейнгрейв с такой отчаянной злостью, что она тут же подчинилась. Кое-как, с ужимками и шутками, он выпутался из затруднения и избежал фиаско, однако обычного успеха не было.

Когда занавес закрылся, девушка в слезах постучалась в дверь гримерной мастера.

– Простите, мистер Спейнгрейв! Страшно виновата перед вами. Понимаю, почему вы рассердились. Но все произошло так неожиданно, так смешно, что удержаться было невозможно!

– Я сам виноват: недостаточно вас подготовил! Приходите завтра в десять, пройдем номер еще раз.

Но даже после дополнительной репетиции полной уверенности не возникло. Спейнгрейв угостил Джун ленчем в своей квартире, занимавшей верхний этаж театрального здания, и спросил, готова ли она к выступлению.

– Все еще беспокоюсь насчет эпизода, где вы, мистер Спейнгрейв, во второй раз попадаете в ковер. Невыносимо смешно!

– Хм! Знаю, что вы очень стараетесь. Наверное, даже слишком. Сядьте в это кресло, примите самую удобную позу и попробуйте полностью расслабиться. Не делайте над собой никаких усилий. Просто дайте возможность воле мягко перетечь в сознание и скажите себе, что смеяться нельзя. Повторяйте за мной: ковер совсем не смешон… кубок и поднос совсем не смешны… клоун не делает ничего смешного… я больше никогда не засмеюсь.

Спейнгрейв оставил Джун в кресле и ушел в спальню, чтобы отдохнуть. А когда спустя два часа вернулся в гостиную, статистка сидела в той же позе.

– Уф! Должно быть, задремала! – воскликнула она и добавила: – Теперь все в порядке, мистер Спейнгрейв. Не волнуйтесь: больше никогда не засмеюсь.

Номер под названием «Леди, которая никогда не смеется» завоевал небывалую популярность, продержался в афише четыре года и был снят только после того, как статистка заболела пневмонией. Спейнгрейв мог без труда найти ей замену, однако Джун работала преданно и добросовестно, а потому как порядочный работодатель он чувствовал себя обязанным сохранить место за ней.

Больше того: как порядочный работодатель он явился в больницу и принес обычный в таких случаях подарок – виноград. В течение четырех лет Джун гастролировала в составе труппы по Европе и Америке, и все же за столь долгое время Спейнгрейв едва перекинулся со статисткой двумя словами и до сих пор ничего о ней не знал.

Он постарался завязать разговор и выяснил, что Джун, как только забывала о светской благовоспитанности, сразу становилась простой, общительной и приятной девушкой. Маэстро подозревал, что друзей у нее не много, и во время следующего визита спросил, так ли это.

– О, даже не знаю, мистер Спейнгрейв! Обычно я легко схожусь с людьми, но все же предпочитаю сохранять некоторую дистанцию. Разумеется, всегда существуют мужчины определенного сорта, но меня они не привлекают. Признаюсь откровенно: порой мне кажется, что обыкновенные люди считают меня немного странной, и оттого иногда возникает чувство одиночества, если понимаете, что я имею в виду.

Спейнгрейв понимал отлично, в сотни раз лучше, чем она. В часы высшего откровения – во время работы над автопортретом – ему удалось найти формулу коммерческого успеха, но больше ничего.

Во время следующей встречи он предложил статистке выйти за него замуж.

– О, мистер Спейнгрейв! – изумленно воскликнула Джун. – Конечно, я согласна, если вы уверены, что хотите этого! – И добавила, немного помолчав: – Вот только потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к мысли о браке. Видите ли, мне всегда казалось, что вы не такой, как остальные мужчины.

Он задохнулся, как будто в грудь внезапно вонзился кинжал.

– С тех пор как вы проявили редкую доброту после моего провала – в тот первый раз, когда я засмеялась, – я отношусь к вам как к особенному человеку и считаю вас гораздо выше всех, кого довелось встретить в жизни, и потому немного смущаюсь.

– Ах, дорогая! – воскликнул Спейнгрейв с любовью и бесконечной благодарностью. – И я тоже смущен из-за того, что вы столь высокого мнения обо мне. Что ж, на первых порах придется помочь друг другу.

Три года подряд они помогали друг другу – с разными последствиями для очень разных характеров. Из добросовестной статистки Джун превратилась в добросовестную жену и честно старалась всячески услужить и доставить удовольствие знаменитому мужу. Обнаружив, что Люсьен особенно ценит красоту и гармонию, научилась элегантно, со вкусом одеваться. А когда ее присутствия не требовалось, располагала временем по собственному усмотрению и развивалась в собственном направлении. В определенном смысле Джун любила мужа, хотя и не была влюблена.

В условиях финансового благополучия активизировались прежде дремавшие свойства ее натуры. Джун начала гордиться ролью супруги богатого, знаменитого, почитаемого в свете человека, но светские люди не нуждались ни в средствах, ни в связях, ни в общении. Высшие сферы по-прежнему оставались для нее закрытыми, однако в местных яхт-клубах и на теннисных кортах миссис Спейнгрейв стала видной персоной.

Очень быстро у нее возник широкий круг друзей. Несмотря на легкое высокомерие в отношениях с окружающими, Джун пользовалась всеобщей симпатией. Она никогда не смеялась над шутками и остротами, и эта особенность воспринималась как напоминание о муже – величайшем в мире клоуне. Один из молодых людей, Фред Перрис – высокий, темноволосый и красивый, как театральный гвардеец, – проявлял особую привязанность к безупречной леди.

Спейнгрейв, в свою очередь, с горечью сознавал частичный провал супружества, в котором он с тайным унижением винил исключительно себя. В важнейших вопросах их совместной жизни жена повиновалась так же безропотно и безотказно, как когда-то повиновалась во время репетиций. И все же в семейных отношениях существовал барьер, преодолеть который с годами так и не удалось. Если Джун и не испытывала благоговения перед мужем, то, несомненно, проявляла излишнее уважение, исключающее непосредственность общения. Подобно туче над Спейнгрейвом нависла мрачная уверенность: жена смотрит на него совсем не так, как полагалось бы смотреть на любимого мужа.

Он не располагал свободным временем, чтобы ездить с ней в гости, а на ее вечеринках появлялся далеко не регулярно. Радовался, что у Джун много друзей, хотя сам находил их людьми шумными, пустыми и недалекими.

Однажды днем, в первую неделю августа, когда Спейнгрейв дремал в гостиной, сидя в глубоком кресле, внезапно послышался странный, незнакомый звук. Он мгновенно проснулся и насторожился. Звук повторился: стало ясно, что доносится он из сада. Это был смех Джун.

По спине пробежал холодок, а в сознании против воли зародилась опасная мысль. Он никогда не слышал ее смеха – ни разу после того первого вечера, когда она сорвала номер.

Спейнгрейв выбежал в сад, но никого не увидел, поэтому заглянул за разросшиеся кусты лавра, где и обнаружил жену в объятиях Фреда Перриса.

– Фред! Ах, зачем же ты это сделал? – кокетливо-укоризненно воскликнула Джун, совершенно не сопротивляясь.

– К чему притворяться, милая? Тебе вовсе не было противно, разве не так?

– Но от этого еще хуже! Если прежде незачем было беспокоить Люсьена, то теперь придется ему обо всем рассказать.

Спейнгрейв тихо вернулся в гостиную, снова сел в кресло, взял книгу и сделал вид, что читает. Жена вошла через несколько минут, не забыв предварительно поправить волосы и привести в порядок помятое платье.

– Люсьен, я должна признаться: Фред Перрис только что меня поцеловал. И не прощаясь, а по-настоящему. Боюсь, что часть вины лежит и на мне.

– Думаю, не стоит терять голову по пустякам, дорогая. Лучше пригласи его в дом.

– Он уже ушел. Ты очень на меня сердишься?

Спейнгрейв задумался. Конечно, он тоже мог бы страстно обнять и расцеловать жену, но заставить вот так весело и игриво рассмеяться был не в силах. В отличие от других мужей, которые это умели.

– Я не сержусь на тебя, Джун: на подобные поступки нельзя сердиться. Скажи, ты влюблена в мистера Перриса?

Она помолчала, обдумывая вопрос и пытаясь разобраться в себе, но ответа не нашла.

– Не понимаю, что такое любовь.

Миссис Спейнгрейв говорила вполне искренне, хотя и не совсем правдиво. Очень скоро ей предстояло обнаружить, что она отлично понимает, что такое любовь. «И все же, – подумал Спейнгрейв, – еще осталось время, чтобы исправить положение».

– В таком случае давай забудем об этом, дорогая.

– Я так рада, что ты не сердишься, Люсьен. Уверена, что смогу забыть. Постараюсь думать о других вещах.

– Постарайся думать обо мне! – посоветовал Спейнгрейв и легко поднялся с кресла.

И снова послышалась восхитительная звенящая трель, ее заново обретенный смех. Трепеща от восторга, он обнял жену.

– Смеешься, потому что наконец-то счастлива?

– Смеюсь, потому что ты ужасно смешно вскочил – совсем как игрушка-попрыгунчик.

Момент оказался разрушенным, а поцелуй испорченным. Однако Спейнгрейв не терял надежды на новые поцелуи – «настоящие», способные завладеть ее проснувшимся воображением.

Джун сказала, что перед обедом хотела бы покататься на лодке. Спейнгрейв подготовил лодку, позвал жену и замер в ожидании, упершись одной ногой в дно, а другой стоя на дощатом причале, наблюдая за ее приближением с острым, заново пробудившимся желанием. И опять она засмеялась:

– Когда ты стоишь вот так, с забавным выражением лица, ты что-то мне напоминаешь. Вот только не могу понять, что именно!

– Возможно, пуделя в ожидании вкусного обеда? – предположил Спейнгрейв.

– Нет, не это. – Джун приняла вопрос всерьез. – Надо бы вспомнить.

Он постарался заглушить возникшую в душе смутную тревогу. Искать причину не хотелось, тем более что Джун уже рассказывала о предстоящей вечеринке с коктейлем.

– Когда это будет, дорогая?

– В последний четверг месяца. Может быть, согласишься уделить нам хотя бы час? Все будут счастливы!

Он свернул бы горы, отдал бы все на свете лишь за то, чтобы она смотрела на него так, как смотрят на мужей влюбленные жены. Что, если это все-таки случится?

– Дорогая, я проведу в компании столько времени, сколько пожелаешь, и сделаю все, что смогу, ради громкого успеха твоей вечеринки. – Когда восторженные восклицания стихли, Спейнгрейв продолжил: – Всегда чувствую себя с гостями чем-то вроде мокрого одеяла. Увы, не умею сидеть часами и болтать о спорте и прочих прелестях жизни. Как твои друзья воспримут лекцию, которую я в прошлом году прочитал в Оксфорде? Реквизит можно будет вынести на лужайку.

Джун заверила, что гости придут в восторг, потому что знала: пусть многое останется для них непонятным, снисходительное внимание великого артиста бесконечно польстит каждому, кто удостоится чести его видеть и слышать.

За обедом она держалась легко, раскованно и выглядела более воодушевленной, чем когда бы то ни было прежде. Спейнгрейву казалось, что в лучах нового взаимопонимания жена раскрывается, расцветает подобно розе. Весь вечер сладкая иллюзия согревала и вдохновляла.

В спальне Джун снова рассмеялась и сказала, что на нем забавный халат, хотя халат – шелковый, черный, далеко не новый – был ей хорошо знаком. Отчаянно сомневаясь и в себе, и в жене, но в то же время сознавая, что она не чувствует его неуверенности и напряжения, Спейнгрейв присел на край кровати и произнес первое, что пришло в голову:

– До вечеринки еще есть время, дорогая. Если хочешь, съездим куда-нибудь на пару недель – например, в Швейцарию.

– Если ради моего удовольствия, то спешить не стоит. Мне и здесь очень хорошо.

– И мне тоже! – Спейнгрейв нежно сжал ухоженную руку. – Ведь это наш дом: твой и мой. Неплохое местечко, правда? И было бы замечательно, если бы у нас появились дети. Разве не так, милая?

Джун не ответила. Лицо мгновенно превратилась в холодную, отчужденную маску, и он испугался, что она восприняла слова как упрек, что у них до сих пор нет детей.

– Джун, дорогая! – Он склонился и прикоснулся губами к восхитительным светлым волосам. – Я всего лишь хотел сказать…

И вдруг она фыркнула так, как фыркает школьница, которой запрещено смеяться во время урока.

Едва Спейнгрейв отстранился, жена открыто расхохоталась. Он стоял возле кровати и молча, обреченно наблюдал. Джун подняла голову, взглянула и зашлась в новом приступе смеха. Он терпеливо ждал, пока она не устанет и не успокоится.

– Может быть, объяснишь, почему смеешься? Впрочем, кажется, я и сам понимаю.

– Не смогла удержаться! – выдохнула Джун. – Когда ты сидел на краю кровати в халате и говорил так возвышенно, так важно, было ужасно забавно!

И она снова хихикнула, что вынудило Спейнгрейва молча шагнуть к двери.

– Ах, Люсьен, не за что на меня сердиться и обижаться! Ты действительно смешной, особенно когда произносишь что-нибудь серьезное, иначе ты был бы не ты. Не могу вести себя так, словно ты такой же, как все остальные мужчины.

– Да. Именно об этом я и подумал, – негромко произнес Спейнгрейв и ушел.

Объяснение прозвучало оскорбительно, потому что жена забыла о главном: до сегодняшнего дня в обычной жизни она не видела в нем ничего смешного. Мужчина, стремившийся из приятеля превратиться в любовника, уже успел разбудить в Джун женское начало и позволил увидеть, что она и в самом деле замужем за клоуном.

Спейнгрейв спустился в кабинет, расположенный рядом со спортивным залом, и налил стакан бренди. Долго сидел неподвижно, а потом открыл шкаф и достал автопортрет, написанный давным-давно в студии в Блумсбери.

«Лучшее из всего, что я сделал! – долетел сквозь годы безжалостный приговор. – Но правда невыносима. Жестока!»

И все-таки даже эта жестокость казалась не столь горькой, как жестокость смеха, подобно огненному мечу отсекавшего его от остальных людей. Смеха, ставшего зеркалом, в которое предстояло смотреться изо дня в день и видеть отражение человека, «не такого, как все остальные мужчины».

Он снова повернулся к автопортрету и вспомнил собственное отчаяние: «В прошлый раз я удачно обратил несчастье себе на пользу. Может быть, получится и сейчас? Попытаться стоит. Слава богу, она не захотела никуда ехать! Вместо того чтобы попусту страдать и рассуждать, надо работать».

Спейнгрейв нервно схватил карандаш и блокнот, упал в кресло и принялся набрасывать план нового номера, представлявшего собой развитие классического сюжета с ковром и девушкой-статисткой.

На следующий день он поехал в Лондон и пару часов провел в своем театре, сезон в котором собирался открыть в середине сентября. В кабинете на столе лежало письмо от матери статистки, сменившей Джун. Та сообщала, что дочка заболела корью, но уже через две недели сможет приступить к репетициям.

Спустя неделю, проходя мимо открытой двери спортивного зала, Джун увидела, что раздраженный муж стоит, прислонившись к стене.

– Что-то случилось, Люсьен?

– Мейбл заболела. Хотел репетировать новый номер, но без статистки ничего не получается. Досадно!

– Может, я сумею? – Она вошла в зал. – Что надо делать?

– Не поверишь, дорогая. Теперь девушка должна оказаться завернутой в ковер вместо клоуна.

– Что ж, отлично. Жаль только, что платье испортится. – Она быстро разделась.

– Ковер тебя поцарапает. Вот, накинь! – Он протянул ей свой черный шелковый халат.

– Боюсь, разойдется по швам – ведь я больше тебя.

Брошенное вскользь замечание заставило его ощутить себя карликом, и от этого репетиция приобрела особый смысл.

– Когда я раскрою ковер, сядь и пристально смотри на меня. Не отводи взгляда до тех пор, пока не закончу работу. Придется сделать два оборота, чтобы со стороны не было заметно, что внутри кто-то есть. Лучше сверни сама, как тебе удобно. Ложись как можно ближе к центру и натяни на себя один слой, а потом постарайся собственным весом завернуться во второй раз.

Два часа подряд Джун безропотно помогала мужу репетировать. Внезапно в голову пришла идея: было бы замечательно, если бы Люсьен согласился представить номер гостям, а она выступила бы в качестве статистки. Лекция о теории клоунского мастерства, имевшая успех в аудитории Оксфорда, здесь могла показаться слишком сложной, а вот если она внезапно выскочит из ковра, друзья от души повеселятся и надолго запомнят увиденное. Джун знала, какой именно реквизит муж использовал во время выступления.

Выслушав предложение, Люсьен энтузиазма не проявил. Тогда она объяснила, что сможет без труда исчезнуть, пока зрители будут слушать рассказ и следить за его действиями.

– А платье? Оно же пострадает.

– Я уже все продумала. Ничего не стоит быстро подняться в комнату и надеть тот сценический костюм, в котором когда-то выступала. Он до сих пор хранится в театре, и тебе не составит труда завтра же привезти его домой. Бархат не испортится, а красный цвет будет отлично смотреться и на фоне ковра, и на фоне газона.

– Сейчас ты лежала в ковре минуты две-три. Воздуха хватало?

– Честно говоря, было немного душновато. А когда попыталась тебя позвать, ты меня не услышал. Но ничего, потерплю.

– Хм! Как бы не задушить Мейбл. Во время выступлений ей придется терпеть почти десять минут.

Утром, приехав в театр, костюмершу Спейнгрейв не застал. Взял у смотрителя ключ, нашел в списке номер несгораемого шкафа, снял с вешалки красное бархатное платье и положил в заранее приготовленный чемодан.

«Джун рассуждает как ребенок», – думал он по дороге домой. Детский разум жены позволял ему чувствовать себя умным, сильным, добрым, великодушным, богатым и влиятельным, однако ее женский инстинкт упрямо представлял его смешным.

Подчиняясь толчку сильных рук, бездыханное тело Джун Спейнгрейв выкатилось из ковра. Оправившись от шока, театральные рабочие благоразумно закрыли дверь в зал, организовали охрану и позвонили в полицию.

Вскоре вслед за инспектором приехал главный констебль и составил текст сочувственного телефонного сообщения вдовцу, которое предстояло передать на аэродром Эдинбурга. К тому времени как Спейнгрейв вернулся, предварительно заехав в Рединг, чтобы опознать тело, начальник полиции уже успел ознакомиться с основными фактами. Предварительное заключение гласило, что смерть наступила от недостатка воздуха, хотя впоследствии медицинская экспертиза показала, что непосредственной причиной кончины стал шок.

Рассказ супруга покойной о вечеринке в основном совпал с версией опрошенных гостей.

– Когда вы, мистер Спейнгрейв, попросили мужчин скатать ковер и отнести в зал, полагаю, все они дружно взялись за дело. Больше того, к работе активно подключились некоторые из дам. Считаете ли вы, что в возникшей суете несчастная миссис Спейнгрейв могла споткнуться, упасть и случайно оказаться закатанной в ковер – так, как это происходит во время представления?

– Спрашиваете, считаю ли я возможным подобное развитие событий? Теоретически возможно все. Но данный сценарий кажется мне в высшей степени невероятным. Вокруг ковра собралось не меньше шести человек. Если бы Джун упала, то по меньшей мере трое из гостей оказались бы к ней лицом, причем на расстоянии всего лишь нескольких футов, они непременно увидели бы ее.

– Значит, когда мужчины начали скатывать ковер, ваша жена должна была находиться внутри первого или второго слоя?

– Несомненно! – подтвердил Спейнгрейв.

– Доктор уже сообщил, что следы насилия отсутствуют. Иными словами, никто не мог нанести покойной удар и частично закатать в ковер. Получается, что хозяйка внезапно покинула гостей и спряталась в ковре, чтобы гости неосознанно помогли ей совершить самоубийство?

Спейнгрейв выглядел усталым и безразличным, как будто вся эта история его не касалась.

– Как я вчера намекнул, жена не была со мной счастлива, однако меланхолией не страдала. И, разумеется, меньше всех на свете была склонна к суициду.

Главный констебль, подумав, что Спейнгрейв не пытается притворяться и не изображает глубокое горе, но в то же время не проявляет ни малейшего желания помочь следствию, заметил:

– Против версии о добровольном попадании в ковер свидетельствует то обстоятельство, что миссис Спейнгрейв приобрела сценический опыт под вашим руководством. Зная, насколько тяжел ковер, она должна была понимать, что затевает опасную игру.

Спейнгрейв возбужденно щелкнул пальцами и воскликнул:

– Наконец-то появился проблеск во тьме! Говорите, что Джун знала ковер? Так оно и есть. А теперь я кое-что добавлю. Дело в том, что ковер скатали неправильно – слева направо, если стоять спиной к реке. Я это заметил, но не стал беспокоить гостей и просить исправить оплошность. Догадываетесь, о чем я думаю?

Именно такого ответа и ждал главный констебль.

– Она надеялась, что ковер начнут скатывать в другом направлении и внутри обнаружат ее.

Спейнгрейв кивнул, соглашаясь.

– Но почему? Зачем она вообще там оказалась?

– Чтобы насмешить гостей и оживить мою лекцию, – пожал плечами Спейнгрейв. – Она рассуждала как ребенок.

Таким образом, несмотря на свою проницательность, он предложил версию смерти жены, исключающую насилие. Путь крайне неразумный, если существует хотя бы один-единственный шанс заподозрить убийство.

Во время дознания Спейнгрейв отвечал на все вопросы точно так же, как в разговоре с главным констеблем. Судья не стал тратить силы на пристальное наблюдение за свидетелем, зная, что актеры никогда не выдают себя ни мимикой, ни неосознанными движениями тела и рук. Присяжные вынесли решение о смерти в результате несчастного случая. Без лишней огласки главный констебль проконсультировался со Скотленд-Ярдом.

Старший инспектор уголовной полиции Карслейк с сомнением осведомился:

– Если это убийство, то где же прямое действие? Смерть причинили гости, в то время как Спейнгрейв их даже не подстрекал.

– Если бы вы, мистер Карслейк, убедили пьяного лечь на рельсы, а потом принялись спокойно наблюдать, как на него неумолимо мчится поезд, я смог бы вас повесить, даже не доказывая, что вы подстрекали машиниста к убийству, – возразил главный констебль.

– Но леди не была пьяна, – упорствовал Карслейк, – а Спейнгрейв не…

– Именно Спейнгрейв! – Главный констебль развернул карту сада с точным, в футах и дюймах, указанием расстояний. – В последний раз жертву видели в шесть тридцать пять, когда Спейнгрейв закончил демонстрацию номера с ковром. Между шестью сорока и шестью сорока семью все гости находились вот здесь и сосредоточенно смотрели на Спейнгрейва, который объяснял секрет номера с двуглавой собакой. – Полицейский провел карандашом вверх и вправо. – Только он мог видеть ковер, поскольку стоял к нему лицом, и наверняка заметил – не мог не заметить, – как жена оказалась в ловушке.

– Весьма убедительно, – признал Карслейк.

– Потом Спейнгрейв заявил, что сомневается, хватит ли на верхней лужайке места для номера с подносом и кубком. Один из мужчин, Фред Перрис, спросил, надо ли немедленно скатать ковер и отнести в зал, на что артист ответил: «Да, наверное. Пожалуйста». Вот оно, непосредственное подстрекательство к убийству.

Главный констебль многозначительно помолчал и продолжил:

– Поскольку Спейнгрейв упорно придерживается своей линии, не имеет значения, догадывается ли он о наших подозрениях. Куда важнее, что он сам твердо верит: никаких доказательств все равно нет и не будет.

– В этом я с ним полностью согласен, – мрачно заметил Карслейк. – Тем не менее мы постараемся эти доказательства найти.

Старший инспектор уголовной полиции Карслейк так упорно искал доказательства, что едва сам не совершил убийство. Закатав в ковер одного из подчиненных, он убедился, что на четвертом слое складки легли так плотно, что воздух перестал поступать, а многострадальный подчиненный пришел к такому же выводу на несколько минут раньше начальника.

– Главный констебль просто перекладывает ответственность на наши плечи! – возмущенно заявил Карслейк после месяца бесплодных усилий. – Как мы докажем, что Спейнгрейв убедил жену залезть в ковер, а не смотрел в этот момент в свой конспект или еще куда-нибудь? Терпеть не могу все эти досье! Отправьте их в департамент нераскрытых дел и забудьте навсегда!

Спейнгрейв продал дом у реки, отправил на склад дорогую мебель и поселился в прежней квартире на верхнем этаже своего театра. Нового номера с девушкой в ковре зрители так и не увидели.

По своей природе департамент нераскрытых дел включался в работу только после того, как некие косвенные улики, случайный отзвук или даже незначительное замечание представляли обстоятельства дела в новом свете. Когда нечто подобное произошло с нераскрытым делом о смерти Джун Спейнгрейв, старший инспектор уголовной полиции Карслейк убежденно заявил, что инспектору Рейсону «невероятно повезло».

– У меня тоже есть племянница, – пояснил Карслейк. – И, надеюсь, в качестве дяди ничем вам не уступаю. Но все же моя племянница ни разу не делилась соображениями по поводу события, случившегося больше года назад и всеми давно забытого. Поэтому утверждаю, что вам невероятно повезло.

Разговор происходил в полицейской машине незадолго до полудня в октябре 1937 года, то есть через четырнадцать месяцев после смерти супруги знаменитого артиста. О племяннице Рейсона коллеги вспомнили потому, что в глубине души оба очень волновались, поскольку ехали в театр к Люсьену Спейнгрейву, чтобы задать ему несколько вопросов, на которые тот, несомненно, не мог ответить. Подобное состояние ума и души было достаточно странным для детективов, однако Спейнгрейв был настолько выдающейся личностью, что не проникнуться к нему симпатией было почти невозможно.

– Племянница вовсе не делилась соображениями, а нагрубила, – ответил Рейсон. – Я высказал мнение, что покупать новое платье незачем, потому что у нее уже есть чудесный наряд, а она ответила, что если в августе появится на садовой вечеринке в красном бархатном платье, то люди будут над ней смеяться до самой старости. Я вспомнил, что в досье фигурировали и красный бархат, и садовая вечеринка. На этот кусок красного бархата ушло два месяца жизни – а теперь вы называете мою догадку везением, сэр!

– Можете не величать меня сэром, пока не вернемся в кабинет, – усмехнулся Карслейк. – Расследовать дело предстоит вам, дружище, так что вперед!

Машина остановилась возле театра. Рейсон сунул удостоверение в окошко кассы, и спустя положенное время появился служащий.

– Джентльмены, мистер Спейнгрейв очень сожалеет, но вам придется подождать несколько минут. Прошу следовать за мной.

По коридорам, о существовании которых невозможно было догадаться, Карслейк и Рейсон прошли за кулисы и по узкой лестнице поднялись на второй этаж, в гримерную великого артиста. Комната оказалась очень просторной и светлой, с большим количеством зеркал. Над зеркалами шел фриз с изображением истории клоуна от далекого Средневековья до наших дней. Один из углов занимал большой письменный стол, а вдоль стен стояло два дивана, куда и сели по отдельности детективы.

– Плохо разбираюсь в театральной кухне! – заметил Карслейк. – Зачем было вешать все эти телефоны над раковиной? Не говоря уже о том, что за ширмой находится ванная.

– В театре гримерную используют в качестве кабинета и гостиной.

Рейсон поднял взгляд к фризу, где придворный шут сменял горбуна, которого толпа забрасывала камнями на средневековой площади. Тот, в свою очередь, следовал за греческим богом Сатиром и увенчанным дурацкой короной вавилонским царем пира, которого соплеменники приносили в жертву богине Иштар.

– Боже мой, у каждого из них лицо Спейнгрейва!

Решительно взглянув на спутника, Рейсон вызывающе добавил:

– Собираюсь сразу раскрыть все карты.

Несколько минут прошло в напряженном молчаливом ожидании, а потом дверь открылась, и, пораженные, словно школьники, оба детектива вскочили, на миг перестав дышать.

– Прошу прощения за вынужденную задержку, джентльмены.

Спейнгрейв появился в гриме и костюме: серо-белое идиотское лицо клоуна; кажущийся вблизи безобразно ярким, кричаще-красный балахон; лысый парик, остроконечный колпак.

– Может, мы… может, нам лучше подождать, пока вы переоденетесь, мистер Спейнгрейв? – неуверенно осведомился Рейсон.

– Совершенно незачем тянуть время! Паясничать и падать на ковер я не собираюсь. – Раздраженный властный голос резко контрастировал с нелепым обликом. – Только что закончил фотографироваться для рекламы нового номера. Прошу, джентльмены, садитесь. Чем могу служить?

– Мы явились по очень серьезному делу, мистер Спейнгрейв: необходимо задать несколько вопросов касательно смерти вашей супруги. Если не пожелаете отвечать или ответы покажутся нам неудовлетворительными, будем вынуждены просить вас отправиться вместе с нами в Скотленд-Ярд.

Спейнгрейв развернул стоявшее возле гримерного стола вращающееся кресло и в тот же миг многократно отразился в зеркалах, так что обращенное к Рейсону клоунское лицо повторилось до бесконечности.

– Начинайте, инспектор!

– Можете ли описать платье, которое ваша жена надела на последнюю в жизни вечеринку?

– Нет. Никогда не замечаю и не запоминаю женские наряды.

– Качество, весьма странное для человека вашей профессии, тем более что прежде вы занимались живописью. – Рейсон открыл атташе-кейс и достал лист плотной бумаги с изображением зеленого шелкового платья. – Она была вот в этом?

Спейнгрейв посмотрел на картинку, но выражение его лица надежно скрывал клоунский грим.

– Вполне возможно. Думаю, да.

– Совершенно верно! Это то самое платье! Пять женщин, присутствовавших на вечеринке, его узнали, – подтвердил Рейсон и добавил: – Судья выдал ордер на осмотр мебели из вашего дома, ныне хранящейся на складе. И это платье оказалось в гардеробе покойной. Кстати, при опросе все гости – и мужчины, и женщины – отметили, что им не разрешили увидеть несчастную после смерти.

– Я тут ни при чем! Распоряжалась местная полиция, – возразил Спейнгрейв хриплым голосом. – В любом случае необходимости в этом не было. Я сам опознал тело.

– Да, разумеется. После того как прилетели из Эдинбурга. Тогда еще серьезная экспертиза не состоялась. Тело оставалось практически в том виде, в котором было обнаружено в спортивном зале. – Рейсон слегка наклонился и постучал пальцем по изображению зеленого крепового платья. – Вы видели это платье на теле покойной жены, мистер Спейнгрейв?

– Не помню.

– Не помните! – эхом повторил Рейсон. – Означает ли ответ, что могли видеть, а могли и не видеть?

После того как Спейнгрейв кивнул, Рейсон достал фотографию, сделанную полицией сразу после приезда.

– Вот какое платье вы видели в морге. Изображение черно-белое, однако здесь заметно, что покрой совершенно другой. А вот и его цвет.

Рейсон протянул второй лист, слегка помятый и поблекший, но явственно представлявший элегантное длинное платье.

– Узнаете ли это платье – красное, из бархата, мистер Спейнгрейв?

– Нет! – отрезал тот. – Я уже сказал, что не запоминаю женские наряды.

– Но свою работу вы ведь должны помнить, не так ли? Вы лично разработали фасон платья и нарисовали эскиз, который сейчас держите в руках. Именно этот костюм покойная надевала на каждое выступление в вашем номере под названием «Леди, которая никогда не смеется».

– О господи, вы правы! – воскликнул Спейнгрейв, словно только сейчас признал свое творение.

– Восемнадцатого августа прошлого года, – продолжил Рейсон, – вы расписались в журнале театрального смотрителя за ключ от костюмерной – кажется, так называется место, где хранится одежда для выступлений, – и вошли в комнату с чемоданом в руках. Двадцать первого августа костюмерша прислала вам записку с сообщением о пропаже платья. Вы ответили коротким нейтральным подтверждением и поставили собственные инициалы. Зачем вашей супруге понадобился этот сценический наряд, мистер Спейнгрейв?

– Пытаюсь вспомнить события, о которых вы рассказываете, – сказал Спейнгрейв все так же раздраженно и жестко, – но сказать, почему жена вдруг захотела надеть именно красное платье, не могу.

– Позвольте мне высказать предположение почему. Если ошибусь – исправьте, – нисколько не смутился Рейсон. – Вы придумали новый номер и попросили жену исполнить роль статистки, пообещав представить номер во время вечеринки. Устроили так, что она смогла проскользнуть в ковер незаметно для всех присутствующих, а потом внушили гостям мысль о необходимости его скатать. Когда мистер Перрис предложил это сделать, вы ответили: «Да, наверное. Пожалуйста», – тем самым сознательно обрекая жену на смерть. А это означает, что вы намеренно подтолкнули его к убийству.

– Вы просили исправить, если ошибетесь, – мрачно усмехнулся Спейнгрейв. – Так вот: вы ошибаетесь.

– Возможно, кое-какие детали неточны, – возразил Рейсон, – но вы же не станете отрицать, что создали номер, где девушку закатывают…

– Категорически отрицаю! – прорычал Спейнгрейв. – Номер стал бы совершенно бессмысленным.

– На складе я осмотрел ваш стол, но ничего не нашел: он оказался практически пустым, однако под подушкой кабинетного кресла сохранились заметки, сделанные вашим почерком. Вот отпечатанная копия. Я не до конца понимаю сценические указания, но кое-что представляется вполне ясным. Например: «Клоун пинает ногой рулон ковра (смех в зале). Клоун сражается с ковром, но терпит поражение. Уходит (смех в зале). Возвращается. Раскатывает ковер. Девушка садится и молча смотрит…»

– Хорошо! – Спейнгрейв встал. Фигура клоуна, осознавшего собственный конец, выглядела даже не трагичной, а всего лишь странной. – Чтобы снять грим и сменить костюм, потребуется двадцать минут. Будьте добры, подождите в фойе.

– Простите, мистер Спейнгрейв. – Рейсон снова поднял взгляд к фризу, к алтарю богини Иштар, где разгоряченные пиром жители Древнего Вавилона приносили в жертву клоуна. – Но служебный долг предписывает остаться с вами.

Однако, как известно, Спейнгрейв застрелился за ширмой, куда ушел, чтобы переодеться (пистолет предусмотрительно хранился в ящике стола).