41

Голос Наоми заставил его вздрогнуть. В комнате звучала расслабляющая музыка в стиле нью-эйдж — нежная арфа и звуки морских волн.

— На что ты смотришь, Джон? Что ты пытаешься там разглядеть?

Джон закрыл затвор объектива и обернулся к жене:

— Фиби теперь точно твоя маленькая копия.

— Это не ответ на мой вопрос, — раздраженно возразила она.

Джон смущенно отвел взгляд и стал рассматривать детскую. Комната была уютной и веселой. Высокий потолок, украшенный балками, мансардное окно, выходящее на запад. Даже в самые хмурые дни, такие как сегодня, она выглядела светлой и полной воздуха. Они сами отделали ее, поклеили обои — рисунок на бордюре изображал животных из джунглей, повесили занавески в жизнерадостную полоску.

Было утро субботы. Джон отменил свой еженедельный теннисный матч с Карсоном Диксом, потому что видел, как измотана Наоми, и хотел в эти выходные помочь ей как можно больше. Завтра должна была приехать ее мать. На неделю. В отличие от Наоми Анна никогда не была хорошей хозяйкой. Она едва умела готовить, а большинство кухонных приборов так и остались для нее загадкой.

Она вела рассеянный, богемно-аристократический образ жизни и работала в картинной галерее в Бате, которая специализировалась на местных художниках-акварелистах, незнакомых широкому кругу.

Анна Уолтерс умела быть сосредоточенной и концентрироваться на деле, но, как правило, большей частью пребывала в своем собственном мире.

Джон опустил камеру, обнял Наоми и прижал ее к себе. Под мягким шерстяным свитером чувствовались ребра. Она сильно похудела за последние пару месяцев.

Сильный мартовский ветер за окном почти до земли сгибал деревья и кустарники. Тяжелые капли дождя барабанили по крыше. От батареи исходил мощный жар, казалось, что воздух вокруг нее слегка плавится. Джон обнял Наоми еще крепче. Люк и Фиби спали в своих колыбельках всего в нескольких футах от них. Когда он смотрел на них, на их невинные личики, на крошечные, невозможно крошечные ручки, на глаза у него почти всегда наворачивались слезы. Люк что-то проворковал во сне. Спустя несколько секунд Фиби в точности повторила звук.

В детской витал приятный, какой-то молочный запах, к которому Джон успел привыкнуть и который обожал. Запах детской присыпки, свежевыглаженного белья, подгузников и еще один аромат, самый сладостный на свете, аромат, который покрывал все другие запахи и исходил, казалось, от самой кожи Люка и Фиби. Запах его детей.

Детский врач недавно приходил осмотреть их и остался очень доволен тем, как быстро они набирают вес и как чувствуют себя в целом. Прекрасные дети, сообщил он Джону и Наоми. Красивые, здоровые, крепкие.

Пока.

И этот страх висел над ним, словно темное облако на горизонте. Смогут ли они когда-нибудь быть по-настоящему уверены, что их дети здоровы и с ними все в порядке? Когда проявится то, что сделал с ними Детторе, — или то, что ему не удалось сделать? Какие бомбы замедленного действия заложены в них?

Конечно, все родители тревожатся за своих детей. У многих точно такие же страхи, как и у него. Но никто из родителей не делал того, что сделали они с Наоми.

С потолка свисал мобиль, изображающий ярмарочную карусель. Фигурки животных чуть заметно покачивались. К каждой колыбели были прикреплены трещотки. В книгах, которые читал Джон, говорилось, что к месячному возрасту ребенок должен научиться извлекать из них звуки. Пока ни Люк, ни Фиби не выказали к трещоткам никакого интереса. Разумеется, это ничего не значит. Не о чем беспокоиться. Пока не о чем, во всяком случае.

— Ищешь знак? — ядовито спросила Наоми. — Может, ты ждешь, что у них на лбах вдруг проступит какая-нибудь отметка, типа дизайнерского лейбла? Чтобы весь мир увидел, что это необычные дети?

Он попытался поцеловать ее, но она увернулась.

— Милая, я просто хочу быть рядом с ними столько, сколько могу. Я обожаю смотреть на них, разговаривать с ними, как советуют книги. То же самое мы делали с Галлеем. Я люблю заводить им музыку, играть с ними, когда они просыпаются, помогать тебе кормить их, менять им подгузники. Я обожаю с ними возиться, честное слово!

— Я спрашивала маму, разговаривала ли она со мной, когда я спала в колыбели. Она сказала, что нет. И никакую музыку она мне тоже не ставила. Но как-то я выжила, знаешь ли.

Фиби пошевелилась, вслед за ней Люк. Люк вытянул ручку. Джон осторожно коснулся пальцем его ладошки, и через мгновение крохотные пальчики сомкнулись вокруг него. Это было одно из самых невероятных ощущений в жизни Джона.

— Ты видишь? — прошептал он Наоми.

Она кивнула и улыбнулась.

Люк подержал его палец несколько секунд и разжал руку. Джон наклонился над колыбельками и осторожно погладил щечки своих детей.

— Папочка и мамочка с вами, — прошептал он. — Как вы, мои ангелочки?

Фиби вдруг распахнула глаза, и в то же самое мгновение Люк тоже открыл их. Просто поразительно, подумал Джон, что они всегда делают это одновременно. И Люк, и Фиби не сводили с него взгляда.

— Привет, Люк. Привет, Фиби. Привет, мои золотые ангелочки.

На губах у обоих появилась тень улыбки. Джон нагнулся и потянул за шелковый шнур трещотки у колыбельки Люка. Две пары глаз продолжали наблюдать за ним, но уже без улыбки.

Он дернул за шнур трещотки Фиби, поощряя ее протянуть руку и дернуть за шнур самой. Но, как и ее брат, Фиби не шевельнулась, следя за каждым движением Джона. Через несколько минут они оба закрыли глаза, как будто им стало скучно.

Наоми развернулась и вышла из комнаты. Джон последовал за ней. Дверь он оставил слегка приоткрытой.

Как только стихли их шаги, дети снова одновременно распахнули глаза. И тут же закрыли их опять.