53

Иногда Йен Тиллинг тоскует по временам службы в британской полиции. Нередко тоскует по Англии, несмотря на болезненные воспоминания. Особенно в холодные бухарестские зимы, когда немеет каждая косточка в пятидесятивосьмилетнем теле. Когда хаос и мрак 14-й пригородной зоны, царящая в приютившей его стране бюрократия, коррупция, грубость и бескультурье выматывают из него всю душу.

Падая духом, он мысленно возвращается к страшному вечеру семнадцать лет назад, когда в его дом в Кенте пришли двое коллег с сообщением о гибели сына Кевина в мотоциклетной аварии.

Йен научился быстро справляться с болью. Надо встать из-за стола в убогом кабинете, обставленном пожертвованной мебелью, который он делит с тремя молодыми социальными работницами, пройтись по приюту, устроенному им для пятидесяти бездомных из этого жестокого города, увидеть улыбки на лицах. Вот и теперь он решил отправиться в обход.

Придя к власти в 1954 году, Чаушеску имел фантастический план превратить Румынию в крупнейшую западную индустриальную державу. Для этого требовалось резко поднять численность населения, получив необходимую рабочую силу. Одним из своих первых законодательных актов он приказал всем девушкам старше четырнадцати в течение месяца сдать анализ на беременность. Беременным было запрещено делать аборт.

В результате за несколько лет семьи выросли, отпрыски получили прозвище «декретные дети». Многих забирали в государственные заведения под опеку правительства, растили в огромных бездушных дортуарах, подвергая жестоким мучениям, оставляя без заботы и присмотра. Многие бежали, начинали жить на улицах. И ныне бесчисленные бродяги влачат жалкое существование в полуразвалившихся зданиях на окраинах, около труб парового отопления, в подземных провалах под дорогами. Трубы обогревают каждый дом в городе, выключаются весной, включаются осенью.

После трагической гибели Кевина, положившей конец семейной жизни, Тиллинг понял, что больше не может сосредоточиться на служебных обязанностях, и ушел из полиции, проводил дни в пьянке до отупения, неотрывно глядя в телевизор. Однажды вечером, увидев документальный фильм о положении бездомных детей в Румынии, который произвел на него сильное впечатление, он понял, что может иначе распорядиться собственной жизнью. Кевина уже не вернуть, но, может, удастся помочь другим детям, никогда не имевшим таких возможностей, какие имел Кевин и его ровесники в Англии. На следующее утро Йен Тиллинг позвонил в румынское посольство.

Помнится первый визит в государственный детский дом по приезде в страну. Он вошел в спальню, где пятьдесят детей-инвалидов от девяти до двенадцати лежали в зарешеченных койках, тупо глядя перед собой или в потолок. Ни одной игрушки. Никаких книжек. Абсолютно нечем заняться.

Он сразу же вышел, накупил игрушек, вернулся, вручил каждому. К его изумлению, реакции не последовало. Дети смотрели равнодушно, и Йен понял – они просто не знают, что с ними делать. Не из-за умственной отсталости, а потому, что никто никогда не давал им игрушек, они не научились играть. Их никто никогда вообще ничему не учил. Даже играть с какой-нибудь чертовой куклой. В тот момент на том самом месте он твердо решил что-нибудь сделать для этих детей.

Сначала собирался провести в Румынии несколько месяцев. Даже не думал, что через семнадцать лет все еще будет там, счастливо женатый на румынке Кристине, довольный своей жизнью, как никогда прежде.

Он по-прежнему крепкий, подтянутый, несмотря на несколько лишних фунтов на талии, с энергичной походкой полицейского, живым морщинистым лицом, щетинистыми усиками, коротко стриженными седыми волосами. Сделав некоторые уступки погоде, оделся сегодня в голубую рубашку без ворота, мешковатые коричневатые брюки и старые коричневые грубые башмаки.

Выйдя в коридор, Тиллинг улыбнулся компании новичков, присланных попечительской организацией, сидевших на обшарпанных диванах и в креслах. Четверо смуглых цыганят: восьмилетний мальчик в тонких нейлоновых штанах и искрящейся футболке, четырнадцатилетний подросток в широкой блузе и слишком коротком черном спортивном трико, и две девочки – одна лет двенадцати, в спортивном костюме не по размеру, другая лет четырнадцати, в джинсах и дырявой кофте. Все в честь торжественного события держат надутые воздушные шарики.

Все из одной семьи, которая не смогла с ними справиться, отдала в государственный приют, откуда они через два года удрали. С тех пор жили на улицах, а теперь он видит на лицах улыбки, которые столько раз видел прежде, от которых каждый раз разрывается сердце. Улыбки отчаявшихся существ, до конца еще не верящих, что им улыбнулась удача.

– Как дела? Все в порядке? – спросил он по-румынски.

Дети просияли, замахали разноцветными шариками. Неизвестно, откуда взялись эти шарики, но одно Тиллинг знает наверняка: кроме надетой на них одежды, это их единственное имущество.

Кого только нет в его приюте «Каса Иона» – начиная от семимесячного младенца с четырнадцатилетней матерью и кончая восьмидесятидвухлетней старухой, которую какой-то мерзавец, пользуясь непродуманными румынскими законами, лишил жилья и сбережений. В стране не предусмотрено социальное обеспечение бездомных и очень мало приютов. Старой женщине посчастливилось попасть сюда, поселиться в одной комнате с тремя другими престарелыми, разделившими ее судьбу.

– Господин Йен!

Тиллинг оглянулся на оклик Андреа – социальной работницы, выглянувшей из кабинета. Худенькая хорошенькая девушка, вышедшая весной замуж, обладает поразительным добросердечием, состраданием и бесконечной энергией. Она ему очень нравится.

– Вам звонят… из Англии!

– Из Англии? – удивился он. В последнее время редко приходится общаться с соотечественниками. Только с матерью, которая живет в Брайтоне, он разговаривает каждую неделю.

– Какой-то полицейский. Говорит, старый друг? – объяснила Андреа с вопросительной интонацией. – Норман…

Он нахмурился, потом глаза вспыхнули.

– Норман Поттинг?

Андреа кивнула.

Йен Тиллинг бросился обратно в кабинет.