Эпилог
Линн стояла в комнате Кейтлин, куда никто не входил почти два с половиной года. Теперь среди оставленного дочерью хаоса высится гора картонных коробок транспортной фирмы.
Что оставить, что выбросить ко всем чертям? В крошечной квартирке, куда она перебирается, мало места.
Обливаясь слезами, Линн смотрела на невообразимую кучу одежды, мягких игрушек, компакт-дисков, обуви, коробочек с косметикой, розовый стул, мобиль с голубыми стеклянными бабочками, магазинные пакеты, мишень для дротиков, с которой свисает фиолетовый удав.
Она плачет по Кейтлин, а не по дому. Уезжать не жалко. Кейтлин, по сути, всегда была права. Это было жилье, а не дом.
Линн пошла в свою спальню. На постели груда вещей из гардероба. На самом верху голубое пальто, по-прежнему в пластиковом мешке на «молнии», засунутое туда после «свидания» с Реджем Окумой. Любимое пальто теперь кажется грязным, больше она его никогда не наденет. Впрочем, Редж Окума в прошлом. В «Динарии» к ней хорошо отнеслись после смерти Кейтлин, директор агентства Бхад повысил ее в должности, назначил менеджером, что позволило ей списать долг Окумы, исправить в компьютере его кредитный рейтинг. Умней не придумаешь.
Она перекинула пальто через руку, спустилась, вышла в прекрасное весеннее утро, затолкала его в мусорный бак.
Вырученными от продажи дома деньгами удалось расплатиться с Люком и Сью Шеклтон, частично с Мэлом и с мамой. Осталось немного, но это ее не волнует. Надо как-то оставить прошлое позади.
И действительно, кое-что уже позади. Хотя бы приговор. Два года условно, благодаря достойному «Оскара» выступлению адвоката или удачно попавшемуся судье, у которого есть сердце, или тому и другому.
Но пожизненный приговор к страданиям по Кейтлин никто не отменит. Говорят, тяжелее всего два первых года, но оказалось, что лучше нисколько не стало. Она чуть не каждую ночь просыпается в холодном поту, горько оплакивая принятое решение и потерю красавицы дочки. Проклинает, хлещет себя бичом за то, что законный трансплантат был совсем рядом, а она из чистой паники или из чистой глупости от него отказалась.
Единственное, что успокаивает и утешает – мурлыканье кота Макса в ногах постели да воспоминание об улыбке дочери и ее словах, которые она часто повторяла и на которые Линн страшно злилась:
– Остынь, женщина.
