12

В четверть шестого Линн в третий раз за день сидела в приемной, теперь у консультанта-гастроэнтеролога. Эркерное окно выходит на тихую Хоув-стрит, за ним темно, горят фонари. У нее в душе тоже темно. Темно, холодно, страшно. Приемная с отслужившей свое старой мебелью, как у доктора Хантера, ничуть не поднимает настроение, как и скудное освещение. Из наушников Кейтлин доносится слабая музыка.

Дочь внезапно вскочила, побрела по приемной, как пьяная, бешено расчесывая руки. Пробыв с ней весь день, Линн точно знает, что она не пьяная. Это симптом болезни.

– Сядь, милая, – озабоченно попросила она.

– Я как бы устала, – заныла Кейтлин. – Обязательно ждать?

– Обязательно надо сегодня встретиться со специалистом. Дело очень важное.

– Ох, а я что, не важная? – криво усмехнулась девочка.

Линн улыбнулась:

– Самая важная на белом свете. Как себя чувствуешь, кроме того, что устала?

Кейтлин остановилась, опустила глаза на журналы, лежавшие на столике. Какое-то время молчала, глубоко дыша, потом вымолвила:

– Я боюсь, мам.

Линн встала, обняла ее одной рукой, и, на удивление, дочка не дернулась, не отпрянула. Напротив, прижалась к матери, схватила за руку, крепко сжала.

За прошлый год вымахала на несколько дюймов, Линн еще не привыкла смотреть ей в лицо снизу вверх. В смысле роста явно унаследовала отцовские гены, а тонкий костяк, хоть и очень красивый, больше прежнего напоминает эластичную резиновую куклу.

Одета в излюбленном небрежном стиле – вязаный свитер безобразных серых и ржавых тонов поверх футболки, на шее ожерелье из маленьких камешков на тонком кожаном шнурке, джинсы с обтрепанными обшлагами, старые расшнурованные кроссовки. Вдобавок из-за холода или, может быть, чтоб скрыть живот, вздувшийся, как у беременной, куртка цвета верблюжьей шерсти из бобрика, словно приобретенная на благотворительной распродаже.

Из-под головной повязки с ацтекским рисунком ежиком торчат короткие угольно-черные волосы, пирсинг придает девочке какой-то варварский вид. В подбородке и в языке штифты, в левой брови колечко. В данный момент не видно, но специалист при осмотре, конечно, заметит колечко в правом соске, в пупке и перед влагалищем. В один из редких моментов близости и откровенности с матерью Кейтлин стыдливо призналась, что, когда его вставляли, чувствовала себя довольно круто.

День выдался поистине адский. С той минуты, как Линн утром вышла из кабинета доктора Хантера, куда снова вернулась потом вместе с Кейтлин, жизнь одним сейсмическим толчком перевернулась вверх дном.

Просигналил мобильник. Она вытащила его из сумочки, взглянула на дисплей. Мэл.

– Привет. Где ты?

– Только что вышли из шлюза в Шорэме. День был поганый – труп вытащили. Рассказывай про Кейтлин.

Линн принялась докладывать о консультации, не спуская глаз с дочки, которая все расхаживала по приемной втрое меньше, чем комната ожидания доктора Хантера, потом принялась поспешно хватать со столика журналы один за другим, словно хотела все перечитать, но не решила, с какого начать.

– Приблизительно через час буду знать больше. Мы от доктора Хантера сразу направились к специалисту. Долго еще пробудешь в зоне приема?

– Как минимум часа четыре, – ответил Мэл. – Может, дольше.

– Хорошо.

Вышла секретарша доктора Грэнджера, внушительная женщина пятидесяти с лишним лет с собранными в тугой пучок волосами и холодной сдержанной улыбкой.

– Сейчас доктор вас примет.

– Я перезвоню, – поспешно бросила в трубку Линн.

В отличие от просторного кабинета Росса Хантера в тесном кабинетике консультанта на первом этаже едва умещались два кресла перед маленьким рабочим столом, на котором под такими углами, чтобы было хорошо видно всем пациентам, расставлены рамочки с фотографиями идеальной улыбающейся супруги специалиста и трех столь же идеальных улыбающихся детей.

По мнению Линн, доктора Грэнджера – высокого мужчину за сорок, с крупным носом, редеющими волосами, в костюме в полоску с крахмальной рубашкой и галстуком – вполне можно принять за адвоката, благодаря налету высокомерия.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласил доктор, открыл коричневую папку, в которой Линн разглядела письмо Росса Хантера, уселся и начал читать.

Линн легонько пожала руку Кейтлин. Рука не отдернулась. Не очень уютно у доктора Грэнджера. Неприятна его холодность, выставленные напоказ семейные фотографии, которые словно говорят от его имени:

Дочитав, доктор подался вперед, выражение лица чуть смягчилось.

– Как себя чувствуешь, Кейтлин?

Девочка молча пожала плечами. Линн ждала, что она скажет. Дочка выдернула у нее свою руку и попеременно почесала предплечья.

– Чешусь. Все чешется. Даже губы.

– Еще что?

– Устаю. – Она вдруг надулась, насупилась, что для нее нормально. – Хотелось бы получше себя чувствовать.

– Случается, что ты теряешь ориентацию, спотыкаешься?

Кейтлин кивнула, закусив губу.

– Полагаю, доктор Хантер сообщил результаты анализов?

Она снова кивнула, избегая встречаться взглядом с консультантом, полезла в мягкую сумку под зебру, вытащила мобильник, принялась тыкать в кнопки, глядя на дисплей.

Глаза консультанта слегка округлились.

– Угу, – рассеянно промычала Кейтлин как будто про себя, – сообщил.

– Да, – поспешно подхватила Линн. – Он… сообщил нам новости… те… которые вы ему сообщили. Спасибо, что приняли нас так быстро.

Где-то на улице заверещала противоугонная сигнализация.

Доктор Грэнджер снова взглянул на Кейтлин, которая отправила текст и сунула трубку обратно в сумку.

– Необходимы срочные действия, – объявил он.

– Я как бы не совсем понимаю, что изменилось, – сказала она. – Можно разъяснить простыми словами? Типа для идиотов?

Доктор улыбнулся:

– Постараюсь. Как тебе известно, последние шесть лет ты страдаешь первичным склеротическим холангитом. Начальная умеренная, можно сказать, ювенильная форма в последнее время стремительно переходит в тяжелую, взрослую. Шесть лет мы старались держать процесс под контролем с помощью медикаментов и хирургического вмешательства, надеясь, что печень сама придет в норму, но такое случается крайне редко, и, к сожалению, в твоем случае этого не происходит. При нынешней степени поражения печени возникает опасность для жизни, если не принять решительных мер.

– Значит, я умираю? – пробормотала Кейтлин неожиданно слабым голосом.

Линн схватила ее за руку, крепко стиснула.

– Нет, милая, нет. Ни в коем случае. Все будет хорошо. – И оглянулась на доктора за поддержкой.

Тот бесстрастно ответил:

– Я договорился, что сегодня вечером тебя примут в Королевской больнице Южного Лондона и обследуют на предмет трансплантации.

– Ненавижу этот отстойник, – фыркнула Кейтлин.

– Эта больница лучшая в графстве, – заявил доктор. – Есть и другие, но отсюда обычно больных направляют в нее.

Кейтлин снова пошарила в сумке.

– Знаете, вечером я как бы занята. Мы с Люком в клуб идем. В музыкальный. Там будет оркестр, который я хочу видеть и слышать.

После краткого молчания консультант с удивившей Линн теплотой и заботой, на которую она считала его неспособным, сказал:

– Ты не совсем хорошо себя чувствуешь. Не стоит идти в клуб. Я хочу прямо сейчас отправить тебя в больницу и как можно скорее найти тебе новую печень.

Кейтлин посмотрела на него желтушными глазами:

– Что для вас «хорошо»?

Консультант сморщился в улыбке:

– Действительно интересуешься моим мнением?

– Да. Что значит хорошо, по-вашему?

– Например, для начала, не чувствовать себя больной. Годится?

Девочка пожала плечами, кивнула, осмысливая сказанное.

– Ничего себе.

– Пересадка печени, – продолжал доктор, – даст тебе верный шанс на хорошее самочувствие и возвращение к нормальной жизни.

– А без пересадки? Скажем, вдруг не найдут подходящую печень?

Линн хотела вмешаться, сказать что-нибудь, объяснить дочери, что в таком случае будет. Но она знала, что надо молчать, заняв позицию стороннего наблюдателя.

– Тогда, – откровенно признал доктор, – я боюсь, ты умрешь. Думаю, времени мало осталось. В лучшем случае несколько месяцев. Может быть, меньше.

Все надолго умолкли. Линн почувствовала крепкое пожатие дочери и тоже изо всех сил стиснула ее руку.

– Умру? – переспросила Кейтлин дрожащим шепотом, потрясенно уставившись в глаза матери. Линн улыбнулась, не в силах в этот момент придумать, что сказать собственному ребенку. – Правда? Мам? Тебе уже сказали?

– Ты очень серьезно больна, дорогая. Если сделать пересадку, все будет хорошо. Ты поправишься. Сможешь жить нормальной жизнью.

Кейтлин молча сунула в рот палец, чего Линн давно не видала. Звякнул звоночек, из стоявшего рядом с принтером факса пополз лист бумаги.

– Я в Сеть заходила, – внезапно объявила Кейтлин. – Отыскала все про донорскую печень. Их у мертвых берут, правда?

– В большинстве случаев.

– Значит, в меня вставят печень мертвеца?

– Вообще нет никакой гарантии, что найдется подходящая для тебя печень.

Линн в шоке вытаращила глаза.

– То есть как?

– Вы обе должны усвоить, – сухо и деловито сказал доктор Грэнджер, внушив Линн страстное желание влепить ему пощечину, – что трансплантатов мало, а редкая группа крови Кейтлин тем более осложняет проблему. Все зависит от того, удастся ли мне добиться первоочередности. Надеюсь, удастся, хотя у нее формально хроническое заболевание, а приоритетом, как правило, пользуются больные с острой печеночной недостаточностью. Придется добиваться первого места, но шанс есть, так как девочка юная и в остальном здоровая.

– Значит, после пересадки я буду жить с печенью мертвой женщины?

– Или мужчины, – добавил доктор.

– Чего тут хорошего?

– Гораздо лучше другого исхода, детка, – подсказала Линн, пробуя снова взять дочь за руку, которая на этот раз резко отдернулась.

– Значит, печень возьмут у донора?

– Да, – подтвердил Нил Грэнджер.

– Значит, я до конца жизни буду помнить, что ношу в себе орган мертвого человека?

– Могу дать кое-что почитать, – предложил доктор. – В Королевской больнице сможешь обсудить проблему с социальными работниками и психологами. Но запомни одно очень важное обстоятельство. Любимых и родных умерших часто утешает, что они ушли не напрасно, погибли не совсем бессмысленно. Их кончина дала жизнь кому-то другому.

Кейтлин задумалась.

– Обалдеть! Вы хотите пересадить мне печень, чтобы кого-то утешить после смерти дочери или сына?

– Нет, я хочу пересадить тебе печень, чтобы тебя спасти.

– Жизнь убийственная, – пробормотала Кейтлин. – Просто убийственная.

– А смерть еще убийственнее, – заметил консультант.