23
Он постоянно был у них на глазах.
Дом напротив весь день в абсолютном молчании наблюдал за ними, за их лихорадочными попытками отыскать решение этой загадки. Он находился всего в нескольких метрах и звал их, повторяя свой единственный анахронический зов о помощи.
Двухэтажная вилла принадлежала Ивонн Гресс, которая, по словам соседей, была художницей. Женщина жила там с двумя детьми — мальчиком одиннадцати и девочкой шестнадцати лет. Они переехали в Капо-Альто после развода Ивонн, и женщина вновь обратилась к былой страсти — изобразительному искусству, заброшенному ею в юности вскоре после замужества с молодым и подающим надежды адвокатом Грессом.
Поначалу абстрактные картины Ивонн не нашли одобрения со стороны публики. Галерея, в которой они были выставлены, закрыла ее персональную выставку, не продав ни одного из полотен. Но Ивонн, уверенная в своем таланте, не успокоилась. А когда одна ее знакомая заказала ей портрет всей своей семьи маслом, чтобы повесить его над камином, Ивонн неожиданно обнаружила, что ее искусство обладает признаками, характерными для стиля naif. Вскоре она стала самой желанной портретисткой в кругу тех, кто, устав от обычных фотографических изображений, хотел увековечить свой род на холсте.
После того как послание Морзе привлекло внимание к дому, находящемуся по ту сторону улицы, один из охранников заметил, что действительно ни Ивон Гресс, ни ее детей не было видно довольно давно.
Шторы на окнах были задернуты, поэтому заглянуть внутрь не представлялось возможным.
Прежде чем Роке отдал приказ о проникновении в виллу, Горан попытался дозвониться до женщины по телефону. Позже в полной тишине улицы из дома послышался телефонный звонок, довольно приглушенный, но абсолютно явственный. Никто не ответил.
Пытались установить связь с бывшим мужем хозяйки виллы в надежде на то, что, по крайней мере, дети могут быть с отцом. Когда удалось дозвониться до адвоката, он ответил, что уже давно не слышал своих детей. Ничего странного в этом не было, ведь он оставил свою семью ради двадцатилетней модели и считал, что для выполнения своего отцовского долга вполне достаточно вовремя платить алименты.
Техники установили по всему периметру усадьбы тепловые датчики для обнаружения вероятных источников тепла в помещениях.
— Если в доме есть кто-то живой, мы тут же об этом узнаем, — сказал Роке, слепо веривший в эффективность технических средств.
А тем временем были проверены показатели расходования электроэнергии, газа и воды. Подача соответствующих коммунальных услуг отрезана не была, поскольку деньги на их оплату вносились на счет в банке, однако показания счетчиков расхода потребления оставались неизменными уже на протяжении трех месяцев: верный признак того, что почти девяносто дней в доме не зажигалась ни одна лампочка.
— Приблизительно тогда же была завершена постройка дома Кобаши, и дантист переехал сюда со всей семьей, — заметил Стерн.
— Роза, я хочу, чтобы ты проверила записи камер наружного видеонаблюдения по замкнутой схеме: между этими двумя домами есть связь, и мы должны ее отыскать, — обратился Горан к Розе Сара.
— Будем надеяться, что в системе энергоснабжения больше не было сбоев, — высказала свое пожелание женщина.
— Готовимся войти в дом, — объявил криминолог.
В это время в полицейском фургоне Борис натягивал на себя бронежилет.
— Я хочу попасть вовнутрь, — заявил он, увидев Милу на пороге фургона. — Они не смогут запретить мне сделать этого, я намерен туда пойти. — Молодой человек не мог смириться с мыслью, что Роке поручит группе особого назначения проникнуть в дом первой. — Они только и умеют, что громить все подряд. А в доме нужно двигаться в условиях полной темноты.
— Думаю, они справятся, — прозвучал ответ Милы, но в ее словах не было намерения спорить.
— И сумеют сохранить улики? — с явной иронией в голосе спросил Борис.
— Тогда я тоже хочу попасть туда.
Борис остановился на мгновение и, не говоря ни слова, посмотрел на девушку.
— Думаю, что заслужила это, ведь именно я поняла, что существует некое послание…
Борис прервал ее, бросив второй бронежилет.
Вскоре они вышли из фургона и направились к Горану и Роке с решимостью добиться от них признания своих доводов.
— Этот вопрос даже не обсуждается, — сразу отказал им старший инспектор. — Такая операция только для сил специального назначения. Я не могу позволить себе подобное легкомыслие.
— Послушайте, инспектор… — Борис вплотную приблизился к Роке, и тот не смог отвести взгляд в сторону. — Пошлите меня и Милу на разведку. Другие войдут в дом, только если в этом будет реальная необходимость. Я бывший солдат и разбираюсь в этих вещах. Стерн уже двадцать лет в полиции и может это подтвердить. Если бы у него не отняли почку, он также стоял бы сейчас со мною, и вам это прекрасно известно. А что касается Милы Васкес — она одна проникла в дом маньяка, насильно удерживавшего у себя мальчика и девочку.
«Если бы Борис знал, как все было на самом деле, как я подвергала риску свою жизнь и жизнь заложников, он никогда бы не поддержал мою кандидатуру», — с горечью подумала Мила.
— Ну, рассудите сами: если где-то еще продолжает жить девочка, то уже не долго осталось. Каждая картина преступления дает нам все новые подробности о похитителе. — Борис указал на дом Ивонн Гресс: — Если там внутри есть что-то, что сможет приблизить нас к Альберту, то вполне законно наше желание быть, хотя бы временно, уверенными в том, что дом не будет разрушен. А единственный способ добиться этого — послать нас.
— Я так не думаю, — невозмутимо ответил Роке.
Борис взглянул старшему инспектору прямо в глаза:
— Вам мало проблем? И так уже довольно трудно…
«Эту фразу можно принять за скрытую угрозу», — подумала Мила. Удивительно, что Борис обращался к своему начальнику в таком тоне. Со стороны это походило на выяснение отношений только между этими двумя людьми, исключая как Милу, так и Гавилу.
Роке задержал взгляд на криминологе: ему нужен был совет или хотя бы присутствие кого бы то ни было, кто разделил бы с ним ответственность за принятие такого решения.
Но Горан всего лишь кивнул, не обращая внимания на уместность своего поведения.
— Надеюсь, что мы не пожалеем об этом. — Старший инспектор нарочно сказал «мы», дабы подчеркнуть их совместную с Гораном ответственность.
В этот момент к ним подошел один из техников с тепловым датчиком в руках.
— Господин Роке, сенсоры засекли что-то на втором этаже… Нечто живое.
И все снова посмотрели в сторону дома.
— Данный объект постоянно находится на втором этаже и никуда не перемещается, — передал по радио Стерн.
Борис, прежде чем повернуть ручку входной двери, одними губами сосчитал в обратном порядке от одного до десяти. Запасной ключ ему дал начальник внутренней охраны: у них на всякий случай хранились ключи по одному от каждой виллы.
Мила заметила сосредоточенность Бориса. За их спиной находились сотрудники группы специального назначения, в любую минуту готовые на штурм. Молодой человек вошел в дом первым, девушка проследовала за ним. В руках у них были заряженные пистолеты, а на голове — специальные береты с наушниками, микрофоном и встроенным маленьким фонариком на уровне правого виска. Стерн снаружи руководил их действиями, а помимо этого еще и следил по монитору за сенсорными датчиками. Изображение представляло собой все многообразие цветовой гаммы, указывавшей на разную температуру тела: от голубого до желто-красного. Различить очертания предмета не представлялось возможным.
Но это нечто походило на лежавшее на полу тело.
Речь вполне могла идти о раненом человеке. Но прежде чем убедиться в этом, Борису и Миле, согласно установленному порядку, следовало произвести тщательную разведку дома на предмет безопасности комнат.
Снаружи были установлены два огромных мощных прожектора, освещавшие с двух сторон фасады дома. Но сквозь плотно задернутые шторы их свет едва проникал внутрь. Мила попыталась приучить глаза к темноте.
— Все в порядке? — шепотом спросил ее Борис.
— В порядке, — ответила она.
Горан Гавила стоял там, где прежде была лужайка дома Кобаши, страстно желая закурить, словно не делал этого очень давно. Он беспокоился. В первую очередь за Милу. В передвижной установке рядом с ним сидела Роза Сара и просматривала отснятый по внутренней сети камерами видеонаблюдения материал. Действительно, между стоявшими друг напротив друга виллами была некая связь, и вскоре они узнают, какая именно.
Первое, что бросилось Миле в глаза в доме Ивонн Гресс, — это полный беспорядок.
Из прихожей открывался вид на гостиную, находившуюся по левую сторону, и кухню, что была справа. На столе громоздилась куча открытых коробок с хлопьями, полупустых бутылок апельсинового сока и пакетов с прокисшим молоком. Здесь же валялись и пустые банки из-под пива. Кладовая была открыта, и часть продуктов раскидана по полу.
У стола стояли четыре стула. Но только один из них был сдвинут с места.
В мойке было полным-полно грязных тарелок и сковородок с присохшими ко дну остатками пищи. Мила посветила фонариком на холодильник: на его дверце под магнитом в виде черепахи висела фотография улыбающейся женщины лет сорока, обнимавшей мальчика и девочку постарше.
В гостиной перед экраном огромного плазменного телевизора на журнальном столике стояли пустые бутылки из-под крепких алкогольных напитков, пивные банки и пепельница, переполненная окурками. Кресло было выдвинуто на середину комнаты, на ковре виднелись следы грязных ботинок.
Борис жестом привлек внимание Милы и глазами указал ей на вешалку, давая понять, что дальше им следует идти по отдельности, а затем вновь встретиться у лестницы, ведущей на верхний этаж. Он указал ей на комнату, находившуюся за кухней, оставляя за собой библиотеку и кабинет.
— Стерн, наверху по-прежнему все спокойно? — прошептал он по радио.
— Лежит без движения, — прозвучал ответ.
Они кивнули друг другу, и Мила направилась в указанном ей направлении.
— Ну вот, наконец, — произнесла в этот момент Роза Сара, не отрываясь от монитора. — Посмотрите-ка сюда…
Горан заглянул ей через плечо: согласно надписи на полях экрана, эти кадры появились девять месяцев назад. Тогда вилла Кобаши представляла собой всего лишь стройплощадку. При ускоренном просмотре рабочие, словно муравьи, с безумной скоростью носились вокруг незавершенного фасада здания.
— Вот посмотрите сейчас…
Роза перемотала запись немного вперед до кадров с закатом, когда все рабочие покидали стройку, с тем чтобы отправиться домой, а на следующий день вернуться обратно. Затем женщина поставила запись на нормальный режим воспроизведения.
В этот самый момент на экране у входной двери дома Кобаши что-то показалось.
Стоявшая неподвижно, словно в ожидании чего-то, тень. Она курила.
Огонек сигареты выдавал присутствие человека, который находился внутри дома дантиста и ждал, пока окончательно не наступит вечер. Когда стало довольно темно, он вышел на улицу. Огляделся, затем прошел несколько метров, отделявших его от дома напротив, и без стука вошел внутрь.
— Послушайте меня…
Мила находилась в мастерской Ивонн Гресс, среди сваленных в кучу в одном из углов комнаты холстов, мольбертов и разбросанных повсюду красок. Услышав в наушники голос Горана, девушка остановилась.
— Кажется, мы поняли, что случилось в этом доме.
Мила ждала продолжения тирады.
— Мы имеем дело с паразитом. — Мила не понимала, о чем шла речь, но Горан пояснил: — Один из рабочих, занятых на строительстве дома Кобаши, каждый вечер оставался внутри строящегося помещения до самого его закрытия, чтобы затем проникнуть в соседний дом. Полагаем, что он мог… — криминолог позволил себе сделать паузу, чтобы как можно лучше охарактеризовать леденящий душу смысл этого высказывания, — быть причастным к убийству семьи, там проживавшей.
Пришелец овладевает новым гнездышком, приобретая свойства иного рода. Воспроизводя их в гротескном подражании, он убеждает себя в том, что является их частью. Своей тлетворной любовью он охватывает все подряд. Он не желает быть отвергнутым, как чужеродное тело. Он, устав от притворства, бросает свою новую родню и ищет другое гнездо для разорения.
Рассматривая в мастерской Ивонн признаки прошлого пребывания здесь хозяйки, Мила вспомнила про личинки Sarcophaga carnaria, белевшие на ковре гостиной семейства Кобаши.
Затем девушка услышала голос Стерна:
— Как давно это было?
— Шесть месяцев назад, — прозвучал ответ Горана.
Мила почувствовала резь в животе. Почему так случилось, что Ивонн и ее дети стали пленниками психопата, который мог делать с ними все, что ему заблагорассудится? И это в окружении десятка других домов, других семей, отгородившихся в этом месте для богачей, полагая, что таким образом могут избежать мерзости окружающего мира, доверившись абсурдному идеалу безопасности.
Шесть месяцев. И никто ничего не заметил.
Каждую неделю стригли траву на лужайке, и розы на клумбах продолжали принимать любовную заботу садовников жилого комплекса. Освещение портика включалось все вечера напролет в соответствии с расписанием, утвержденным уставом кондоминиума. Дети гоняли на велосипедах или играли с мячом на аллее перед домом, женщины, прогуливаясь, болтали друг с другом о том о сем и обменивались рецептами десертов, мужчины делали воскресные утренние пробежки или мыли машины перед гаражами.
Шесть месяцев. И никто ничего не видел.
Никто не задавался вопросом, почему эти шторы были задернуты даже днем. Не заметил скопившуюся в почтовом ящике почту. Никто не обратил внимания на отсутствие Ивонн и ее детей по случаю проведения светских мероприятий, таких, как, например, осенний бал или лотерея 23 декабря. Рождественские украшения — одинаковые для всего комплекса — развешивались, как это принято у верующих, снаружи и внутри домов, а после праздников убирались. Звонил телефон, Ивонн и ее дети не открывали дверь, когда кто-нибудь стучался к ним. И все-таки никто ничего не заподозрил.
Единственные родственники Грессов жили недалеко отсюда. Но и им это молчание, длившееся так долго, не показалось странным.
И за все это время маленькая семья каждый день взывала, надеялась, молила о помощи или о внимании к себе, которого они, увы, так и не дождались.
«Наверное, речь идет о садисте. Это было его игрой, развлечением, кукольным домом», — поправила себя Мила, вспомнив о том, во что был одет труп девочки, оставленный Альбертом на диване Кобаши.
Мила подумала про насилие, бесчисленное количество раз выпавшее на долю Ивонн и ее детей за этот продолжительный отрезок времени. Шесть месяцев истязаний. Шесть месяцев мучений. Шесть месяцев агонии. Но если хорошенько подумать, то не такой уж он и подонок в сравнении со всем остальным миром, забывшем об их существовании.
И «блюстители порядка», несмотря на свое круглосуточное дежурство как раз напротив их дома в состоянии полной боевой готовности, ни о чем не догадывались! Они также, будучи в некоторой степени виновными в случившемся, стали невольными соучастниками преступления. И она тоже.
«Еще раз, — подумала Мила, — Альберт выставил напоказ ханжество той части рода человеческого, что считает себя „нормальной“ только потому, что не убивает невинных детей, отрезая им руку. Но они способны на другое, не менее тяжкое преступление — безразличие».
Борис прервал размышления Милы.
— Стерн, как дела наверху?
— Дорога свободна.
— Хорошо, тогда мы поднимаемся.
Они встретились, как и было условлено, у подножия лестницы, ведущей на второй этаж, туда, где находились спальни.
Борис подал Миле знак прикрывать его. С этого момента им следовало прекратить все переговоры по рации, чтобы не позволить обнаружить свое присутствие. Стерну было разрешено нарушить это молчание только для предупреждения о перемещении живого контура.
Мила и Борис стали подниматься. Лежавшие на ступенях ковровые дорожки были запачканы пятнами, следами от обуви и остатками пищи. На стене вдоль лестницы висели снимки, сделанные во время каникул, дней рождения и семейных торжеств, а на самом верху возвышался написанный маслом портрет Ивонн с детьми. Кто-то, вероятно раздраженный этим пристальным взглядом, выколол им глаза.
Когда они добрались до лестничной площадки, Борис остановился, позволив Миле подойти ближе. Затем он первым шагнул вперед: в коридоре было несколько полураскрытых дверей. В самом конце он круто поворачивал налево.
За этим последним углом находилась единственная во всем доме живая душа.
Борис и Мила медленно двинулись в этом направлении. Проходя мимо одной из дверей, она узнала размеренные звуки азбуки Морзе, обнаруженные в эфире. Она тихо открыла дверь и оказалась в комнате одиннадцатилетнего мальчика. Здесь на стенах висели плакаты с планетами, а в шкафах стояли книги по астрономии. Напротив закрытого окна стоял телескоп.
На небольшом письменном столе развернулась целая научная диорама: масштабная репродукция телеграфной установки начала девяностых годов. Она состояла из деревянного столика с двумя батарейками, подключенными посредством электродов и медного провода к просверленному диску, делавшему обороты через равные промежутки времени, — три точки, три тире, три точки. Вся установка была соединена маленьким проводом с портативной радиостанцией в виде динозавра. На диораме виднелась медная табличка с надписью: «1-е место».
Именно отсюда и исходил сигнал.
Одиннадцатилетний мальчик переделал свою работу в передающую радиостанцию, в обход ограничений и жестокого надзора удерживавшего их в плену человека.
Мила осветила лучом фонарика неубранную постель. На ней лежало грязное пластиковое ведро. По верхнему краю изголовья кровати виднелись следы потертостей.
По другую сторону коридора, как раз напротив, находилась спальня шестнадцатилетней девочки. Над дверью висели разноцветные буквы, составлявшие имя Кейра. Мила с порога окинула комнату беглым взглядом. На полу валялась скомканная простыня. Ящик шкафа, где хранилось нижнее белье, был опрокинут. Зеркало платяного шкафа было развернуто к кровати. Нетрудно догадаться для чего. И здесь на спинке кровати имелись потертости.
«Наручники, — подумала Мила. — Днем он привязывал их к кровати».
На этот раз грязное пластиковое ведро стояло в углу. Должно быть, оно служило для естественных нужд.
Через пару метров от спальни девочки находилась комната Ивонн. На грязном матрасе была только простыня. На ковре виднелись следы рвоты и валялись использованные гигиенические прокладки. В стене торчал гвоздь, на котором, возможно, раньше висела картина, но теперь красовался кожаный ремень в качестве напоминания о том, кто был здесь главным.
«Вот она, комната твоих игрищ, сукин сын! А может быть, он наведывался еще и к девочке! А когда пресыщался ими, входил в спальню к одиннадцатилетнему подростку только для того, чтобы избить его…»
Гнев был единственным чувством, которое Мила могла позволить себе при виде такого зрелища. И девушка не преминула проникнуться им, чтобы с жадностью испить из этого мрачного колодца.
Как знать, сколько раз Ивонн Гресс была вынуждена «одаривать ласками» этого монстра только для того, чтобы удержать его в этой комнате и не позволить накидываться на детей.
— Ребята, что-то шевелится. — В голосе Стерна прозвучала тревога.
Борис и Мила одновременно посмотрели туда, где заканчивался коридор. Времени на разведку не оставалось. Они нацелили оружие и свет своих фонариков четко в том направлении, с минуты на минуту ожидая увидеть нечто особенное.
— Стой там! — приказал Борис.
— Он идет к вам.
Мила перекинула указательный палец на спусковой крючок и стала медленно нажимать на него. Она чувствовала, как в ее ушах все сильнее отдается стук сердца.
— Он за углом.
Появление этого существа предварял приглушенный лай. Затем из-за угла высунулась лохматая морда и посмотрела на них. Это был пес породы ньюфаундленд. Мила подняла вверх пистолет и увидела, как Борис сделал то же самое.
— Все в порядке, — сказал молодой человек по радио. — Это всего лишь собака.
У него была липкая и грубая шерсть, красные глаза, а еще он был ранен в лапу.
«Он не убил его», — подумала Мила, приближаясь к собаке.
— Ну, красавчик, иди сюда…
— Он находился здесь в полном одиночестве месяца три — не меньше. Как такое возможно? — удивился Борис.
По мере того как Мила приближалась к собаке, та отступала назад.
— Будь осторожна, он напуган и может покусать тебя.
Но Мила не прислушалась к советам Бориса и продолжила медленно приближаться к ньюфаундленду. Она, чтобы успокоить животное, шла, пригнув ноги в коленях, и звала его:
— Ну, красавчик, иди ко мне.
Подойдя уже довольно близко к собаке, Мила увидела висевшую у нее на ошейнике табличку. Посветив на нее фонариком, она прочла его кличку.
— Тэрри, не бойся…
Наконец Мила вплотную подошла к животному. Она сунула псу под нос свою руку, чтобы тот ее обнюхал.
Борис заторопился.
— Заканчиваем осмотр этажа и впустим остальных.
Пес поднял лапу в направлении Милы, словно что-то хотел показать.
— Подожди…
— Что еще?
Мила не ответила, встала и увидела, как ньюфаундленд снова направился к темному углу коридора.
— Он хочет, чтобы мы пошли за ним.
И они оба пошли вслед за собакой. Свернули за угол и увидели, что коридор через несколько метров заканчивался. В самом его конце с правой стороны находилась последняя комната.
Борис проверил по плану.
— Отойди назад, мы не знаем, что это за помещение.
Дверь была закрыта. Прямо перед ней валялись разные предметы: стеганое одеяло со следами укусов зубов, миска, разноцветный мячик, поводок и остатки пищи.
— Вот, оказывается, кто разграбил кладовую, — сказала Мила.
— Интересно, для чего он перетащил сюда свои вещи…
Ньюфаундленд подошел к двери, словно в подтверждение того, что отныне это было его место.
— Ты хочешь сказать, что устроился здесь один… Но почему?
Словно желая ответить на вопрос девушки, собака завыла и принялась царапать когтями деревянную дверь.
— Он хочет, чтобы мы вошли туда…
Мила взяла поводок и привязала собаку к батарее отопления.
— Тэрри, стой лучше здесь.
Будто поняв, собака залаяла. Отодвинув в сторону все вещи, Мила ухватилась за ручку, а Борис взял дверь под прицел: тепловые сенсоры не обнаружили в этом доме присутствия иных живых существ, но никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Оба полицейских были убеждены, что за этой тонкой преградой скрывается эпилог трагедии, длившейся в этом доме на протяжении стольких месяцев.
Мила опустила ручку, замок щелкнул, и тогда она толкнула дверь вперед. Свет фонарика разрезал тьму надвое. Лучи перемещались из одной стороны в другую.
Комната была пуста.
По размеру она была метров двадцать. Без ковра на полу, с выкрашенными в белый цвет стенами. Окно прикрывала тяжелая портьера. С потолка свисала лампочка. Комната выглядела так, словно ею никогда не пользовались.
— Почему он привел нас сюда? — спросила Мила; этот вопрос был адресован скорее к ней самой, чем к Борису. — А где Ивонн с детьми?
Хотя в этом случае правильнее было спросить: «Что стало с телами?»
— Стерн.
— Да?
— Пусть входит криминальная полиция, мы закончили.
Мила вышла в коридор и отвязала собаку, которая, вырвавшись из рук девушки, снова направилась в комнату. Мила метнулась за ней и увидела, как та уселась в углу.
— Тэрри, ты не можешь оставаться здесь!
Но пес не сдвинулся с места. Тогда девушка подошла к нему с поводком в руках. Собака снова залаяла, но в ее лае не чувствовалось угрозы. Затем она принялась нюхать пол возле плинтуса. Мила нагнулась, отодвинула в сторону собачью морду и посветила фонариком. В этом месте ничего не было. Но после она все-таки его заметила.
Темное пятнышко.
Оно было диаметром не более трех миллиметров. Девушка придвинулась еще ближе и заметила, что оно имело продолговатую форму и слегка шероховатую поверхность.
Мила не сомневалась в том, что это было за пятно.
— Это произошло здесь.
Борис не понял.
Тогда Мила повернулась к нему лицом:
— Он их убил здесь.
— Мы действительно видели, что кто-то входил в дом… Но знаете, госпожа Ивонн Гресс была женщиной одинокой и привлекательной… Поэтому вполне могло так случиться, что в поздний час к ней приходили мужчины, жившие неподалеку.
Начальник охраны согласно кивнул, и Горан даже приподнялся на носочки, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Не смейте никогда говорить подобных вещей!
Он сказал это совершенно спокойно, но в его словах чувствовалась явная угроза.
Этот ненастоящий полицейский должен был найти оправдание для себя и своих подчиненных за допущенное невыполнение служебных обязанностей. А вместо этого он разыгрывал сцену, согласованную с адвокатами, выступавшими от лица комплекса Капо-Альто. Их стратегия заключалась в том, чтобы представить Ивонн Гресс как женщину весьма доступную только на том основании, что она была одинока и независима.
Горан заметил, что это существо — назвать его по-другому не представлялось возможным — на протяжении шести месяцев абсолютно свободно проникало в этот дом под тем же самым предлогом.
Криминолог вместе с Розой просмотрел много видеозаписей, относившихся к этому продолжительному периоду. Им приходилось прокручивать ленту в ускоренном режиме, но так или иначе повторялась одна и та же сцена. Иногда этот человек не оставался до вечера, и Горану представлялось, что такие моменты были самыми лучшими для изолированной семьи. Но вместе с тем и самыми ужасными, поскольку несчастные люди не могли освободиться от своих оков, без участия этого человека не могли ни есть, ни пить.
Быть подверженным насилию означает бороться за выживание. Непрерывная борьба в поисках наименьшего зла.
В видеозаписях этот человек был запечатлен также и днем, во время работы на стройке. На его голове всегда была кепка с козырьком, препятствовавшая телекамерам зафиксировать черты его лица.
Стерн поинтересовался у хозяина строительной фирмы о том, кто нанял этого типа в качестве временного рабочего. Тот ответил, что это был некий Лебрински, но имя оказалось вымышленным. Такое случалось довольно часто, особенно когда на стройку нанимали иностранных рабочих без вида на жительство. По закону работодатель был обязан всего лишь потребовать документы, удостоверяющие личность, а не проверять их подлинность.
Некоторые рабочие, занятые на постройке дома Кобаши в тот период, говорили о том, что это был замкнутый тип, которого больше интересовали собственные дела. Полицейские попытались воспользоваться их свидетельствами для создания фоторобота преступника. Но словесное описание его внешности оказалось весьма противоречивым и не могло принести пользу следствию.
Закончив опрашивать начальника охраны, Горан присоединился к остальным членам группы, находившимся в доме Ивонн Гресс, где теперь безраздельно хозяйничал Крепп со своей командой.
Пирсинг весело позвякивал на лице эксперта по отпечаткам пальцев, когда он, словно эльф в заколдованном лесу, перемещался по комнатам. Дом в действительности казался именно таким: ковер был полностью покрыт прозрачной пластиковой пленкой; галогеновые лампы возникали то тут, то там, освещая то всю территорию целиком, то отдельные ее участки. Люди в белой спецодежде и защитных очках из плексигласа рассыпали по всей поверхности пола порошок и реагенты.
— Хорошо, наш друг оказался не таким проворным, — начал Крепп, — наряду с бардаком, устроенным собакой, он оставил после себя разного рода отходы: банки, сигаретные окурки, грязные стаканы. ДНК так много, что этого типа можно даже клонировать! — сыронизировал эксперт.
— А отпечатки пальцев? — спросила Роза Сара.
— Навалом! Но к сожалению, этот тип никогда прежде не гостил в отечественных тюрьмах: в архивах он не значится.
Горан покачал головой: столько следов — и никакой перспективы выйти на подозреваемого. Наверняка этот паразит был еще менее заметен по сравнению с Альбертом, который весьма успешно позаботился о том, чтобы вырубить все камеры видеонаблюдения, прежде чем проникнуть в дом Кобаши вместе с трупом девочки. Именно это Горану никак и не удавалось понять.
— А что ты скажешь насчет трупов? Мы просмотрели все записи, но паразит никогда ничего не выносил за пределы дома.
— Потому что они покидали дом не через дверь…
Все вопросительно переглянулись, пытаясь понять смысл этой фразы.
Тогда Крепп добавил:
— Мы проверяем канализацию. Полагаю, что именно таким образом он от них отделался.
— Он расчленил их, — пришел к заключению криминолог. — Этот маньяк играл в нежного мужа и обожаемого папочку. А потом они надоели ему, либо, быть может, закончив свою работу в доме напротив, он в последний раз пришел и сюда. Как знать, предчувствовали ли Ивонн и ее дети, что их конец уже близок.
— Но напоследок у меня припасена еще одна странность… — произнес эксперт.
— Какая странность?
— Пустая комната на верхнем этаже, та самая, где наша коллега полицейский нашла маленькое пятнышко крови.
Мила, услышав, что речь зашла о ней, посмотрела на Креппа. Горан видел, как она напряглась, готовясь отразить нападение. Эксперт-дактилоскопист у многих вызывал подобную реакцию.
— Комната на втором этаже будет моей Сикстинской капеллой, — высокопарно выразился он. — Это пятнышко натолкнуло меня на мысль, что именно здесь и произошло убийство. Затем он все привел в порядок, хотя и упустил эту маленькую деталь. Однако этот тип пошел еще дальше: он перекрасил стены!
— Но для чего? — спросил Борис.
— Очевидно, что он полный профан. После того как он оставил после себя такую кучу улик и спустил человеческие останки в канализацию, он уже приговорил себя к пожизненному заключению. Тогда для чего же утруждать себя еще и покраской?
Для Горана причина поведения преступника была также не ясна.
— И что ты будешь делать?
— Сниму слой краски и посмотрю, что под ней. Нам потребуется совсем немного времени, с помощью новейшей техники я смогу восстановить все пятна крови, которые этот идиот попытался скрыть таким наивным способом.
Горану этого было недостаточно.
— На данный момент у нас есть похищение человека и попытка утаивания трупа. Ему дадут пожизненное, но это вовсе не означает, что мы наказали виновного. Чтобы вся правда всплыла на поверхность, нужно предъявить ему еще и обвинение в убийстве, поэтому нам так нужна эта кровь.
— Она у вас будет, доктор.
К этому времени у следствия было всего лишь неполное описание преступника. Следователи сравнили его с данными, полученными Креппом.
— Я бы сказал, что речь идет о человеке лет сорока-пятидесяти, — начала перечислять Роза. — Плотного телосложения, рост около метра шестидесяти восьми сантиметров.
— Судя по следам на ковре, размер обуви сорок третий, поэтому я думаю, что все сходится.
— Он курит.
— Сигареты он делает вручную из табака и папиросной бумаги.
— Прямо как я, — сказал Борис. — Мне всегда очень нравится иметь что-нибудь общее с подобными типами.
— И я бы еще сказал, что он любит собак, — подытожил Крепп.
— Это только потому, что он не тронул ньюфаундленда? — спросила Мила.
— Нет, моя дорогая. Мы обнаружили шерсть дворняги.
— Но кто вам сказал, что именно этот человек занес шерсть в дом?
— Шерстинки присутствуют в грязи, из которой состоят оставленные им на ковре следы ботинок. Безусловно, там присутствует и строительный материал — цемент, мастика, растворители, — на который прилипло все остальное. Таким образом, там имеется все, что у этого типа возле дома.
Крепп посмотрел на Милу с видом человека, которому довольно непредусмотрительно был брошен вызов и который в конце концов одержал верх благодаря своей безусловной изворотливости. После этого минутного возвеличивания он отвел взгляд в сторону и снова стал хладнокровным профессионалом, каким его все и знали.
— Есть еще одна деталь, но я пока не знаю, стоит ли она того, чтобы о ней говорить.
— Ну, давай, колись… — не отступал Горан, демонстрируя свою полную заинтересованность, поскольку знал, что Креппу нравилось, когда его упрашивают.
— В этой грязи на подошвах его ботинок обнаружена огромная концентрация бактерий. Я спросил на этот счет мнение моего знакомого химика…
— А почему химика, а не биолога?
— Потому что, как я предчувствую, речь едет о так называемых «бактериях для переработки нечистот», которые существуют в природе, но используются для разных нужд, к примеру для уничтожения пластика или отходов нефтепереработки. — Затем он уточнил: — В действительности они ничего не съедают, а только производят энзимы. Их используют для дезинфекции мест, занятых прежде под свалками.
Горан заметил, как Мила и Борис резко переглянулись.
— Свалки? Черт побери… Мы знаем, кто это.
