Бифштексы на гриле. Дымящиеся чурраско. Сочащиеся жиром сосиски. Поджаренная кровяная колбаса… Все это шкворчало, шипело, стреляло — сооружение для барбекю растянулось на несколько метров. Ничего не скажешь, Винисьо Пельегрини подошел к обряду приготовления asado с размахом.

Палермо-Чико расположен в северо-западной части города. Виллы, выстроенные по французскому образцу, особняки, поместья в английском стиле — в окружении деревьев и кустов дикого винограда. По стенам стелется плющ, укрывая от любопытных взоров роскошные строения и сторожевые будки; если присмотреться, в его зарослях можно разглядеть протянутые электрические провода.

Видеокамеры. Переговорные устройства. Охранники. Собаки. Металлоискатели. Личный досмотр. Чтобы проникнуть в сад Пельегрини, Жанна и Феро миновали все эти этапы. Но самым лучшим пропуском послужило им то, что они были французы. Вилла оказалась более современной, чем большинство других сооружений квартала. Светлое строение строгих линий в духе Малле-Стивенса, украшенное квадратными башенками и искусно выполненными витражами. Жанне вспомнилось, что Пельегрини живет здесь под домашним арестом: да уж, это, наверное, самая комфортабельная из всех виденных ею тюрем.

Они прошли вперед. Перед ними расстилались лужайки, окаймленные плакучими ивами, столетними дубами и величественными сикоморами. Под ними хлопотали мужчины в фартуках и белых колпаках, похожие на шеф-поваров французских ресторанов. Гости с тарелками в руках спокойно дожидались, пока готовились все эти груды мяса…

Жанна полагала, что встретит здесь генералов в военной форме и пожилых дам в строгих костюмах. Еще один стереотип… Сборище скорее напоминало модное «пати» в каком-нибудь закрытом клубе Майами. Мужчины, правда, были не первой молодости, но выглядели стройными и подтянутыми. Прекрасно одеты, у всех — спасибо аргентинскому солнцу — загорелая кожа. Отличного покроя брюки, свитеры от «Ральфа Лорена», туфли для гольфа… Женщины в основном годились им во внучки. Правда, у многих на лице — характерное застывшее выражение, какое бывает у людей азиатского происхождения или — как в данном случае — у тех, над кем поработал скальпель хирурга-косметолога. Наряды от Гуччи, Версаче и Прада. Любая, без исключения, могла смело претендовать на титул Мисс Аргентина, а то и Мисс Латинская Америка.

Бывшие диктаторы недурно сохранились, подумала Жанна. Офицеры, убивавшие, пытавшие и грабившие людей, похоже, чувствовали себя превосходно — несмотря на то, что в последние три десятка лет на каждого из них было заведено судебное дело. Их это мало волновало: они безмятежно ждали приговора, убежденные, что аргентинскому правосудию все равно не опередить старуху с косой.

Жанна бросила взгляд в сторону Феро. Он не отрываясь смотрел на разложенные на решетках куски мяса.

— Вам нехорошо?

— Э-э… Я вегетарианец.

Н-да, из этого психиатра такой же покоритель Аргентины, как из нее королева красоты на конкурсе мокрых купальников.

— А вот и наши милые французики!

Они обернулись на голос, издавший этот возглас по-испански. К ним приближался настоящий великан со стриженым ежиком седых волос, в удобных широких джинсах и темно-синей шерстяной водолазке. Винисьо Пельегрини носил очки в тонкой золоченой оправе. Над верхней губой у него топорщилась стальная щетка коротких усов. Металл очков, казалось, подчеркивал рубленые черты лица — лица сильного хищника с отменным здоровьем. Возраст Пумы, должно быть, приближался к семидесяти пяти, однако выглядел он лет на двадцать моложе.

— Чем обязан чести, muchachos?

В правой руке он держал тарелку, на которой покоился кусок говядины размером с добрую пиццу. В левой — бокал красного вина цвета крови. Людоед, содрогнулась Жанна. Она живо представила себе, как Пельегрини встречает женщин из движения «Матерей», собравшихся на митинг протеста перед воротами его виллы. Он из тех, кто способен спустить на них собак.

Жанна в двух словах изложила цель своего визита. Сбор материала. Книга. Генералы. В общем, привычный блеф.

— Хо-хо-хо, — нимало не смутившись, пророкотал он. — Любители воспоминаний, значит?

Оглядевшись по сторонам в поисках спокойного местечка для беседы, он кивнул им на стол тикового дерева, стоящий в тени сикоморы. Все трое расселись вокруг.

Только тут генерал заметил, что у них в руках ничего нет, и удивленно поднял брови:

— Вы ничего не едите?

Жанна протянула руку к корзинке в центре стола и взяла empanada — слоеный пирожок с мясом, знаком пригласив Феро последовать ее примеру. Но психиатр лишь мотнул головой.

— Где вы нашли мой адрес?

— В офисе «Матерей площади Мая».

— Вот суки!

— Там был только…

— Все до единой — суки! — Он потряс ножом. — А вертит всем еще одна сука — Кристина Киршнер. Вы хоть знаете, сколько бюджетных деньжищ она отвалила этим помешанным дурам? А страна, между прочим, на грани краха!

Кристина Фернандес Киршнер унаследовала пост президента от своего покойного мужа. Жанна помнила, что эта чета добилась реформы Верховного суда и объявления всех законов о неприкосновенности антиконституционными. Чтобы вогнать старого Пельегрини в злобный раж, этого было более чем достаточно.

— Майские дуры, вот они кто! И мошенницы! Их сыночки живы-здоровы, смылись в Европу и там как сыр в масле катаются!

Это была чудовищная ложь, но Жанну она не слишком удивила: она знала, что в Буэнос-Айресе ходят и такие слухи. Да и Пельегрини, по правде сказать, кипятился больше для проформы.

— В числе тех, о ком мы хотели бы упомянуть в своей книге, — как ни в чем не бывало продолжила она, — есть адмирал Альфонсо Палин…

Пума вонзил вилку в своей бифштекс и принялся с ожесточением кромсать сочащееся кровью мясо.

— Желаю удачи, — проглотив кусок, бросил он. — Его уже лет двадцать никто и в глаза не видел.

— Но вы ведь его знали?

— Конечно. Настоящий патриот. Занимал ответственный пост в службе разведки аргентинской армии. Один из столпов войны с диверсантами.

— Что вы можете о нем рассказать? О нем как о человеке?

Пельегрини энергично жевал мясо. Казалось, это действие поглощает большую часть его мыслительной деятельности. Однако в мозгу оставалась некая зона, продолжавшая размышлять. И подыскивать нужные слова для описания адмирала Палина.

— Был у него один недостаток, — наконец выдал он, хлебнув вина. — Святоша был каких поискать. В церковь ходил. Поддерживал связи с католическими кругами.

— Вы полагаете, его религиозные убеждения не мешали ему заниматься… э-э… военной службой?

— А вы как думаете? У Палена руки были по локоть в крови. Если не выше. Приходилось как-то с этим мириться. Хотя в то время церковные власти одобряли уничтожение диверсантов.

Полковник в очередной раз набил рот мясом. Запил вином. Как будто заправлял машину топливом.

— Помню одну историю, — сказал Пельегрини. — Это было в начале диктатуры, в семьдесят шестом году. Палин участвовал в первых vuelos. Вам известно, что это такое?

Жанна молчала. Ее потрясло, с какой легкостью офицер говорит о прошлых бесчинствах власти.

— Так известно или нет?

— Мне известно, конечно. Но…

— Что «но»? А про срок давности вы подумали? И потом, шла война — никогда об этом не забывайте! Нашу страну охватила зараза. Мы спасли Аргентину от гибели. Если бы мы не вырезали под корень всех этих леваков, — он с отвращением произнес испанское слово «izquierdistas», — они бы чуть позже опять взялись за свое.

Пума отмахнул ножом еще кусок мяса. У него за спиной бродили гости — брюки в клетку, кричащих расцветок свитеры, пестрые платья от модных модельеров, — цирк, да и только.

— И не вам нас учить! — Пельегрини ткнул вилкой в сторону Жанны. — Это вы, французы, изобрели все эти штуки. Подрывную войну. Пытки. Эскадроны смерти. И трупы в море первыми начали сбрасывать вы! В Алжире вы все это испробовали. А вашим теоретиком был полковник Тренкье, он написал «Современную войну». Мы просто последовали вашему примеру, вот и все. И учили нас французы. Половина ОАС перебралась в Буэнос-Айрес. У Осареса во французском посольстве был свой кабинет! Эх, какое время…

Жанна взяла еще один empanada. Не хотелось показаться невежливой.

— Как бы там ни было, — продолжил он, — в одном нам не откажешь — в эффективности. Мы справились за три года. Полностью подавили врага. И занялись всякой мелочью.

— Вроде операции «Кондор»?

Пельегрини равнодушно пожал плечами:

— Зачем выволакивать на свет божий такое старье?

Жанна решила слегка показать зубы:

— Военные власти тоже привели Аргентину к краху.

Пельегрини грохнул об стол зажатыми в кулаки ножом и вилкой:

— Наше единственное поражение — это Фолклендская война! Дурацкая идея дурака-генерала! Поганые англичане! В девятнадцатом веке, когда они осадили Буэнос-Айрес, наши женщины лили им на головы кипящее масло. Вот это было время! — Полковник ткнул вилкой в сторону Феро: — А что-то парень ничего не ест?

— Он уже пообедал. Но вы начали говорить о том, что случилось с адмиралом Палином…

— Ах да. Как-то раз, когда только начинали практиковать vuelos — Палин тогда был простым морским офицером, — у него вышла одна неприятность. Врач делал в самолете уколы заключенным. Обычно, как только они отрубались, мы их раздевали. Я сам участвовал в таких операциях: смотреть на все эти кучей сваленные голые тела, как в нацистском концлагере, вещь малоприятная, вы уж мне поверьте. Ну, потом открывали люк и сбрасывали их вниз. И вот Палин тащил одного парня к люку, а тот возьми и проснись. И как вцепится в него! — Пельегрини рассмеялся. — И этот придурок чуть не сверзился вниз вместе с диверсантом!

Он захохотал еще громче, но постепенно смех перешел в хриплый кашель. Насупившись, он вернулся к своей тарелке с мясом:

— Он говорил, этот парень потом снился ему по ночам. Снилась его рожа, перекошенная от страха. И руки, которые он никак не мог от себя оторвать… И все ему казалось, что он слышит, как тот кричит, пока летит вниз… Палин считал, что ничего хуже vuelos и быть не может. Как будто сам Господь Бог пробудил этого заключенного, чтобы Палин осознал, что за мерзости творит. — Пельегрини выпрямился и напыщенно продекламировал: — «Глаз был в могиле и глядел на Каина…»

И вдруг взмахнул своим ножом в потеках крови, словно отметая прочь все сказанное раньше:

— Но это ему не помешало продолжать в том же духе. И между прочим, основать милицию «Три А». Славная работа.

Жанне уже приходилось слышать это название. Аргентинский антикоммунистический альянс. Террористическая ультраправая группировка, во все черные годы поставлявшая кадры для эскадронов смерти.

— Затем, — продолжал полковник, — он стал адмиралом. Видела в нем души не чаял. Он у них считался интеллигентом, но это как раз было не трудно. Его назначили главой государственного секретариата по информации. Руки пачкать больше не требовалось. Ну, а потом он открыл психоанализ.

— Психоанализ?

— В Аргентине такие штуки идут на ура. Он много лет посещал аналитика…

Жанна представила себе, как адмирал Альфонсо Палин — главный палач, серийный убийца, «мозг» всех операций по выявлению и уничтожению недовольных, раз в неделю отправляется к психоаналитику и раскрывает перед ним душу, очевидно, в надежде усмирить муки совести. Миссия невыполнима.

Но пора было брать быка за рога:

— Нам известно, что в тысяча девятьсот восемьдесят первом году Альфонсо Палин приезжал в Кампо-Алегре, которым вы тогда руководили…

Пельегрини перешел к achuras — по-испански это слово означает «пустяки». Сосиски… Кровяная колбаса…

— Вы умеете собирать информацию…

— Не могли бы вы рассказать, что тогда произошло?

Пума насторожился:

— С какой стати я должен вам это рассказывать?

Она решила сыграть на его тщеславии:

— Чтобы занять центральное место в нашей книге. — И добавила по-французски: — En haut de l'affiche. И потом, вы же сами только что сказали: срок давности.

Полковник улыбнулся самодовольной и злобной улыбкой. Да, тщеславие — вот его ахиллесова пята. Жанна помимо воли начинала проникаться чем-то вроде уважения к этому типу. Убийца, виновник гибели сотен и тысяч людей, но в то же время человек прямой и по-своему честный. Не лжет и не изворачивается.

— В то время у нас была большая проблема, — заговорил полковник. — Генералы решили, что убивать детей заключенных не стоит. Следовательно, их надо было собирать. Воспитывать. Знаете, как говорили в Чили? Убей суку, пока не наплодила щенят. А у нас так не поступали. У нас малышам оставляли жизнь и возвращали их на прямую дорогу. Переводили в другую школу. Я всегда считал, что мы совершаем ошибку. Их тоже надо было уничтожить. Всех. Сегодня-то каждому ясно, к чему это нас привело: эти паршивые сопляки, которых пощадили, которых вырастили, оборачиваются против нас же! Чего было не погрузить их всех на один пароход? Канистра бензина и спичка…

— Так что же все-таки произошло?

— Бардак начался, вот что! — спокойно сказал Пельегрини. — Правила полетели к черту. Бабы рожали прямо в камерах. Офицеры забирали у них младенцев и несли своим шлюхам в подарок. Один комиссар удочерил новорожденную девчонку, чтобы вырастить себе к старости невесту. Чины постарше торговали детьми — предлагали зажиточным семьям. Видела понял, что пора положить конец этому бедламу. И приказал Палину провести перепись.

— То есть переписать младенцев, родившихся в концентрационных лагерях?

Полковник проглотил сосиску:

— Именно.

И тут в первый раз за все время беседы подал голос Феро:

— Ну а матери? Что сталось с матерями?

— Их переправили.

— Куда?

Пельегрини поочередно обвел взглядом Феро и Жанну. Казалось, их наивность поразила его до глубины души:

— В Буэнос-Айрес отправляли телекс с пометкой RIP — Resquiescat in расе. Тогда еще попадались люди с чувством юмора.

— В ноябре восемьдесят первого года, — не отступала Жанна, — Палин прибыл в Кампо-Алегре с заданием провести перепись родившихся младенцев. Но произошло нечто неожиданное. Адмирал сам захотел усыновить ребенка.

Пума издал восхищенный свист.

— Да уж, companera, материал собирать вы действительно умеете.

— Мальчику было девять лет. Его звали Хоакин. Он уже жил в приемной семье — у младшего офицера военной базы Уго Гарсии. Это был алкоголик, который допился до того, что убил жену, а потом покончил с собой. Хоакин убежал в лес и скрывался там три года, пока его не подобрал бельгийский иезуит Пьер Роберж. В марте тысяча девятьсот восемьдесят второго года Роберж, вместо того чтобы отдать ребенка Палину, бежал вместе с ним в Гватемалу. Но в конце концов снова связался с вами и передал мальчика Палину, а сам кончил жизнь самоубийством.

Пельегрини рассмеялся:

— Вот видите, вы сами все лучше меня знаете!

— Ответьте мне всего на один вопрос. Почему Альфонсо Палин хотел усыновить Хоакина, несмотря на то что у ребенка были все проявления аутизма и явная склонность к агрессии?

Пума задумчиво покачал головой. На губах у него еще не погасла улыбка. Как будто он продолжал про себя усмехаться над забавной иронией судьбы:

— Причина-то у него была. Самая основательная. Хоакин был его сыном. Его биологическим сыном.

— Что?!

— Сравните даты. Сразу поймете, что хронология хромает. В восемьдесят втором году Хоакину было девять лет. Значит, он родился в семьдесят третьем. За три года до начала диктатуры. Он и в самом деле не принадлежал к украденным детям, потому что такие появились только после семьдесят шестого года. Просто его мать подложила нам свинью. Это было еще до того, как мы пришли к власти.

— А кто была его мать?

— Секретарша в ЭСМА. Как ее звали, не скажу, не помню. Но мы выяснили, что она шпионка, из левых. А у нас работает, чтобы добывать секретную информацию. Ну, ее отправили в Кампо-Алегре, и там ей развязали язык…

— Но при чем тут Альфонсо Палин?

— При том, что она работала в ЭСМА его личным секретарем. Ну и спала с ним. В койке вытягивала из него нужные сведения. Правда, болтали, что у них в самом деле была любовь, но про это ничего не скажу, сам не знаю. Короче говоря, когда Палин увидел список рожениц заключенных, то обнаружил в нем имя своей пассии. Он, оказывается, и понятия не имел, что она беременна. Ну, он прикинул по датам и понял, что отец ребенка — он.

— А может, у нее был и другой любовник? Тоже из левых? Какой-нибудь montonero?

— Так и я ему то же самое втолковывал, а он — ни в какую. Уперся на своем. И кстати, оказался прав.

— В каком смысле?

— В смысле яблочко от яблони. Мальчишка был вылитый папаша. И чем старше становился, тем больше был на него похож.

— Внешне?

— Ну и внешне, конечно. Но главное, характером. Такой же мясник, только маленький. И дикий…

Жанна посмотрела на Феро. Как бы невероятно ни звучал рассказ Пумы, он объяснял и начало, и конец этой истории. Упорство, с каким Палин разыскивал Хоакина. И тот факт, что в кабинете психиатра он представил его как своего сына.

— А что было потом? Я хочу сказать, после Гватемалы?

— Точно не знаю. Палин поехал за Хоакином в Атитлан. Иезуит с ним не справился, а потом и сам свел счеты с жизнью. Больше я никого из них никогда не видел. После Фолклендской войны след Палина окончательно затерялся.

Пельегрини бросил взгляд на часы. Потом вдруг нахмурил брови и, уперев руки в боки, проговорил:

— Что-то не нравятся мне ваши вопросы…

Но Жанна не растерялась:

— В нашей книге Хоакину, сыну Палина, отводится особое место.

— Это еще почему?

— Потому что он сам стал убийцей. Во Франции.

Пуму эта новость не удивила и не взволновала.

Выбрав из стоящих на столе бутылок одну, с содержимым покрепче, он налил себе добрую порцию. Словно плеснул бензином в раскаленную печь, мелькнуло у Жанны.

— Чертовы сопляки, — пробормотал он, одним махом опрокинув стакан. — Говорил же, всех их надо было перебить.