Неовульф

— Слушайте, Тальбот!
Моих людей убивают…
Рот рокотал в телефонную трубку,
Как море — в раковине.
— Узнайте — кто и за что и прекратите это!
— Как прекратить? — спросил я.
— Да как хотите! — он рявкнул. —
Вот только я не желаю,
Чтоб они ушли целыми и невредимыми,
Когда вы прекратите это… ясно, о чем я?
Что ж, ясно… и он меня понял.
Знаете — это было
В двадцатых годах двадцать первого века,
В Эл-Эй, на Венис-бич.
Гар Рот рулил бизнес на всем побережье,
Продавал стимуляторы, стероиды и колеса —
Да все, чем можно закинуться. Полный успех.
Загорелые парни в стрингах, что жрали стероиды,
Крутобедрые девки, желавшие бюст увеличить,
Все, кто сидел на гормонах и феромонах, —
Рота любили все. У него была дурь.
Копы — те брали взятки и смотрели сквозь пальцы…
Гар был королем мира — от Лагуны до Малибу.
Он построил пляжную дискотеку, и там
Мускулистые парни и грудастые телки
Тусовались, пили коктейли и понтовались.
О да, бог этого города — плоть,

А плоть их была прекрасна,
И они веселились.
Все вокруг веселились —
Закидывались, подкуривались, торчали,
Музыка так гремела, что отдавалась в костях, —
Так было…
А после вдруг начались убийства.
По-тихому.
Кто-то проламывал головы,
Рвал на куски тела… и криков никто не слышал
За грохотом музыки и шумом прибоя —
В тот год снова в моду вошел хэви-метал.
Убийца похитил с десяток парней и девчонок,
Их уволок в море…
А на заре — трупы.
Рот говорил — он решил поначалу,
Что это — дела конкурентов,
Усилил охрану, в воздух поднял вертолеты,
В море спустил катера — ведь убийца вернется…
И он возвращался — снова, снова и снова.
Но на пленках видеокамер не было ничего.
Что это — не знал никто, но, черт возьми,
Оно отрывало головы, руки и ноги,
Выдирало из пышных грудей силикон,
На песке оставляло яички с высосанными стероидами —
Сморщенные, словно морские моллюски…
Рот зверел — пляж был явно уже не тот.
Вот тогда он мне позвонил…
Я перелез через спящих цыпочек разного пола
И тронул плечо Рота.
Глазом моргнуть не успел — а десяток серьезных стволов
Целят уже мне в сердце и между глаз.
И я сказал: «Эй, я не монстр. В смысле —
Не монстр, который вам нужен…
Пока что».
Я сунул ему визитку.
«Тальбот, — сказал он. —
Вы готовы решить проблему? С вами я говорил?»
«Точно, — сказал я (полуденное рычанье)… —
А у вас — проблема, которую надо решить.
Сделка: я устраняю вашу проблему,
А вы мне платите бабки, бабки и бабки».
Рот отвечает:
«Конечно, мы все обсудили.
Как скажете. Сделка есть сделка.
Я-то считаю: либо евроизраильтяне,
Либо китайцы… Боитесь их?»
«Нет, — говорю. — Я их не боюсь».
Типа я даже подумал — застать бы это местечко
В полной красе.
Поредели ряды красоток-красавчиков Рота,
И, если поближе глянуть, совсем не так уж
Они мускулисты и пышногруды.
Закат. Началась вечеринка.
Я Роту сказал — терпеть не мог хэви-метал
Даже в самом его начале…
Он отвечает: на вид вы моложе, чем в жизни.
Ох и громко… от усилителей вибрирует все побережье.
Я раздеваюсь — пора. И жду,
Четвероногий уже, в прогалине дюн.
Жду дни и ночи, ночи и дни — жду.
«Где, твою мать, ты сам и где твои люди? —
Спросил меня Рот на третий уж день. — Где?
За кой тебе хрен я плачу?
Прошлой ночью на пленке был
Только пес какой-то громадный».
Но я усмехаюсь. «Вашей проблемы
Пока что нет и следа, — сообщаю ему. —
А был я здесь постоянно».
«Говорю тебе, — он орет, — это израильтяне!
Нельзя доверять европейцам!»
Третья ночь.
Огромная, красная, как неон, луна.
Двое играют в прибое.
Парень с девчонкой.
Гормонов в них еще больше, чем наркоты.
Девчонка визжит и смеется,
Медленно бьется прибой.
Был бы здесь враг — пахло бы самоубийством,
Но враг приходит на берег не каждую ночь,
И они танцуют в прибое,
Плещутся и вопят… а у меня острый слух
(Чтобы лучше их видеть), глаз острый
(Чтоб лучше их слышать),
А они, мать их так, молоды, счастливы… черт,
Прямо хочется плюнуть.
Что для таких, как я, поганей всего —
Это когда дар смерти таким, как они, дается.
Первой кричит девчонка. Лик красной луны — высоко,
Полнолунье было вчера.
Я вижу — она упала в прибой, как если б
Там была глубина двадцать футов — не два,
Как если б ее в песок засосало. Парнишка бежал,
Прозрачная струйка мочи текла из-под плавок,
Бежал, спотыкался, орал…
Оно вышло из воды — медленно, как персонаж
Из дешевого фильма ужасов в скверном гриме.
Загорелую девушку оно несло на руках.
Я зевнул, как большая собака,
И принялся вылизываться.
Оно откусило девчонке лицо, тело швырнуло в песок,
Я подумал: «Мясо и химикаты. Как просто
Их превратить в мясо и химикаты, один укус —
И они — только мясо и химикаты!..»
Подбежали охранники Рота. Ужас в глазах,
В руках — автоматы… Оно похватало их,
Разорвало в клочья — и бросило на песок,
Лунным залитый светом.
Оно побрело неловко по пляжу, белый песок
Лип к серо-зеленым лапам, перепончатым и когтистым.
«Клево, мам!» — завыло оно.
Какая ж мать, — я подумал, — родить умудрилась такое?
Я слышал — там, выше по пляжу, орет Рот:
«Тальбот, поганая сволочь! Ты где, Тальбот?»
Я встал, потянулся и рысцой потрусил по пляжу.
«Ну, здравствуй», — сказал я.
«Ой, песик», — откликнулся он.
(Я ж тебе оторву волосатую лапу и суну в глотку!)
«Так, — говорю, — не здороваются…»
Он говорит: «Я Грэвд-Эл.
А ты кто — Тузик, воющий сукин сын?»
(Ох, отделаю я тебя — в клочки разметаю!)
«Изыди, ужасный зверь», — говорю.
Он смотрит — глаза блестят угольками в трубочке с крэком.
«Изыди? Ты че, парень? И кто же меня заставит?»
Рыкаю: «Я. Я!
Я — в авангарде».
Он поглядел глуповато, обиженно и растерянно…
Даже
Стало жаль его на минутку.
А потом из-за облака вышла луна.
Я завыл.
Вместо кожи была у него светлая чешуя,
Зубы — острее акульих,
Пальцы — перепончаты и когтисты.
Он зарычал — и рванулся к моей глотке.
Он кричал: «Да что ты такое?!»
А потом: «Нет, нет и нет!»
А потом: «Черт, так нечестно!»
А потом — ничего… не было,
Не было слов,
Ведь я оторвал ему руку
И отшвырнул в песок,
И мгновенье еще пальцы
Пустоту исступленно хватали.
Грэнд-Эл рванулся к воде — я почесал следом,
Соленой была вода, и смрадной — его кровь,
Черный ее вкус я ощущал в пасти.
Он нырнул — я за ним, все глубже и глубже,
И когда я почувствовал: легкие разорвутся,
И будут раздавлены горло, и череп, и мозг, и грудная клетка,
И набросятся полчища монстров, и просто придушат,
Мы приплыли к останкам нефтяной вышки.
Вот куда приполз подыхать Грэнд-Эл!
Наверное, в этом месте он и родился:
Ржавый скелет буровой, брошенный в море.
Он почти уж подох, когда я к нему подошел,
Я не стал добивать — пусть уж сам…
Выйдет тот еще корм для рыб,
Блюдо приопов — скверное мясо.
И только,
Пнув его в челюсть, я вышиб акулий зуб
И взял на счастье…
Тогда рванулась она —
Бросилась — вся из сплошных клыков и когтей.
Даже у зверя есть мать, — что тут такого?
Матери есть у многих.
Лет пятьдесят назад матери были у всех!
Она оплакивала сына, вопила и причитала,
Она спросила: «Как мог ты быть столь жестоким?
Упав на колени, гладила сына и выла.
А после мы говорили, с трудом слова подбирая…
Что там было — дело не ваше.
Вы или я такое делали раньше.
Любил ли ее я,
Убил ли… а сын ее мертв, как скалы.
Мы по песку катились — шерсть трется о чешую,
Загривок ее, зажатый моими клыками,
Когти впиваются в спину…
Старая, старая песня.
Когда из прибоя я вышел,
Светало. Рот поджидал.
Я бросил на землю голову Грэнд-Эла,
И липли песчинки к влажным еще глазам…
«Вот она, ваша проблема, — сказал я Роту. —
Да, — я сказал, — он мертв».
А он спросил: «Что теперь?»
Кровавое золото, говорю…
«Ты считаешь, он на китайцев работал? — раздумался Рот. — Или на евроизраильтян? Или?»
«Да он просто соседский парень, — сказал я. — Он на шум разозлился, и все тут». «Думаешь?» — Рот спросил.
Глядя на голову, я бормочу: «Уверен».
Рот спросил: «Да откуда он взялся?»
Я стал натягивать шмотки, усталый от преображенья.
«Из мяса и химикатов», — шепнул я. Он знал — я солгал, но волк рожден, чтобы лгать. Я сел на песок и стал любоваться заливом
И утренним небом, в котором рождался день…
И мечтал о дне, в который смогу умереть.

Отправить