40

Длинное одноэтажное здание, отделанное серой декоративной штукатуркой; крытая автостоянка и подъездная дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней проехали карета «скорой помощи» или небольшой грузовик. Открытые чугунные ворота меж двух столбов и асфальтированная парковка отделяют это здание от дорожной развязки, бесконечный поток машин движется мимо мрачного викторианского виадука и супермаркета «Сейнсбери». Возле одного из кирпичных столбов выцветшая табличка с безрадостной надписью: «Морг Брайтона и Хоува».

Дождь добавляет картине мрачных красок, но даже в самый солнечный день это место выглядит жутко.

Гленн Брэнсон никогда не боялся призраков, он считал, что бояться надо не мертвых, а живых. Обычно детектив-констебль вполне нормально реагировал на трупы, но сегодня на стальном столе в свете четырех мощных ламп дневного света лежал не обычный труп.

Возможно, при жизни Кора Берстридж и тосковала по ослепительному свету прожекторов, но эти яркие лампы, свисающие с высокого потолка на массивных цепях, оказывали ей плохую услугу. Пребывание в этом холодном помещении с его дренажными стоками и облицованными серой плиткой стенами, с ярко-красными крышками на розетках и раковинами из нержавеющей стали, со вспомогательными столами, на которых лежали различные хирургические инструменты и электрическая циркульная пила, само по себе было для нее слишком сильным унижением.

На другом вспомогательном столе были разложены документы, несколько бланков, включая и стандартную форму, которую Гленн заполнил в квартире Коры Берстридж.

Гленн чувствовал себя паршиво. Сглатывая комок в горле, он отчаянно пытался совладать с запахом, который был хуже вони из канализационного стока; желудок вел себя так, будто в нем взбалтывали цемент. Гленн старался смотреть куда угодно, только не на труп. Гример из похоронной конторы, веселая полная женщина лет сорока пяти, только что закончила набивать черепную коробку Коры Берстридж нарезанной бумагой, а теперь прилаживала на место срезанный затылок.

Он поморщился и посмотрел на помощника коронера Элеонору Уиллоу, приятную женщину лет тридцати пяти. Аккуратные черные волосы, элегантный серый костюм и жемчужные сережки. Она чуть заметно улыбнулась Гленну. Он посмотрел на два других – пустых – стола из нержавеющей стали.

На дальней стене висела доска наподобие школьной, разграфленная на колонки: «мозг», «легкие», «сердце», «печень», «почки», «селезенка». Перед доской располагалось несколько электронных весов. Патологоанатом Найджел Черч стоял, повернувшись к ним спиной, и озвучивал результаты вскрытия в диктофон, который держал облаченной в резиновую перчатку рукой.

– Петехиальное кровоизлияние в белки глаз, – говорил он. – Вполне характерное явление, сопровождающее удушье.

Гленн всегда считал, что Черч слишком красив для такой мрачной профессии. Сегодня патологоанатом походил на актера, исполняющего роль: моложавое лицо, рыжеватые кудрявые волосы, голубой хирургический костюм, из-под которого видны щеголеватые ботинки. При других обстоятельствах он мог бы стать прекрасным партнером для Коры Берстридж.

«Вот только, – мрачно подумал Гленн, – здесь не театр и не съемочная площадка». Он уважал доктора Черча, однако был разочарован тем, что помощница коронера не сочла необходимым вызвать специалиста из Министерства внутренних дел для проведения более детального вскрытия.

На улице шел дождь, и Гленн успел промокнуть, пока бежал из машины до здания морга. И вот теперь замерз в мокрой одежде, его била дрожь. Он пытался взбодриться, перебирая в уме фильмы Коры Берстридж. Вспоминал, как Кора швырнула пепельницей в неверного возлюбленного (его играл Стенли Бейкер) в картине «Она всегда носила алое». Видел ее за рулем «мерседеса» на скоростной трассе в Лос-Анджелесе: вот она перестраивается из ряда в ряд, смеется и страстно целует Питера Селлерса (фильм «Калифорнийская красавица»).

А теперь Кора Берстридж лежит в морге, на полированном стальном столе. Ей сделали разрез от шеи до паха, зафиксировали края раны, и ее желтые внутренности выпирали из брюшины. Большим треугольником, прежде закрывавшим ее грудину и передние ребра, прикрыли лобок – акт мрачной благопристойности. Ее груди, когда-то так соблазнительно выставленные напоказ в «Храме наслаждения», сейчас косо свисали по обе стороны стола, а кремового цвета комок, который недавно был ее мозгом, покоился на грудине.

Ее легендарные некогда ноги, теперь все в прожилках вен, вытянулись на столе. С большого пальца правой ноги свешивалась коричневая бирка, какие прикрепляют в моргах. Ее предплечья казались трогательно костлявыми, а плечи в складках, наоборот, мясистыми.

Гленн не мог заставить себя посмотреть на ее лицо. Страшно почерневшая и разложившаяся плоть в обрамлении прекрасных платиновых волос – этот контраст выглядел издевательством. Он возблагодарил судьбу за то, что самую, пожалуй, тяжелую часть процедуры – отпиливание затылочной части черепа и извлечение мозга – успели сделать до его прихода.

Наконец Гленн приказал себе собраться и внимательно осмотреть Кору Берстридж. Он чувствовал, что в некотором роде в долгу перед этой женщиной. Ее фильмы доставили ему столько радости, и теперь он хотел по мере сил отблагодарить ее.

Весь предыдущий день и бо́льшую часть ночи детектив-констебль провел в размышлениях, пытаясь понять, что не так в смерти великой актрисы, почему он не может принять версию самоубийства.

Ну не верил Гленн в это – и точка. Может быть, его суждения не отличались объективностью, поскольку Кора Берстридж была его кумиром? Может быть, он был слишком наивным, поскольку лишь недавно работал в уголовной полиции? Вот станет более опытным и привыкнет к подобным случаям, поймет, что люди иногда добровольно принимают ужасные решения.

«Я здесь ради тебя, Кора. Я твердо намерен выяснить правду о твоей смерти. И я не уйду, пока не докопаюсь до истины. Я это тебе обещаю».

Гленн покорно наблюдал, как патологоанатом нашинковал мозг его любимой актрисы тонкими ломтиками, внимательно исследовал каждый, положил на весы.

Он проглотил горечь, заставляя себя смотреть, как Найджел Черч запустил по локоть руку в грудную полость и извлек легкие. Когда он положил их на вспомогательный стол, из них потекла кровь цвета машинного масла.

Патологоанатом взвесил по отдельности каждое легкое, сообщил результаты в диктофон, а потом убрал легкие вместе с нарезанным мозгом в пластиковый пакет. Затем удалил мочевой пузырь, поднял его, словно желая продемонстрировать Гленну, и сказал:

– В мочевом пузыре умеренное количество мочи. Мы возьмем немного для анализа.

После этого он разрезал пузырь и вылил часть мочи в стеклянную трубочку.

Гленн много раз присутствовал на вскрытиях и знал процедуру чуть ли не назубок. Когда доктор Черч закончит потрошить Кору, все внутренние органы окажутся в этом пластиковом пакете. Мешок перевяжут и запихнут в грудную клетку, которую потом кое-как зашьют.

Но он больше не мог терпеть. Вышел из помещения, с трудом сдерживая слезы.

В крошечной комнате отдыха, стены которой были выкрашены в розовый цвет, полицейский приготовил себе сладкий чай, потом позвонил на службу, узнать, нет ли для него сообщений. Ничего важного – пока понедельник проходил спокойно.

Он допил чай и вернулся обратно в прозекторскую. Теперь доктор Черч работал с кишечником, брал образцы жидкостей для анализа. Гленн присутствовал до конца, но не высказывал своих соображений вслух. На данном этапе досужие домыслы ни к чему, это непрофессионально.

Сотрудница похоронного бюро вышла, чтобы сделать телефонный звонок. Пока патологоанатом и помощник коронера обговаривали рабочие формальности, Гленн подошел к Коре Берстридж и молча уставился на нее. Он сомневался, что может увидеть нечто такое, чего не заметил доктор Черч. Глаза покойницы были закрыты.

– Есть одна небольшая странность, – произнес патологоанатом, подойдя к Гленну. – Трупные мухи. В отчете отмечено, что, когда вы ее обнаружили, пластиковый мешок был плотно завязан на шее. Но как в таком случае туда могли попасть трупные мухи?

Гленн удивленно посмотрел на Черча: хороший вопрос, странно, что он и сам до этого не додумался.

Он снова взглянул на мертвую актрису. Вернулся мысленно к тому моменту, когда нашел ее. Насколько плотно пояс от халата был завязан на шее? Не было ли там зазоров?

– Мне это как-то в голову не пришло, – ответил Гленн.

– Трупные мухи чуют запах мертвеца за две мили, – с апломбом заявил другой патологоанатом, щеголеватый молодой человек с диккенсовскими бакенбардами, который только что вошел в прозекторскую.

– Но как они попали в пакет? – недоумевал доктор Черч.

На миг в Гленне вспыхнула надежда, но этот тип тут же ее погасил:

– Уж поверьте, они найдут способ. Кожа после смерти сморщилась, возможно, образовались зазоры.

– Но окна были закрыты, – возразил Гленн. – Как мухи вообще могли влететь в комнату?

Собеседник посмотрел на него снисходительно.

– Насекомым, в отличие от нас с вами, вполне достаточно крохотной щелочки. Им нет нужды открывать входную дверь.

– Спасибо, – сказал Гленн. – Картина мне ясна.

Он попросил прислать ему копию заключения патологоанатома и вышел на улицу. Оказаться под летним ливнем после морга было настоящим облегчением. Сейчас он сядет в машину и отправится на работу, вернется к бесконечным телефонным звонкам, стуку компьютерной клавиатуры, запаху дешевого кофе и грубоватым шуткам своих коллег.

К нормальным живым людям.