25
Опять эти газонокосилки.
Майкл слышал их шум, треск лопастей, вибрацию металла и время от времени удары о камень.
Газонокосилки были одним из минусов лета. Этот работающий в парке «поезд», старая самоходная газонокосилка «Атко» с прицепленными к ней ротационными насадками, неизбежно приближался в течение целого дня и теперь, в двадцать пять минут шестого, наконец оказался прямо у него под окном.
У Майкла разыгралась мигрень, которую он объяснял недосыпом, хотя, вероятно, и крепкий кофе, который он пил сегодня без счета, тоже сыграл тут свою роль.
«Ну же, садовник, иди домой. Уже почти половина шестого. Неужели тебе нечем больше заняться, кроме как косить траву в больничном парке? Иди домой. Пожалуйста».
Он попытался сосредоточиться на лежавшей перед ним анкете, которую первичным пациентам предписывалось заполнять в приемной.
«Ученая степень: доктор
Имя: Теренс
Фамилия: Гоуэл
Адрес: Глостершир, Челтнем, Ройал-Корт-Уок, д. 97, кв. 6
Телефон: 01973-358006
Семейное положение: вдовец
Род занятий в настоящее время: специалист по коммуникациям
Довольны ли вы своей работой?
Если нет, то чем именно она вас не устраивает?
Где вы живете (собственный дом, квартира и т. д.)?
Вы являетесь собственником жилья или арендуете его (у муниципалитета, домовладельца и т. д.)?
Кто еще живет с вами? (пожалуйста, перечислите)
В чем состоит ваша нынешняя проблема(ы), которую(ые) вы хотите разрешить?
Почему вы решили обратиться за помощью именно теперь?»
Майкл переворачивал страницы. Почти все графы, за исключением самых первых, оставались незаполненными. В своем сопроводительном письме доктор Шайам Сундаралингам упоминал, что этот Гоуэл – доктор технических наук, а не медицины.
– Мультифокальные линзы.
Майкл, чуть вздрогнув, поднял взгляд на своего нового пациента, предполагая, что ослышался.
– Что, простите?
– У вас очки с мультифокальными линзами, доктор Теннент, да?
– Да, – удивленно кивнул Майкл. И поинтересовался: – А что?
Он внимательно разглядывал своего пациента, искал признаки возбуждения или настороженности, подозрительности или растерянности, но Теренс Гоуэл, казалось, ничего подобного не проявлял.
Ни на секунду не отрывая взгляда от врача, он раскованно сидел, откинувшись на спинку дивана, расставив ноги, твердо поставив ступни на пол. Пожалуй, он слишком спокоен, недоуменно подумал Майкл. Казалось, словно бы пациент, придя в его кабинет, лишь обрел еще бо́льшую уверенность в себе. Такое порой случалось; некоторые больные уже при одном только виде врача чувствуют себя лучше.
Майкл рассматривал Гоуэла. Выше среднего роста, великолепно сложенный, очень красивый. С волосами, напомаженными гелем, в рубашке без воротника, классическом черном льняном костюме и черных замшевых туфлях от «Гуччи» он выглядел словно бы какой-нибудь высококлассный компьютерщик, принарядившийся для встречи с журналистами.
На первый взгляд новый пациент казался гораздо более нормальным и уверенным в себе, чем большинство входящих в этот кабинет людей. В его низком голосе отчетливо слышался американский акцент. Бостонский, предположил Майкл, хотя специалистом в этом вопросе его было назвать трудно. Единственным небольшим несоответствием, которое бросилось врачу в глаза, был планшет для записей с прикрепленным к нему блокнотом, который Гоуэл принес с собой и положил рядом на диван. Он не походил на человека, который носит с собой планшет. И на типичного ученого он тоже не походил, хотя в Штатах теперь и появилось целое племя самонадеянных профессоров, тесным образом связанных с производством. Видимо, теперь перед Майклом как раз и сидел один из них.
– Даже не нося очки, доктор Теннент, мы многие вещи видим сквозь призмы. Мы, правда, этого не осознаем, но так оно и есть. Вы когда-нибудь смотрите на звезды?
Майкл не понимал толком, куда клонит посетитель, но разговор поддержал:
– Да, случается.
– А вам известно, почему они мерцают?
– Нет, научного объяснения этого я не знаю. Я думаю, тут все дело в огромном расстоянии до них.
– Расстояние тут совершенно ни при чем. Это объясняется влагой, содержащейся в атмосфере. Мы можем видеть звезды только через влагу. А каждая капля – это миниатюрная призма, которая искажает изображение. Мы смотрим на звезды в ночном небе через мириады и мириады призм.
Пока Теренс Гоуэл объяснял все это, Майкл сделал первое заключение о пациенте. Голос того звучал слишком спокойно, искусственно спокойно, но за этим скрывалось огромное напряжение, словно бы говоривший пытался выдать себя за какого-то другого человека, не за того, кем он являлся на самом деле.
– Спасибо за разъяснение, – сказал Майкл, – я этого не знал. – Потом он доброжелательно добавил: – Сегодня вечером я посмотрю на небо новыми глазами.
– Как часто нам в жизни кажется, будто мы видим вещи ясно, хотя на самом деле это не так, доктор Теннент.
– И вы считаете, что это представляет для вас серьезную проблему?
– Не только для меня, но и для всех.
Майкл заглянул в анкету, потом снова поднял глаза на собеседника: надо было как-то направить разговор в нужное русло.
– Вы оставили большинство вопросов без ответа.
– Значит, вы обратили на это внимание?
В голосе Гоуэла послышалось удивление, но Майкл не знал, подлинное оно или нет.
– Да. Вам было неловко отвечать на вопросы?
– Нет.
Гоуэл улыбнулся ему дружеской, обезоруживающей улыбкой.
Майкл продолжал внимательно смотреть на пациента, однако язык тела в данном случае ничего не прояснил. Майкл решил двигаться дальше.
– Хорошо. Теренс, я бы хотел услышать, зачем вам понадобилось встретиться со мной.
– Это ваш «вольво» там внизу? Серебристо-серый?
Майкл помедлил: ему очень не хотелось понапрасну тратить время на разговоры, не имеющие отношения к делу.
– Да, – снисходительно ответил он. – Мы можем вернуться к тому, что привело вас сюда?
– Хороший автомобиль «вольво», надежный, никакие аварии ему не страшны.
Майкл мельком бросил взгляд на фотографию Кейти.
– Я думаю, лучше вообще не попадать в аварии.
Он встретился глазами с Гоуэлом и вдруг почувствовал, что краснеет.
Неужели Гоуэл знает о его трагедии? Вряд ли, хотя Майкл в первые месяцы после гибели жены написал для нескольких газет цикл статей о чувстве утраты, там было много личного. И к тому же пациенты нередко играли с ним в игры разума, правда не на самой первой консультации.
А доктор Теренс Гоуэл сидел на диване в абсолютно расслабленной позе, зная, что Майкл Теннент фиксирует каждое его движение, пытается заметить какие-то симптомы, так сказать, отыскать тоненькие пунктирные линии (с надписью «открывать здесь»), которые выведут его к причинам болезни.
«Ну-ну, доктор Теннент, мечтать не вредно».
Вслух же посетитель сказал:
– Ненавижу коктейльные вечеринки.
– Почему? – спросил Майкл.
– Что «почему»? – изумленно взглянул на него доктор Гоуэл.
– Почему вы ненавидите коктейльные вечеринки?
– Я? С чего вы взяли, что я ненавижу коктейльные вечеринки? – Казалось, пациент совершенно искренне недоумевал.
– Да вы сами только что это сказали.
Доктор Гоуэл нахмурился:
– Я ничего такого не говорил. Я вообще ничего не говорил.
Майкл сделал ручкой «Паркер» (подарок от Кейти на годовщину свадьбы) первую запись в истории болезни. При некоторых заболеваниях люди могут говорить вслух, даже не отдавая себе в этом отчета.
Томас Ламарк с трудом сдержал улыбку. Все будет гораздо проще, чем он предполагал.
«Может быть, ты и умен, доктор Теннент, но ты даже и не представляешь себе, насколько я умнее».
Тина Маккей пока была единственным его промахом. Ничего страшного, конечно, но вполне можно было обойтись и без этого. Он не удосужился предварительно как следует все выяснить, а оказалось, что ее отец – большая шишка, крупный государственный чиновник. Кто бы мог подумать, что исчезновение редакторши вызовет такой переполох.
Что ни день, черт подери, появляется очередная статья в газете. Что думают ее друзья, что думает ее мать, что считает по этому поводу полиция. С каждым днем всеобщее беспокойство усиливалось.
В списке Томаса было шесть редакторов, отвергнувших книгу. Лично его бы устроил любой. Но монета выбрала Тину Маккей.
Он возложил вину на монету.
Ну и кабинет у психиатра – длинный и узкий, как кишка; просто отвратительно. Разве можно работать в таких условиях? Какие уж тут доверительные беседы! Интересно, как этот мозгоправ находит в этом кавардаке то, что ему нужно? Боже, повсюду кипы бумаг, здесь и там разбросаны дискеты, валяются журналы, папки свалены кое-как. Такое чувство, что хозяин кабинета только-только сюда въехал, хотя на самом деле он сидит здесь уже семь лет.
«Ты гораздо, гораздо хуже свиньи, доктор Теннент, и в один прекрасный день – очень скоро – ты завизжишь гораздо громче свиньи.
И это будет еще до того, как я сделаю тебе по-настоящему больно».
Томас хорошенько изучил здание, прежде чем войти. Он побродил вокруг, проверил все выходы, включая пожарные, потом прошелся внутри со своим блокнотом. Он справедливо полагал, что у человека, который расхаживает туда-сюда с планшетом для записей, никто не спросит, что он здесь делает.
Теперь Томас Ламарк знал все лестницы, все коридоры и все двери.
И еще он выяснил, что сегодня пациентов у Майкла Теннента больше нет. Ему не составит труда похитить врача или убить его после приема. Но это было бы слишком легко. Нет, время пока не пришло. У Томаса есть и другие дела.
– Я бы хотел узнать кое-что о ваших родителях, Теренс. Они еще живы?
Вот на этот вопрос пациент отреагировал немедленно: выражение его лица так изменилось, словно бы Майкл коснулся обнаженного нерва.
Однако Гоуэл ничего не ответил.
Майкл видел, что посетитель с трудом сдерживает себя. Его язык тела изменился: только что он был расслаблен, а теперь напрягся, словно опасался чего-то. Гоуэл подался вперед, сцепив руки на груди, потом откинулся назад.
Майкл дал ему минуты две, но поскольку тот по-прежнему хранил молчание, спросил:
– Вам трудно говорить о ваших родителях?
– Мне ни о чем не трудно говорить, доктор Теннент, – ответил Гоуэл, однако вид у него при этом был затравленный.
Ключ к проблемам пациента явно лежал в его детстве, но сегодня Майкл не смог его найти. Все дальнейшие вопросы о родителях заставляли Гоуэла лишь еще больше замыкаться и молча раскачиваться взад-вперед.
Майкл сменил тему, спросив Гоуэла про его работу.
– К сожалению, это засекреченная информация, – ответил тот.
Врач вновь заглянул в анкету.
– Вы вдовец. Мы можем поговорить о вашей покойной жене?
– Вы задаете слишком много вопросов, доктор Теннент.
– Вы возражаете?
– С какой стати мне возражать?
Майкл опять переменил тему:
– А в какого рода помощи вы нуждаетесь? Какую именно вашу проблему я должен решить?
– И все-таки я прав, – заключил пациент. – Вы задаете слишком много вопросов.
Ровно в шесть Майкл пожал руку Теренсу Гоуэлу, и тот сказал ему, что с нетерпением ждет встречи и придет на следующей неделе в это же время.
Майкл закрыл дверь, сел и просмотрел свои записи. Он чувствовал себя не лучшим образом: этот человек вымотал его и сбил с толку. День сегодня выдался долгий.
«Что мне делать с тобой, доктор Теренс? Что, черт возьми, происходит у тебя в голове? Если ты ждешь от меня помощи, то должен мне открыться. Что я узнал о тебе сегодня? На все мои вопросы ты отвечал вопросами. У тебя сильнейшее расстройство личности. Ты упрям. У тебя диктаторские замашки. Ты растерян. Ты неадекватен. Ты определенно маньяк контроля. Твоя ахиллесова пята – твои родители».
Шум газонокосилки снаружи по-прежнему не утихал. Господи Исусе, сколько же там травы наросло?
Майкл вернулся к сопроводительному письму от лечащего врача Гоуэла. «Клиническая депрессия». Да нет, похоже, дело тут совсем не в депрессии.
И Майкл добавил к записям еще одну, свою собственную аббревиатуру: ПЛР (парень с левой резьбой).
Потом он снова повернулся к компьютеру и в очередной раз – уже чуть ли не в сотый за сегодня – проверил почту. Сердце Майкла радостно екнуло, когда он наконец увидел ответ от Аманды Кэпстик. Ее письмо оказалось еще короче, чем его собственное: «И я тоже скучаю».
