Меня зовут преподобный Санборн. Урожденный Артайр Р. Санборн-младший, я появился на свет в 1916 году в Манчестере, Нью-Хэмпшир, в семье Артайра и Анни Куимби Санборн. Окончил Гордонский колледж, добропорядочное христианское заведение в Уэнхеме, штат Массачусетс, затем теологическую семинарию Андовер-Ньютон. Служил в американских баптистских церквях в Вудвилле, штат Массачусетс, и Вунсокете, штат Род-Айленд, после чего перебрался в Найак, Нью-Йорк. Одновременно с назначением я получил дом по соседству с храмом, где поселился с женой Рут и нашими четырьмя детьми.

Вскоре в церкви я познакомился с нашей соседкой и давнишней прихожанкой Мэрион Луиз Хоппер. Стареющая одинокая женщина, она жила одна в семейном доме рядом с храмом. Ей нравилось хвалиться, что ее младший и единственный брат Эдвард – знаменитый художник. Хотя этот Эдвард, судя по всему, старался иметь как можно меньше общего и с сестрой, и с Найаком.

В начале апреля Мэрион заболела и попросила Эдварда помочь. Ему с женой Джо пришлось поспешить в Найак с Манхэттена. Врачи признали у Мэрион желчнокаменную болезнь и опасные изменения в крови. Ей было тогда семьдесят пять, она жила в старом доме с изношенной системой отопления и старым водопроводом, которые едва могли выполнять свои функции. В доме было угнетающе темно, поскольку Мэрион покупала лампочки мощностью не больше двадцати пяти ватт. Кот у нее отощал и тоже болел.

Брат, который был всего на два года ее моложе, не обрадовался роли спасителя. Он пожаловался, что у него стало шуметь в ушах, и поспешил в Нью-Йорк показаться врачу, а Мэрион оставил на попечение Джо. Та сестру мужа выносила с трудом и сетовала, что они одна от другой заболевают и одна другую раздражают. Ничего серьезного у Эдварда не нашли, и ему пришлось возвращаться в Найак на подмогу Джо – следить за Мэрион и заниматься отоплением на случай, если разразятся запоздалые весенние бураны. Джо тем временем дала мне понять: она рассчитывает на помощь «благородных» друзей Мэрион в церковном приходе – те имеют возможность делом подтвердить, что хоть чего-то сто́ят. Так получилось, что моя роль в судьбе Мэрион стала более значительной.

По мере того, как Мэрион дряхлела и становилась немощнее, ее зависимость от церкви росла. Я сам следил за тем, чтобы активистки из прихожанок заглядывали к ней почаще. Но решил, что этого мало и нужно заняться ею самому. Настоял, чтобы Мэрион дала мне ключи от дома на случай непредвиденной ситуации. Купил бедной затворнице телевизор, и она подсела на «мыльные оперы». Это развязало мне руки: пока она, не отрываясь от экрана, следила за сюжетом, я обследовал дом снизу доверху. Решив, что нужно проверить состояние крыши, я однажды поднялся на чердак.

Там я с удивлением обнаружил не течь в кровле, а кипы ранних работ Эдварда Хоппера: стопки рисунков, картин и иллюстраций. Я поднимался туда не раз и, покопавшись, нашел ценные документы, включая письма молодого Эдварда родным из Европы, куда он трижды ездил после окончания художественной школы. Чем больше я знакомился с тем, что хранилось на чердаке, тем сильнее тревожился о судьбе этих сокровищ после смерти Мэрион. Сам я всем этим заняться не мог, а из наследников старой дамы остались только ее брат и Джо. Но они были на несколько лет моложе Мэрион и тоже не имели детей, которые могли бы взять на себя заботы об имуществе.

Меня стала посещать мысль, что спасение произведений искусства от забвения не только правомерно – тот, кто этим займется, будет настоящим героем. И я предпринял шаги, чтобы наследие Эдварда Хоппера не пострадало. Известно, что в пустующих домах могут поселиться бомжи. Велика также опасность пожара. Старинную мебель и произведения искусства могут разграбить, повредить, уничтожить. Мэрион, разумеется, не разрешит мне перевезти картины – они принадлежат Эдварду. Но сам он бросил их здесь много лет назад, когда переехал в Нью-Йорк. Получалось, что я единственный человек в мире, кого тревожила судьба сокровища. Я понимал, какова его цена. Ходил в библиотеку и читал об Эдварде Хоппере. Изучал материалы о нем и превратился в знатока. Исследовал генеалогию семьи Хоппера вплоть до прибытия его предков в XVII веке в Нью-Амстердам.

Со временем я нашел способ стать полезным Эдварду и Джо. Приезжать в Найак с Манхэттена они не любили. А целых полгода визиты сюда были для них вообще невозможны. Это время они проводили в Южном Труро на дальней оконечности полуострова Кейп-Код. Возвращаясь в Нью-Йорк, пожилые супруги ехали через Найак, где Эдвард оставлял в семейном доме машину. Только в это время и еще весной, когда они являлись сюда за машиной, Хопперы виделись с Мэрион. Близки с ней они не были, и она оставалась заброшенной и забытой.

Она не понимала, как живет брат в Нью-Йорке. Когда в 1964 году Музей американского искусства Уитни устроил его ретроспективную выставку, Мэрион попросилась на открытие и написала, что хотела бы взять с собой подругу Беатрис и меня. Я бы с удовольствием составил ей компанию. Но Эдварда, которому в то время исполнилось восемьдесят два года, мысль о присутствии сестры на церемонии нисколько не воодушевила, и он написал в ответ: «Это единственный раз в году, когда у меня появляется возможность встретиться с директорами музеев, критиками и известными коллекционерами, и я должен уделить все свое внимание им (поэтому на тебя, доктора Санборна и Беатрис у меня не останется времени)». Он был почти груб.

Еще меньше было у Эдварда времени, чтобы позаботиться о своих работах, брошенных на чердаке дома его юности. Сначала я спас несколько маленьких рисунков и полотен, которые унес домой, чтобы как следует изучить. Особенно мне понравился рисунок этого самого чердака и несколько автопортретов маслом. Мэрион даже ничего не заметила. Сначала я не задумывался о денежном эквиваленте работ Хоппера. Его ранние произведения, написанные задолго до того, как он стал знаменит, ни разу не появлялись на рынке. В то время он ничего бы не сумел продать.

В Библии, в Послании к Ефесянам (4:28), говорится: «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся». Я понимал, что мои труды исследователя и усилия по спасению наследия Хоппера оправдывают мои деяния. Своими доходами я делился с женой, тремя сыновьями, дочерью и девятью внуками – всем требовалось дать образование, всех надо было женить и обустроить в жизни. Нельзя было допустить, чтобы такие ценности пропали.

Мэрион оставалась в фамильном доме до мая 1965 года, когда к ней ворвался грабитель в красной маске, зажал ладонью рот и потащил наверх. Здоровье восьмидесятипятилетней женщины сильно пошатнулось. Когда нанятая Эдвардом и Джо домработница потребовала дать ей Четвертого июля отпуск, брату Мэрион с женой пришлось приехать и неделю исполнять роль сиделок. Я вызвался привезти их в Найак из города и отвезти обратно. 16 июля Мэрион поместили в больницу, и на следующий день она умерла. Я снова привез пожилую пару в Найак и организовал похороны Мэрион.

Эдвард интереса к наследству не проявил, и Джо осталась одна разбирать фамильные ценности и фотографии. Она провела в Найаке около шести недель. Заявила мне, что Мэрион была такой же барахольщицей, как она сама.

– Я ей никогда не нравилась, но чувствую: там, где она сейчас, испытывает благодарность, что я не выбросила ее сокровища и не продала ее столетнее родовое гнездо. А Эдвард, – жаловалась она мне, – оставил меня дышать вековой пылью.

Я ждал, когда Эдвард и Джо уедут из Найака. У меня имелся ключ от дома, где было полно произведений Хоппера, семейных бумаг и старинных вещей. Здоровье Эдварда ухудшилось, и я продолжал переносить предметы из чердачного клада к себе. Забота о ценном голландском буфете заставила переместить его из пустого дома к соседу. Явись сюда слабеющий Эдвард или Джо, я бы заявил, что поступил так ради его сохранности. Но поскольку все три находившиеся в собственности Хопперов дома были завещаны, я рассчитывал оставить желанный предмет себе. Я один заботился о нем. И один имел на него право.

Эдварду стало хуже. В декабре 1966 года у него случился настолько сильный болевой приступ, что Джо пришлось вызвать «скорую помощь», которая отвезла его в больницу. Джо сообщила мне по телефону, что ему предстоит удалить грыжу. Жена Эдварда решила, что в таком случае сама отложит операцию катаракты, из-за которой слабело ее зрение. В июле Эдвард опять оказался на больничной койке. У Джо ко всему развивалась глаукома и, собираясь к мужу в больницу, она оступилась в студии и сломала руку и шейку бедра. Ее привезли в ту же больницу, где лежал Эдвард, и они провели там вдвоем три месяца. Глаукома Джо зашла настолько далеко, что от удаления катаракты отказались.

Выйдя в декабре 1966 года из больницы, Хопперы обнаружили, что без посторонней помощи им больше не обойтись. Они жили на верхнем этаже старинного таунхауса, куда вела лестница из семидесяти четырех ступеней. У супругов не осталось сил заботиться об имуществе в доме в Найаке. Через девять месяцев после удаления грыжи Эдварда снова поместили в больницу, теперь из-за проблем с сердцем. Домой он вернулся, став еще более слабым. В мае 1967 года, не дожив двух месяцев до восьмидесяти пяти лет, он умер в своей студии.

Брошенная друзьями, которых интересовал только знаменитый Эдвард, Джо поняла, что ей больше не на кого положиться, кроме меня. Я организовал похороны Эдварда в Найаке, для чего мне пришлось срочно прилететь из Питсбурга, где я тогда находился. Она называла меня «тринадцатым апостолом – крепко сбитым футбольным тренером приятной наружности, взвалившим на себя обязанность пасти стадо дам из Найака, в поте лица заботиться о страждущих, трудиться для них, в том числе и на кухне, готовя ленч для Мэрион». За мои труды она подарила мне 500 долларов – жалкая милостыня за то, что я сделал для их семьи.

Джо была беззащитна и одинока. Она болела и теряла зрение. В живых не осталось родных – ни ее, ни Эдварда. Джо понимала, что нужно распорядиться имуществом в Найаке и утвердить завещание, но решила, раз она всеми брошена и почти ослепла, то не станет этим заниматься. Все ее силы уходили на то, чтобы прожить очередной день. Нога восстанавливалась медленно, и Джо чувствовала себя узницей на верхнем этаже полупустого городского дома. Нью-Йоркский университет приобрел таунхаус и, поскольку не имел права выселить Хопперов, ждал смерти обоих, чтобы завершить реконструкцию.

В беззащитности Джо я увидел новую возможность. После смерти Эдварда к ней почти никто не приходил, но я взял за правило ее навещать. И во время одного из визитов, когда ее зрение настолько ухудшилось, что она едва передвигалась по студии, взял под свою опеку один из непроданных холстов ее мужа – картину «Городские крыши», которую он написал в 1932 году. Прежде заброшенное полотно обрело надежный дом. Я убедил Джо изменить завещание и вписать в него меня. К несчастью, она не оставляла мне произведений искусства, и я не знал, что она продолжала скрупулезно регистрировать местонахождение каждого холста мужа. Продолжала вести записи в конторской книге, которые начала делать вскоре после их свадьбы, – фиксировала, каким образом картина покидала мастерскую: отправлена на выставку, продана или подарена. Позже я заявил, что она отдала мне «Городские крыши», потому что не сомневался – она так и поступила бы, если бы по достоинству оценила мои усилия по спасению наследия Эдварда в Найаке. Она же дрожащей рукой вывела, что работа, которую я взял, не продана и «находится в студии».

Джо Хоппер умерла 6 марта 1968 года, за двенадцать дней до своего восемьдесят пятого дня рождения и меньше чем через десять месяцев после того, как потеряла мужа. Узнав новость, я бросился к соседу забрать голландский буфет, который спрятал у него после того, как благополучно вынес из дома Хопперов. Похороны Джо никто не запомнил. На них не было ни одного человека. Кому она была нужна?

Когда огласили завещание Джо, оказалось, что все художественное наследие Эдварда она оставила Музею Уитни. Я продолжал присматривать за пустым домом и экспонат за экспонатом увеличивал свою коллекцию раннего Хоппера, пока через два года после смерти Джо в 1970 году душеприказчик, местный юрист из Найака, не выставил дом на торги. Его купила миссис Линет, решившая, что приобрела строение со всем содержимым. Я попросил разрешения взять из дома несколько пустячных вещей, но она не позволила. И поплатилась за свою скаредность – потеряла все состояние. Ее отказ заставил меня действовать. Я сообщил душеприказчику о картинах на чердаке. Ни он, ни Музей Уитни не потрудились осмотреть дом в Найаке и не подозревали о хранящихся там полотнах.

Прежде чем все запереть, мы с сыном вынесли с чердака оставшиеся живописные работы. Кое-что из картин, памятных вещей и документов я оставил для своей коллекции, а остальное по совету душеприказчика передал дилеру Хоппера – Джону Клэнси, а через него картины попали в музей. Покупательница удивилась, обнаружив, что чердак опустел и на нем не осталось ни одной картины и, подав в суд, расторгла сделку. Сохранившиеся в доме предметы мебели продали с аукциона в пользу церкви.

После последнего пополнения моей коллекции я стал потихоньку выставлять картины Хоппера на аукционы. При этом письменно предупреждал аукционные дома, что лоты должны продаваться только анонимно. До поры до времени не хотел привлекать к себе внимания. Но потом понял: для повышения цен на оставшийся товар следовало, чтобы какой-нибудь лично знавший художника человек объяснил, как картины попали ко мне, таким образом он засвидетельствовал бы их подлинность.

Я был поражен, когда Бостонский музей изящных искусств заплатил больше шестидесяти тысяч долларов за автопортрет Эдварда, который я отдал для продажи моему товарищу – такому же, как я, нуждающемуся священнику. Меня удивило и обрадовало, что живопись Хоппера поднимается в цене. Я владел сотнями рисунков зрелого периода художника и множеством ранних работ, включая около восьмидесяти живописных полотен. Не хватало письменного свидетельства, что хотя бы что-нибудь из этого мне передали Эдвард или Джо.

В 1972 году я позвонил в Нью-Йоркские картинные галереи Кеннеди, где собраны произведения американского искусства. Я видел в художественных журналах в библиотеке их заметки о творчестве Хоппера. В Найак прислали эксперта оценить мою коллекцию. Я показал только небольшую часть того, чем владел. Не усомнившись в моем праве собственности на работы ведущего американского живописца, известная галерея предложила сделку на все, что я продемонстрировал. В тот же день мне выписали чек на 65 тысяч долларов в качестве задатка в счет будущих продаж. Я бросился в местный банк его обналичить и, как только получил деньги, подал в Первую баптистскую церковь прошение об отставке. Моя свободная жизнь началась в пятьдесят шесть лет. С этого момента я решил посвятить ее изучению творчества Эдварда Хоппера и реализации его работ.

Вскоре оказалось, что я стал конкурентом Музея Уитни, который потихоньку распродавал произведения из завещанной Джо коллекции. В 1976 году музей выбросил на рынок то, что было названо «авторскими копиями Хоппера». В музее не знали, что делать с таким количеством работ живописца. В ответ в «Нью-Йорк таймс» появилась статья искусствоведа Хилтона Крамера, который раскритиковал музей за то, что он разбазаривает художественные сокровища. Я же сделал вывод, что моя коллекция этому музею совершенно ни к чему.

Чтобы восстановить репутацию, Музей Уитни добился гранта и нанял молодого искусствоведа для изучения творчества Эдварда Хоппера и составления полного каталога завещанной его женой коллекции. Хилтон Крамер приветствовал в «Нью-Йорк таймс» кандидатуру Гейл Левин, отметив, что «в выполнение стоящей перед ней важной задачи она привнесет острый взгляд и эрудицию».

Статья привлекла мое внимание: я понял, чтобы обеспечить надежную продажу работ из моего собрания, необходимо, чтобы мисс Левин засвидетельствовала подлинность еще оставшихся у меня произведений Эдварда. Ознакомившись со статьей, я сразу направился к ней. Не теряя времени, сложил в портфель стопку работ и принес в ее кабинет в Уитни. Моя внешность соответствовала моему душевному состоянию человека на отдыхе: я был загорелый и спокойный, никуда не спешил и, поскольку стоял благоуханно-теплый день конца июня, надел бермуды.

Я объяснил мисс Левин, что был близким другом Эдварда и Джо, открыл портфель и показал подборку ранних работ Хоппера. Новому сотруднику музея было двадцать с чем-то лет, и она с интересом и вниманием рассматривала все, что я принес. Затем стала задавать вопросы, нет ли каких-либо записей, личных писем, то есть чего-либо такого, что подтверждало бы мое право на владение этими произведениями искусства. Я ответил, что все это подарки и мне больше нечего ей показать.

Мисс Левин продолжала исследования и позднее обнаружила, что Джо скрупулезно регистрировала все, что Эдвард дарил ей или другим, и записывала в регистрационные книги каждую картину, которая покидала стены студии. Единственным исключением было то, что оказалось в ее дневнике. В тот момент я не оценил значение этой детали. Мисс Гейл только приступила к работе, и у нее не было пока оснований меня в чем-то подозревать.

В то лето мисс Левин приехала ко мне и моей жене Рут в наш загородный дом в Ньюпорте, штат Нью-Хэмпшир. Этот дом я купил на средства от продаж нескольких работ Хоппера, но искусствоведу знать об этом было вовсе ни к чему. Она приехала из Нью-Йорка посмотреть коллекцию картин художника. Но бо́льшую часть работ на время ее первого визита я спрятал – не хотел ошеломлять наивную, но пытливую молодую даму и давать ей повод задавать лишние вопросы.

Мисс Левин проявила неудержимое любопытство. Ее заинтересовало, откуда у нас столько набросков к более поздним картинам Хоппера. Совершенно правильно предположила, что они не могли храниться на чердаке в Найаке вместе с юношескими рисунками Эдварда. Моя жена в качестве объяснения предложила такую версию: «Преподобный Санборн – наследник Хоппера, поэтому после отправки живописи в Музей Уитни ему разрешили купить вещи из мастерской в Нью-Йорке. Все оценили в сумму немного больше ста долларов. Мы воспользовались возможностью и приобрели голландский книжный шкаф и секретер. И когда стали сдвигать и заглянули под них, то обнаружили вот это». Мисс Левин, казалось, устроило это объяснение.

Затем она нагрянула к нам в Мельбурн-Бич, штат Флорида, где я держал большую часть коллекции Хоппера. Привезла за счет музея профессионального фотографа, чтобы заснять для каталога каждую работу. Тем самым она подтверждала их подлинность для потомства. То есть делала именно то, чего я от нее ждал.

Той же зимой Лоренс Флейшман из Галереи Кеннеди организовал выставку живописи Эдварда Хоппера. Все ранние работы и некоторые более поздние рисунки были из моей коллекции. Он добавил купленное где-то еще, не отметив в своем каталоге моих выдающихся заслуг. Это меня возмутило, и я решил больше не иметь с ним дел. Он упомянул о мисс Левин и Ллойде Гудриче, который проводил выставки Хоппера в Музее Уитни. А обо мне ни слова.

Когда в 1979 году мисс Левин затеяла в Музее Уитни свою первую выставку Эдварда Хоппера, я предоставил ей из своей коллекции много иллюстраций и рисунков. Из тех, что спас с чердака в Найаке, когда ими больше никто не интересовался. Меня удивило, что, выразив благодарность, она не отметила, что я был другом Эдварда и Джо, а ведь я ей об этом говорил. Кажется, она с самого начала не поверила мне. В таком случае с какой стати мне делиться с ней документами Хоппера, как она просила?

Я сохранил для своей коллекции все его семейные фотографии и документы с чердака. У меня есть письма, которые он посылал родным из Парижа, и иллюстрированное письмо, отправленное матери в 1925 году из Санта-Фе, куда они с Джо ездили вскоре после свадьбы. Еще я сохранил два журнала учета Хоппера, один из которых продал Галерее Кеннеди. Потом узнал, что Ллойд Гудрич отдал Музею Уитни те, что достались ему в соответствии с завещанием Джо. Два же моих в наследстве Эдварда никогда не фигурировали.

В 1980 году мисс Левин открыла свою вторую большую выставку в Музее Уитни «Эдвард Хоппер: искусство и художник». И снова, на мой взгляд, не оценила проделанную мною огромную работу по спасению его наследия. Я все-таки предоставил ей несколько писем и документов, и она цитировала их и даже ксерокопировала текст, не получив на то моего разрешения. Я отправился к ее начальнику, директору музея Тому Армстронгу. Он хотел получить главный регистрационный журнал, который по-прежнему находился у меня.

– Это можно обсудить, – ответил я.

Оказалось, мисс Левин заявила боссу, что свою коллекцию я украл с чердака дома в Найаке и из мастерской Хоппера. Мы договорились с Армстронгом, что это никогда не станет достоянием общественности. Он пообещал уволить мисс Левин, если я отдам журнал и кое-что еще. Мы заключили сделку. Все остальное, как говорится, дело прошлое. Моя роль коллекционера Эдварда Хоппера гарантирована и не подвергается сомнению. Дети и внуки позаботятся о моем наследии.

Артайр Р. Саборн-младший умер 18 ноября 2007 года в своем доме в Селебрейшн, штат Флорида, в возрасте 91 года. Из всех, кто был упомянут в этом рассказе, в живых остается только автор.