Преподобный Джефферсон Т. Адамс, больше пятидесяти лет всеми любимый и уважаемый настоятель прихода, глубоко затянулся длинной тонкой ямайской сигаретой с марихуаной и задержал дым в легких. Кайфа он больше не испытывал, паники и паранойи тоже не было – никаких неприятных чувств. Вообще никаких ощущений – одно удовольствие от исполнения ритуала.

Он слушал доносившуюся из церкви музыку. День был слишком хорош, чтобы входить внутрь. Прохладный и тихий, с высоким каскадом молочно-белых облаков, достаточно рассеивающих свет, чтобы выровнять пейзаж, сгладить острые углы и скрыть изъяны, как на фотопортрете старого актера.

Море выглядело притихшим и виноватым, словно только что чем-то чрезмерно насытилось.

Слишком много раз он присутствовал на похоронах. Невозможно столько времени управлять приходом и хоть немного от этого не устать. Или очень сильно устать.

Холодный и тихий.

Это не только о сегодняшнем дне.

Старый дряхлый горемыка в церкви. С годами он все больше и больше выстуживался и замедлялся, пока совершенно не заледенел и не замер.

Звучание было превосходным. Детишки из местной воскресной школы исполняли грустную, почти неземную версию песни Элвиса «Рок-а-Хула бейби» из ужасного кинофильма 1961 года «Голубые Гавайи». Забавного, глупого, странного и печального.

Как его жизнь.

Билли подсадил его на травку после того, как он рассказал ему о раке. Билли показал ему статьи из Интернета многих «ведущих специалистов в области здоровья», как он объявил в той странной манере, которая была характерна для него, когда он думал, будто сообщает что-то очень важное.

«Травка тебя не вылечит, – сказал он, – но снимет стресс и избавит от тошноты после химиотерапии». Процитировал, полностью переврав, утверждение надутого неформала, продавшего ему марихуану в аптеке в Портленде. Тот имел в виду совершенно обратное: был уверен, что марихуана способна победить рак.

Джефферсон ответил, что химиотерапия ему не прописана, сам он думает, что, поскольку ему за восемьдесят, она лишь усугубит его состояние на пути к неизбежному, да и доктор Найсмит считает, что курс химиотерапии ему не поможет. Билли не обратил на его слова никакого внимания. Он обладал милым, но выводящим из себя других качеством оставаться глухим ко всему, что противоречило его теориям. И вот два старика пристрастились располагаться на берегу, курить приятную разрешенную травку и ждать смерти или выздоровления. Джефферсон на самом деле наслаждался марихуаной – от нее он успокаивался, расслаблялся и забывал о страхе.

Правда, это произошло не сразу.

Благодаря травке он привязался к Билли, хотя тот был последним человеком, с кем бы он хотел провести немногие оставшиеся дни своей жизни. Билли по-сумасшедшему верил в миллион всяких тайн и годами доводил его вопросами об Иисусе, Его учениках, о Ковчеге Завета и – пару неприятнейших недель – о духовной пользе тантрических сексуальных практик, которым Билли, за неимением партнера, с энтузиазмом предавался в одиночку.

Джефферсон снова и снова терпеливо объяснял, что ему за восемьдесят, он пресвитерианин, не говоря о том, что церковный священник, и поэтому многие из этих предметов вне сферы его компетенции. В особенности – пожалуйста, больше об этом не заговаривай – тантрический секс.

Его восхищал духовный голод Билли, его неуемный аппетит и растущая прожорливость на все «необъяснимое» в то время, как все явственнее проступали признаки старческого слабоумия. Еще подкупала способность Билли сочувствовать: тот каждую неделю тратил четыре часа на дорогу в Портленд, где покупал преподобному легальную травку, хотя ему было сказано, что в этом нет необходимости.

Разумеется, и самому Билли нравилась марихуана. Он научился скручивать мастырку, поглядев на ютьюбе учебное видео. Они испробовали разные методы курения: зажимали между пальцами завернутый в одну бумажку состав на манер посаженных за решетку белых расистов или эмансипированных девиц двадцатых годов, курили кальян, подражая мальчишкам из какой-нибудь студенческой организации, даже пытались испечь шоколадное печенье с коноплей, но поскольку их всю жизнь опекали матери и жены, в области приготовления еды оба были безнадежны. Они остановились на ямайском растафарианском стиле – тройной сигаретной бумаге с картонным мундштуком. Он показался им самым приемлемым с точки зрения религии способом поймать кайф.

Церемония подготовки была настолько же важна, как процесс вдыхания священного дыма.

Они знали друг друга больше семидесяти лет – друзьями все это время, конечно, не были, но в начальной и средней школе учились в одном классе. Джефферсон уехал из города в семинарию – дань его глубоко религиозным родителям – и, вернувшись, стал в третьем поколении Адамсов духовным пастырем горожан. Все этому радовались – община в то время состояла в основном из рыбаков и их семей, а это такие люди, которым нравится преемственность. Стабильность успокаивает, если приходится иметь дело с капризами моря.

Билли досталась автомастерская отца, и он женился на Барбаре Френч. У них родились две дочери, с которыми он потерял контакт после того, как Барбара его бросила и переехала жить в Прескотт в штате Аризона к торговцу ксероксами, с которым познакомилась на конференции в Ванкувере.

Таким образом, Джефферсон и Билли знали друг друга, но до тех пор, пока не умерла Джин, тесно не общались. Джефферсону никогда не приходило в голову, что жена, которая была на десять лет моложе его, уйдет первой, но всего через месяц после своего шестидесятилетия и через два после его семидесятилетнего юбилея она упала на кухне с обширным инфарктом. Позже врач, решив, что таким образом утешает вдовца, сказал, что она, вероятно, умерла, не успев стукнуться о пол, но боль Джефферсона от этого меньше совсем не стала. Умереть вот так было как-то нечестно и в какой-то степени по-мужски, тем более что жена всегда отличалась крепким здоровьем.

Их единственная дочь Молли даже не приехала на похороны. После окончания школы она упорхнула в Калифорнию и после того, как стала сайентологом, решила, что родители «подавляют ее личность» и, поскольку ставят под сомнение ценности ее веры, надо избегать с ними любых контактов.

Его прихожане были замечательными людьми – после неожиданной смерти жены сочувствовали, сопереживали, предлагали помощь, но, как водится в мире, стали забывать о случившемся раньше, чем он. Все, кроме Билли. Месяц за месяцем он приходил каждый вечер. Тот факт, что ему не с кем было поговорить, конечно, подогревал его альтруизм. Но постепенно Джефферсон стал замечать, что ждет его появления и, готовясь к неизбежному, в семь часов каждый вечер ставит на огонь чайник.

По мере того как время утекало, живущие на расстоянии нескольких миль старики узнавали друг о друге все больше, как могут узнавать люди, которые не стыдятся и не боятся показаться смешными, рассказывая о своих неудачах. В качестве мужей, в качестве отцов, в качестве любовников, в качестве мужчин. Взаимная откровенность о жизненных провалах неизбежно вела к возникновению симпатии между ними. Доверия, на которое способны только обреченные. Узнать что-нибудь о Билли не составляло труда – он рта не закрывал, рассказывая о себе, но частенько и сам задавал вопросы и поражал вниманием, с каким выслушивал ответы.

Ему удалось вытянуть из Джефферсона два его главных секрета. Об одном не подозревала даже покойная Джин.

Джефферсона усыновили, и он был атеистом.

Новость об усыновлении шокировала и заинтриговала Билли. Он считал Джефферсона чистокровным янки. Как же иначе – его же фамилия Адамс! Им овладело мучительное желание узнать, кто на самом деле биологические родители Джефферсона, что было совершенно невозможно, поскольку приемные отец и мать давно замели следы. Они стеснялись своего бесплодия и не хотели, чтобы об этом стало известно жителям городка. Джефферсон и сам узнал об этом только из предсмертной исповеди матери, которая объяснила, почему он единственный ребенок в семье и почему у него такие большие уши. Сначала он счел ее признание старческим бредом старой алкоголички под действием обезболивающего наркотика. Но затем спросил у отца, который в то время был еще жив, хотя и угасал в доме престарелых для священников, где обеспечивается круглосуточный уход.

Отец подтвердил рассказ матери и добавил шокирующую деталь: они купили Джефферсона у грязного арендатора-издольщика во время евангелической поездки на Миссисипи после Рождества то ли 1934-го, то ли 1935 года.

Джефферсон рассказал об этом жене и какое-то время они пытались раскопать больше фактов о его рождении, но отец и мать умерли той же зимой, и не осталось никого, с кем можно было бы поговорить и задать вопросы.

– Теперь никак не узнать, кто я такой, – сказал Джефферсон Билли. – Да и какая разница? Все мы умрем.

Но Билли считал важным знать о себе правду, а теперь, когда появился Интернет, полагал, что с его помощью можно добыть любые сведения.

Однако ничего подобного, разумеется, выяснить было нельзя – нет таких сайтов, где содержалась бы информация об имевших место незаконных усыновлениях, да еще столь давних. Но поиски в Интернете, как ни парадоксально, убедили Билли, что Джефферсон не кто иной, как брат-близнец покойного Элвиса Пресли.

Элвис был одним из двух братьев-близнецов, появившихся на свет именно в то время в семье бедного арендатора-издольщика в Тьюпело в штате Миссисипи. Брат Джесс родился мертвым, но, по мнению, Билли, это было не так. Благочестивые, но не имевшие средств к существованию Вернон и Глэдис Пресли испугались, что не сумеют выкормить двух малышей, и продали одного ребенка несчастной бесплодной семье священника откуда-то с Севера.

Выслушав версию Билли, Джефферсон расхохотался раскатисто и громко. Билли остался доволен: с тех пор, как умерла Джин, его товарищ не только не смеялся, но даже ни разу не улыбнулся.

Больше они не касались этой темы, и правда о происхождении Джефферсона отошла на дальний план.

Вторая тайна была тревожнее и всплыла на свет лишь благодаря мертвому киту. Стоял прохладный солнечный апрельский день. Они только что докурили большой и очень крепкий мексиканский косячок. Эффект от травки оказался таким, что некоторое время они и не пытались разговаривать, а просто сидели на вершине дюны и слезящимися покрасневшими глазами смотрели на тушу североатлантического кита, выброшенного накануне на берег убийственным весенним течением.

Первым, как и следовало ожидать, нарушил молчание Билли, сообщив Джефферсону, что прогуглил кита, после чего оба стали истерически хохотать и десять минут не могли остановиться.

А когда пришли в себя после вызванного наркотиком неистового веселья и ощутили умиротворение вроде того, какое бывает после близости с женщиной, Билли объяснил, что узнал из Интернета: североатлантический кит – одно из существ, которым грозит полное исчезновение.

– Считается, что их осталось около пяти сотен, – добавил он.

– Неудивительно, что они выбрасываются на берег, – ответил после долгой паузы Джефферсон.

– Этот был старым, – продолжил Билли. – Думаю, умер до того, как коснулся земли.

– Как Джин, – проговорил Джефферсон. – Мне ее не хватает. Прошло десять лет, а я все жду, что она вот-вот придет. Странно, правда?

– Ты ее увидишь, когда отправишься туда, где тебе за все воздастся. – Билли говорил очень мягко, словно успокаивая.

Джефферсон коротко хохотнул, и это не понравилось его приятелю.

– Ты так не думаешь?

Джефферсон ответил, что нет, не думает. Сказал, что за долгие годы видел многих на пути туда, где им «должно воздаться». Молодых и старых, хороших и не очень, здоровых и больных. Все после смерти выглядели на один манер. Вроде как пустыми. Словно все для них закончилось. Все осталось позади.

– Ты что, даже не веришь в Бога? – спросил у него Билли. И Джефферсон ответил, что не верит, изрядно огорчив друга.

Сказал, что когда-то верил, но с годами жизнь стала подбрасывать все больше таких вот редких – вонючих и дохлых – китов на его берег и на все побережье, и он заключил, что все это сказки. Средство не позволить людям сойти с ума от отчаяния. Он продолжал выполнять свои обязанности после того, как перестал верить в ложь, поскольку понимал, что дает прихожанам утешение, ведь без Великой Выдумки они бы просто сломались.

– Я читал об этом в какой-то книге, – заявил Билли. – Когда с хорошими людьми случается что-то плохое, это реально помогает.

– Билли, плохое случается со всеми. С хорошими и не очень. Здесь нет закономерности, все это чушь.

– Не может быть, что ты в самом деле в это веришь!

– Я не могу верить ни во что иное, – печально отрезал Джефферсон.

Билли был потрясен: все эти годы друг учил других тому, что сам считал ложью. Джефферсон сказал, что он вел себя как актер, который играет роль, чтобы развлечь и утешить зрителей.

– Какой смысл молиться Богу, если ты в Него не веришь? – с недоверием пискнул Билли.

– Вроде как вошло в привычку. Заботился о семейном бизнесе. Это была моя работа. Разве я кому-нибудь навредил?

– Ты навредил уже тем, что говорил неправду. Учил не тому, что считал правдой.

– На мой взгляд, правду сильно переоценили, – решительно заявил Джефферсон.

Билли от откровений приятеля стало сильно не по себе, но он, призвав на помощь свою почти нечеловеческую силу оптимизма и способность отстраняться от всего плохого, отнес сказанное на счет тяжелой болезни и выкуренного крепкого мексиканского косячка.

За всю жизнь он ни разу не подверг сомнению существование всесильного Бога, который творит чудеса неведомыми тайными путями. Отнюдь не глупец, он был благословенно наделен верой августинца и вывесил на кухне вышитую и помещенную в рамку цитату из святого Августина:

«Пытаться проникнуть в сознание Всевышнего – все равно что пытаться вместить океан в чашку».

Это был подарок жены, которая убежала от него в поисках лучшей доли.

Они встречались у туши кита каждый день, следили, как он разлагается, только приходилось выбирать место так, чтобы ветер не дул в их сторону, потому что вонь уже стала тошнотворной.

Когда гигантский костяк, подобно развалинам древней церкви, стал виден под гниющей плотью, Джефферсон перестал курить марихуану.

Сказал, что она ему больше не требуется, и привел пример доктора Джекила и мистера Хайда.

Билли понимающе кивнул.

– Потому что марихуана превращает тебя в мистера Хайда – чудовище, не верующее в Бога? – спросил он, желая подтвердить свою догадку.

– Все как раз наоборот, – отозвался Джефферсон. – В рассказе в определенный момент доктор Джекил понимает: чтобы остановить превращения в мистера Хайда, ему требуется средство, которое бы действовало противоположно тому, как было вначале. Зелье изменило его. То же самое случилось со мной. Когда я теперь курю, то начинаю нервничать, мне становится страшно, как было прежде. Но если обхожусь без марихуаны, чувствую себя лучше, раскованнее и кайфовее.

– Разве еще говорят «кайфовее»? – спросил Билли.

– Я говорю, – ответил Джефферсон.

– То есть ты по-прежнему не веришь в Бога?

– Угу. По-прежнему не верю.

Билли решил, что больше не будет поднимать эту тему, и Джефферсон, считая себя его другом, не стал возражать.

Давно наступило лето, и, когда они решили выйти в море, скелет кита успел почти исчезнуть. Билли позаимствовал маленькую деревянную лодку с подвесным мотором. Ему дал ее Дэннис Митчелл, опоздавший с оплатой новой трансмиссии для своего грузовика и теперь искавший способ продлить кредит. Физическое угасание Джефферсона было таким же быстрым, как разложение несчастного кита – он таял на глазах. Мужчины договорились порыбачить, но оба понимали, что это последняя перед концом престарелого священника морская прогулка.

Они вышли из старой каменной гавани на легкую зыбь мутного серого моря. Ветра не было, и застилавшая горизонт дымка казалась всего на тон светлее воды. Ограниченный обзор не смущал стариков – они здесь все знали. Знали, куда плыть.

Джефферсон спокойно сидел и смотрел вперед. Когда с берега их больше не могли увидеть, Билли заглушил мотор. Старики немного помолчали. Первым, ломая традиции, заговорил священник:

– Я вот что хочу сказать – как бы там ни было, когда атеист умирает, он больше не атеист.

Они улыбнулись друг другу, но момент был испорчен: лодку внезапно так сильно накренило, что обоих чуть не выбросило в воду.

– Это еще, черт побери, что такое? – прошептал Джефферсон.

– Понятия не имею, – ответил Билли.

Их страх еще не прошел, когда в пятнадцати футах сбоку от утлой лодчонки поверхность разрезал хвостовой плавник взрослого североатлантического кита и, с плеском уходя на глубину, окрестил их леденящей соленой морской водой. Лодка снова накренилась набок.

– Быстрее! Заводи мотор! – крикнул Джефферсон.

Билли дернул шнур стартера, но в лучших традициях подвесных моторов этот тоже отказался запускаться в критический момент. Билли продолжал попытки, когда оба почувствовали, что суденышко слегка приподнимается над водой.

Кит был прямо под килем.

Лодка на спине гигантского животного медленно поднялась над поверхностью, затем кит аккуратно поставил ее на воду.

Старики в благоговейном страхе смотрели на монстра, в чьей власти оказались их жизни. Голова чудовища находилась рядом с суденышком. Кит повернулся, и теперь его черный блестящий глаз смотрел прямо на них.

Они молча наблюдали, как гигант отплыл немного в сторону и, сделав вокруг их лодчонки три круга по часовой стрелке, ушел в темную глубину, не оставив на поверхности даже ряби.

Старики переглянулись, а потом, не сговариваясь, разом завопили, как фанаты выигравшей команды. Смеялись, кричали, победно молотили руками в воздухе.

Прошло несколько мгновений, прежде чем они успокоились и перевели дыхание.

Билли перехватил взгляд Джефферсона. Принял решение, метнулся вперед и толкнул приятеля за борт. Джефферсон не вскрикнул, и Билли наблюдал, как он скрывается из виду вслед за китом.

Преподобный Джефферсон Т. Адамс, больше пятидесяти лет всеми любимый и уважаемый настоятель прихода, глубоко затянулся длинным и тонким ямайским косячком с марихуаной и задержал дым в легких. Слушал музыку в церкви и понимал – это выбор Билли. «Рок-а-Хула», ни больше, ни меньше.

Он невольно улыбнулся.

К нему подошел Элвис Аарон Пресли в том нелепом, расшитом блестками костюме, который носил в последние годы в Вегасе.

– Привет, братишка, искренне рад тебя видеть.

Джефферсон повернулся к нему и отметил, что они и в самом деле похожи.

– Это галлюцинации умирающего ума?

Старый бог рок-н-ролла пожал плечами.

– Не знаю, приятель, – сказал мертвый Король. – Думай сам.