Босх искренне не понимал, как в этом городе живут люди. Ему казалось, что ледяной ветер с озера вымораживает ему глаза. Он приехал сюда, совершенно не подготовленный к слежке в условиях чикагской зимы. Да, он надел под плащ несколько свитеров, но сам плащ был с подстежкой на рыбьем меху и явно не подходил для здешних условий. Босх ненавидел избитые фразы, но сейчас то и дело ловил себя на мысли: «Я уже староват для всего этого».

Объект его слежки прошла по Уобаш-авеню, свернула на юг, на Мичиган-авеню и пошла вдоль парка Гранта. Босх знал, куда она направляется, потому что вчера она тоже ходила туда в свой обеденный перерыв в книжной лавке. На входе в музей она показала именной абонемент, и ее сразу же пропустили. Босху пришлось отстоять очередь в кассу, чтобы купить билет. Но он не боялся ее потерять. Он знал, где ее найти. Он не стал сдавать плащ в гардероб, потому что, во-первых, промерз до костей, а во-вторых, не рассчитывал пробыть в музее больше часа – девушке следовало вернуться на работу.

Он быстро прошел по музею, прямиком в зал, где размещалась постоянная экспозиция Хоппера. Как он и предполагал, девушка была там. Сидела на длинной скамейке в центре зала, с блокнотом и карандашом наготове. Вчера Босх весьма удивился, когда увидел, что она не зарисовывает картину, на которую то и дело поглядывает, отрываясь от блокнота. Она что-то пишет.

Босх догадывался, что картина Хоппера – главная ценность музея, привлекающая посетителей. Перед картиной постоянно толпился народ, ограничивая девушке обзор. Она ни разу не возмутилась. Не сказала ни слова против. Иногда она наклонялась вправо или влево, чтобы все-таки посмотреть на картину из-за спин других зрителей, и Босх замечал, что она улыбалась, как будто ей нравилось разглядывать полотно под другим углом зрения.

Сейчас рядом с ней на скамейке сидели рядком четверо японских туристов. Судя по всему, старшеклассники, которых привели в музей посмотреть на самую известную работу великого мастера. Босх остановился в углу зала, за спиной объекта наблюдения, чтобы она его не заметила. Он стоял, растирая руки и пытаясь хоть как-то согреться. Все суставы ломило от холода и усталости после прогулки к музею. Девять кварталов пешком – не шутка. Поблизости от книжной лавки не было никаких заведений, откуда просматривался бы вход. Ему пришлось мерзнуть на улице у гаражей и ждать, когда девушка выйдет в обеденный перерыв.

Один из японцев поднялся, и на дальнем конце скамьи освободилось место. Босх подошел и присел – трое оставшихся школьников отделяли его от объекта наблюдения. Стараясь не наклоняться вперед и не слишком вытягивать шею, он попробовал рассмотреть, что она пишет. Но девушка оказалась левшой, и ее рука мешала что-то увидеть.

Когда толпа схлынула, Босх посмотрел на картину. Его взгляд сразу зацепился за человека, одиноко сидящего за стойкой спиной к зрителям. За боковой стойкой находились двое, мужчина и женщина, оба с тоскливым, скучающим видом. Одинокий мужчина не обращал на них никакого внимания, словно их не было вовсе.

– Ику дзикан.

Босх отвел взгляд от картины. Пожилая японка нетерпеливо махала руками школьникам, мол, пора уходить. Две девчонки и парень поднялись со скамейки и поспешили присоединиться к одноклассникам в соседнем зале. Пять минут приобщения к шедевру уже истекли.

Босх и объект его наблюдения остались на скамейке вдвоем. Их разделяло четыре фута пустого пространства. Теперь Босх осознал, что уселся он зря. Это была стратегическая ошибка. Если девушка отвлечется от картины и блокнота, она точно его заметит. А если ему придется и завтра сюда прийти, она наверняка его вспомнит.

Он не стал вставать сразу, чтобы не привлекать ее внимание. Решил подождать две минуты, а потом тихо уйти. Если что, он по-быстрому отвернется, чтобы она не увидела его лица. Пока она вроде бы не замечала его присутствия, и он продолжил рассматривать картину. Художник выбрал интересный ракурс: изобразил внутреннее пространство кафе, как бы глядя снаружи. Из сумрака ночи.

И тут она заговорила.

– Потрясающе, правда? – спросила она.

– Прошу прощения? – откликнулся Босх.

– Картина. Она потрясающая.

– Да, пожалуй.

– Кто вы?

Босх оцепенел.

– В каком смысле? – спросил он.

– Кто вы на картине? С кем вы себя ассоциируете? – поинтересовалась она. – У нас есть одинокий мужчина, пара, причем оба явно не в духе, и мужчина, работающий за стойкой. Кто из них вы?

Босх задумчиво посмотрел на картину.

– Я не знаю, – ответил он. – А вы?

– Я тот одиночка, который сидит к нам спиной, – сказала она. – Женщина, сразу видно, скучает. Разглядывает свои ногти. Мне никогда не бывает скучно. А этот, одинокий… это я.

Босх не сводил взгляд с картины.

– Да. Наверное, я тоже, – сказал он.

– Как вы думаете, о чем эта история? – спросила она.

– Чья история? Этих людей? Почему вы решили, что тут есть история?

– История есть всегда. Живопись – это рассказ. Картина называется «Полуночники». А по сути, здесь изображены ночные ястребы. Понимаете?

– Нет, если честно.

– Ну, «ночные» – это понятно. Но вы присмотритесь к лицу мужчины, который рядом с женщиной. У него нос как клюв.

Босх присмотрелся. Только сейчас он заметил, что крючковатый нос мужчины на картине действительно похож на клюв хищной птицы. И правда ястреб.

– Да, вижу, – сказал Босх.

Он улыбнулся и кивнул. Он узнал кое-что новое.

– Обратите внимание на свет, – предложила она. – Он словно идет изнутри кафе. Оно, как маяк, который привлек странников в ночи. Свет и тьма, инь и ян, все на виду.

– Я предположил бы, что вы художница, но, смотрю, вы что-то пишете, а не рисуете.

– Я не художница. Я писатель. То есть хочу стать писателем. Когда-нибудь.

Он знал, что ей двадцать три года. Слишком юная, чтобы чего-то достичь на писательском поприще.

– Вы писатель, но пришли посмотреть на картину, – сказал он.

– Я пришла за вдохновением, – призналась она. – Мне кажется, я могу написать миллион слов, глядя на эту картину. Когда у меня возникают проблемы, я прихожу сюда, чтобы их преодолеть.

– Что за проблемы?

– Когда пишешь, всегда важно знать, что будет дальше. Но иногда возникает ступор. Совершенно не знаешь, о чем писать. И тогда я прихожу сюда и смотрю вот на такие картины.

Она указала на «Полуночников» и кивнула. Проблема была решена.

Босх тоже кивнул. Ему казалось, он знает, как возникает вдохновение, как оно перетекает из одной формы в другую и как его можно направить в область, на первый взгляд совершенно не связанную с изначальным источником. Он всегда думал, что стал неплохим детективом отчасти из-за любви к саксофонной музыке, в которой разбирался и которую хорошо понимал. Он сам толком не знал почему, и вряд ли сумел бы это объяснить. Но он твердо знал, что «Колыбельная» Фрэнка Моргана помогает ему лучше сосредоточиться на работе.

Он кивнул на блокнот у девушки на коленях и спросил:

– Вы пишете о картине?

– Нет, – ответила она. – Я пишу роман. Но я часто сюда прихожу, заряжаюсь от картины. В надежде настроиться на ее настроение. – Она рассмеялась. – Да, знаю. Звучит, как бред сумасшедшей.

– Вовсе нет, – сказал Босх. – Мне кажется, я понимаю. Вы пишете книгу о ком-то очень одиноком?

– Да, очень.

– В основе ваша собственная история?

– Отчасти.

Босх снова кивнул. Ему нравилось с ней разговаривать, хотя это было против всех правил.

– Ну вот, я все вам рассказала. А почему вы здесь?

Ее вопрос застал его врасплох.

– Почему? – переспросил он, чтобы выиграть пару секунд на раздумья. – Просто хотел посмотреть картину. Увидеть ее вживую.

– Так сильно хотели увидеть, что ходите на нее любоваться два дня подряд? – спросила она.

Босх не знал, что и думать. Кажется, его раскрыли.

Она улыбнулась и показала пальцем на свой глаз.

– Говорят, хороший писатель должен все подмечать, – произнесла она. – Я видела вас вчера. – Босх смущенно кивнул. – И не могла не заметить, как вы дрожите от холода. Этот плащ… Вы ведь нездешний, да?

– Да, – ответил Босх. – Я из Лос-Анджелеса.

Он наблюдал за ней, когда говорил это. Его слова, казалось, обдали ее холодом, как ветер совсем недавно заставил его самого мерзнуть на улице.

– Ладно, кто вы такой? – спросила она. – Что все это значит?

Босх двадцать минут прождал в холле, и наконец охранник Гриффина проводил его в кабинет. Гриффин восседал за массивным письменным столом красного дерева. На том же месте, где он сидел, когда Босх приходил к нему в первый раз.

В окне справа виднелся бассейн, тихая водная гладь. Гриффин был одет в облегающую спортивную куртку с длинным рукавом и водолазку с горловиной на «молнии». Его лицо раскраснелось, как будто он только что пришел с тренировки. Или что там у него считалось тренировкой.

– Извини, что пришлось задержать тебя, Босх, – сказал он. – У меня была гребля. – Босх молча кивнул. Гриффин указал на стул перед столом. – Садись. И рассказывай, что нарыл.

Босх остался стоять.

– Да рассказывать нечего, – сказал он. – Ложный след. Я съездил в Чикаго, но это была не она.

Гриффин откинулся на спинку стула, переваривая услышанное. Он был человеком влиятельным и богатым и не привык к неудачам. Реджинальд Гриффин, продюсер трех фильмов, взявших «Оскара», добивался успеха всегда и во всем.

– Ты с ней говорил? – спросил он.

– Да, – сказал Босх. – Нам удалось побеседовать. И еще я проверил ее квартиру, пока они с соседкой были на работе. Я не нашел ничего, указывающего на то, что она живет под чужим именем. Это не она.

– Ты ошибаешься, Босх. Это она. Я точно знаю.

– Она сбежала из дома восемь лет назад. Это достаточно долгий срок, и люди меняются. Особенно если речь о детях-подростках. И та фотография была не особенно четкой.

– Мне рекомендовали тебя как очень хорошего детектива, Босх. Но, наверное, надо было плюнуть на рекомендации и нанять кого-то другого. Видимо, так я и сделаю.

– Детектив вам не нужен. Просто найдите генетика.

– Зачем мне генетик?

Босх держал руки в карманах плаща. Вернувшись из Чикаго, он отстегнул условно теплую подстежку и продолжал ходить в плаще. В Городе Ангелов зарядили дожди, и если плащ не спасал от холода в Чикаго, то здесь, в Лос-Анджелесе, он хотя бы не давал промокнуть, пусть даже в этом плаще Босх выглядел банально. О чем ему не преминула напомнить дочь. Но все могло быть и хуже. По крайней мере, он не обзавелся фетровой шляпой.

Он вынул из левого кармана небольшой пластиковый пакетик и положил на стол перед Гриффином.

– Здесь образец ДНК, – сказал он. – Волосы, которые я снял с ее щетки, когда проник к ней в квартиру. Пусть их проверят в лаборатории и сравнят с тем образцом, который есть у вас. Вы получите официальное научное подтверждение, что это не ваша дочь.

Гриффин схватил пакетик и рассмотрел его на свет.

– Ты говорил, у нее есть соседка, с которой они на пару снимают квартиру, – сказал он. – Откуда я знаю, чей это волос. Может, как раз соседки.

– Ее соседка – афроамериканка, – ответил Босх. – Любая лаборатория подтвердит, что эти волосы принадлежат белой женщине.

Босх снова сунул руку в карман. Ему хотелось поскорее уйти. Не стоило браться за эту работу. После всего, что дочь Гриффина рассказала ему в музее, на скамейке перед «Полуночниками», Босх окончательно решил для себя, что отныне ему следует тщательно проверять своих потенциальных работодателей, прежде чем браться за их поручения. Век живи, век учись. А Босх был еще новичком в деле частного сыска. Он ушел из полиции меньше года назад.

Гриффин убрал пакет в ящик стола.

– Я отдам его на проверку, – сказал он. – Но я хочу, чтобы ты продолжил расследование. Наверняка у тебя есть какие-то версии. Ты столько лет занимался поиском людей.

Босх покачал головой.

– Вы меня наняли, чтобы я съездил в Чикаго, проверил девушку с фотографии. Я проверил ее. Оказалось, это не та девушка. Остальное меня не интересует. Если ваша дочь решит проявиться, она сама с вами свяжется.

Гриффин, кажется, рассердился. То ли его возмутил отказ Босха, то ли мысль, что ему придется ждать, пока дочь сама захочет его увидеть.

– Босх, мы еще не закончили. Я хочу, чтобы ты продолжил расследование.

– Любой частный сыщик вполне справится с этим делом. Посмотрите в телефонной книге. Я не заинтересован в том, чтобы продолжать сотрудничество. Всего хорошего.

Босх развернулся. Перед дверью стоял охранник Гриффина. Он смотрел поверх плеча Босха на босса, ожидая указаний, что делать: задержать Босха или дать уйти.

– Пусть идет, – сказал Гриффин. – От него все равно никакого толку. Неудивительно, что он просил деньги вперед. Она его охмурила. На фото – она, я точно знаю, но она его охмурила.

Охранник открыл дверь и отступил в сторону, позволяя Босху пройти.

– Босх! – окликнул его Гриффин.

Босх замер в дверях и обернулся к Гриффину, чтобы выслушать последнее оскорбление лицом к лицу.

– Она рассказала тебе о Мауи, да? – спросил Гриффин.

– Не понимаю, о чем вы, – сказал Босх. – Я уже говорил: это не ваша дочь.

– Я был пьян, черт возьми, и больше этого не повторилось.

Босх ждал продолжения, но Гриффин молчал. Босх покинул кабинет.

– Я сам найду выход, – сказал он охраннику.

Однако тот все-таки увязался за ним и проводил до входной двери. В какой-то момент Гриффин крикнул из кабинета:

– Я был пьян!

«Как будто это тебя извиняет», – подумал Босх.

Он вышел из дома, сел в машину и поехал прочь. Он надеялся, что его старенький «джип-чероки» польет маслом вымощенную брусчаткой подъездную дорожку.

Отъехав довольно далеко от особняка Гриффина, Босх остановился у обочины и взял сотовый телефон, лежавший в чашкодержателе между сиденьями. Он позвонил по единственному номеру, который был установлен на быстром наборе в этой простенькой одноразовой трубке.

Ему ответили после третьего гудка.

– Да? – послышался голос молодой женщины.

– Это я, – сказал Босх. – Только что вышел из дома твоего отца.

– Он вам поверил?

– Не думаю. Но кто знает. Он взял волосы, сказал, отдаст их на экспертизу. Если и вправду отдаст, может, это его убедит.

– Вашу дочь это точно никак не заденет?

– Нет. Она никогда не сдавала образцов ДНК. Ее нет ни в одной базе. Просто будет установлено, что это не твои волосы. Остается надеяться, что на этом он и успокоится.

– Мне опять придется переехать. Я не могу рисковать.

– Думаю, это правильное решение.

– Он говорил о Мауи?

– Да, когда я уже уходил.

– Рассказал то же самое, что и я?

– Он ничего не рассказывал, просто упомянул. Но одно то, что он вспомнил об этом, подтверждает все. Я знаю, что поступил правильно.

Помолчав, она проговорила:

– Спасибо.

– Нет, это я должен сказать спасибо. Ты уже поняла, откуда эта фотография?

– Да. У нас в магазине была автограф-сессия Рейли, автора детективных романов. Он подписывал «Нет клетки прочней» – компания отца купила права на экранизацию книги. Я об этом не знала. У них есть отдел, который следит за всеми публикациями в СМИ, связанными с их продукцией и интеллектуальной собственностью. Это нужно для маркетинга и рекламы. Это была чистая случайность. Я попала в кадр на заднем плане, а потом отец, просматривая газетные вырезки со статьями о Рейли и его книге, увидел этот снимок.

Босх на секунду задумался. Как интересно все получилось. Фотография с автограф-сессии дала наводку на сбежавшую дочь. Когда Гриффин нанимал Босха, он не сообщил ему, где была сделана фотография.

– Анжела, – сказал Босх, – с учетом всего, что мы имеем на данный момент, тебе, наверное, придется сменить работу. И если думаешь переезжать, то лучше бы в другой город.

– Да, – тихо проговорила она. – Возможно, вы правы. Просто мне здесь нравится.

– Поезжай туда, где тепло, – посоветовал Босх. – Например, в Майами.

Его попытка пошутить не удалась. Анжела молчала, размышляя о том, что ей снова придется переезжать, скрываясь от отца.

Босх вспомнил картину. И мужчину, одиноко сидящего за стойкой. Интересно, подумал он, долго ли еще Анжела продержится в одиночестве, вечная странница, переезжающая из города в город, вечная полуночница за стойками ночных кафе.

– Послушай, – сказал он, – я не буду выбрасывать эту трубку. Да, мы собирались избавиться от телефонов, но свой я сохраню. Можешь звонить мне в любое время. Если будет нужна помощь или просто захочется поговорить. Позвони мне, хорошо?

– Хорошо, – согласилась она. – Тогда я тоже, наверное, не буду выбрасывать свой телефон. Вы тоже сможете мне позвонить.

Босх кивнул, хотя она не могла этого видеть.

– Я позвоню, – пообещал он. – Будь осторожна.

Он отключился и сунул телефон в карман плаща. Посмотрел в боковое зеркало: нет ли сзади машин. Дождавшись, когда их не будет, вырулил на дорогу. Он проголодался и собрался заехать куда-нибудь перекусить. Ему снова вспомнился мужчина с картины, одиноко сидящий за стойкой.

Я – это он, думал Босх, пока ехал.