По дороге домой Кейт все время думала о тех случайно услышанных словах. Породистая? Ее приводила в ярость одна лишь мысль о том, что люди способны воспитывать своих детей как породистых животных. Она просто представить себе не могла, что кто-то скажет такое Маленькому Майку. Что хорошего дает подобная дрессировка? Девочка, выращенная, как скаковая лошадь? Возможно, та своевольная девочка и сумела в итоге стать одной из самых могущественных женщин на свете, но до чего печально и одиноко звучал ее голос.

К сожалению, вечером Кейт так и не смогла закончить платье миссис Астор. Позже она скажет, что и сама толком не знает, почему ей это не удалось. А ведь она пробежала весь путь от «Карлайла» до «Chez Ninon» и была самым решительным образом настроена возиться с платьем столько, сколько понадобится, чтобы возместить упущенное время, бессмысленно потраченное на поход в отель. Но когда она подбежала к дверям ателье и подняла голову, то увидела, что все окна в «Chez Ninon» темны. На втором этаже явно не было ни души. Даже в задних помещениях свет не горел. Кейт посмотрела на часы. Половина десятого. Все давно дома, подумала она. Все, кроме меня.

Она еще немного постояла у запертых дверей, разглядывая здание, в котором размещался «Chez Ninon». И дом, и улица вдруг показались ей совершенно чужими – просто какой-то незнакомый дом на незнакомой улице, где полно всяких других офисов и магазинов. Он вовсе не казался волшебным местом, где из ткани стежок за стежком создаются мечты, где кусочки кружев превращают в маленькие чудеса. Во всяком случае, она даже подумать не могла, чтобы оставить посылку от Шанель в этих темных, чужих комнатах. Она и не оставила. Со свертком в руках она медленно пошла прочь.

Гряда облаков, которую она видела из окон пентхауса, вкатилась в город, и он по колено утонул в сером тумане. Музыка ночи – настойчивые автомобильные гудки, вой полицейской сирены и какой-то печальный гул города – звучала а капелла все громче, все настойчивей и отдавалась у Кейт в висках, точно стук сердца. Улица за улицей, перекресток за перекрестком – Кейт шла, чувствуя себя не отдельным человеком, а частью города. Она была словно вплетена в его ткань; она была основой и утком этой ткани. Поднятые воротники плащей у пар, спешивших ко входу в метро, поношенная хлопчатобумажная рубашка бакалейщика, опускавшего на ночь тяжелую металлическую решетку над входом в его магазин, девушки, неторопливо фланировавшие к Таймс-сквер – без пальто, без перчаток, без шляп и в таких облегающих платьях, что им явно трудно было переставлять ноги… Все это теперь стало ее, Кейт, миром. Ков больше не был ее домом. Как не был ее домом и тот Нью-Йорк, что принадлежит богатым и нетерпеливым дамам, которые кривляются перед зеркалом в «Chez Ninon», по сто раз оглядывая себя в новом платье и думая о следующем платье, не менее прекрасном, и о следующем, и о следующем… Мир Кейт – это мир продавцов хот-догов в рваных куртках горохового цвета, мир кучеров наемных экипажей в потертых высоких цилиндрах, мир уличных полицейских, одетых в форму из грубой шерсти и поношенные ботинки.

Жизнь под облаками. Рваная, грязная – и все же в чем-то прекрасная. Это был мир Кейт, и она слышала, как яростно и болезненно бьется его сердце. Завтра придется объяснять, что произошло в «Карлайле». Собственно, все было очень просто – Кейт вошла и села за столик. Впервые с тех пор, как она покинула Ков, она села в ресторане за столик, как настоящая дама, а не как девушка, место которой – в задних комнатах ателье. И стоило Кейт сесть за столик в «Карлайле», как все сразу переменилось. Мисс Нона наверняка совсем этого не поймет. А мисс Софи попросту решит, что Кейт сошла с ума.

Вообще-то она вовсе не собиралась садиться за столик. Она направлялась к входным дверям, воспользовавшись грузовым лифтом, как ей и было велено. Но, выйдя из лифта, неожиданно оказалась в элегантном зале с огромным зеркалом в позолоченной раме и хрустальными канделябрами. У нее было ощущение, будто она оказалась в уютной гостиной богатого сельского особняка, вроде Фота-хаус на острове Ков, с ботаническим садом, зоопарком, где содержались всякие экзотические животные, и собственными историями о привидениях. И Кейт вдруг захотелось посидеть хотя бы минутку в таком чудесном месте, чувствуя себя очень красивой в этом, позаимствованном на один вечер костюме. Стулья были обиты мягкой кожей. Поленья в камине горели жарко, без дыма. На маленьких столиках темного дерева стояли в фарфоровых вазах свежие розы.

Кейт и раньше доводилось сидеть в красивых залах – и в Кове, и даже в Дублине, – и никто никогда не запрещал ей входить туда. Она, конечно же, не собиралась провести здесь весь вечер. Ей просто хотелось немного прийти в себя и собраться с силами. В помещении было очень тепло, и Кейт сняла пальто. Затем она сняла и шляпку «от Лили Даше», такую невероятно французскую, и вместе с серыми лайковыми перчатками положила рядом с собой на столик. Перчатки выглядели просто великолепно – вот они уж точно были из этого мира. Но коробку, присланную Шанель, Кейт по-прежнему держала на коленях – уж ее-то ни в коем случае потерять было нельзя.

– Чаю?

Молодой человек был одет в симпатичный смокинг европейского покроя с атласными лацканами. Чай подали в серебряном чайнике. Помимо чайника на подносе стояли тонкие фарфоровые чашки с блюдцами, серебряный молочник со сливками и сахарница с идеальной формы кубиками сахара.

– Печенье?

Ну конечно, печенье!

– И шерри?

Кейт считала, что шерри подают в незначительном количестве как бы в придачу – как, скажем, горчицу к обеду. Но ей определенно хотелось попробовать этот напиток. Она переложила коробку за спину, как подушку, и прикрыла ее сверху пальто.

– Можно мне это взять? – спросил официант.

– Нет. Но спасибо, что спросили.

– Ну и отлично.

Он сходил в обеденный зал, принес оттуда белую льняную скатерку и повесил ее на спинку стула, прикрыв и пальто, и пакет от Шанель.

– Пусть это будет нашей маленькой тайной, – сказал он Кейт.

Чай был чудесный: настоящий черный чай с легким ароматом дымка. А к чаю ей тарелку за тарелкой подавали всевозможные лакомства: крошечные тартинки с джемом, посыпанные хрустящей масляной крошкой; маленькие шоколадные чашечки, наполненные малиновым бренди; изысканные беленькие печеньица, украшенные розовой миндальной пастой и невероятно хрупкими засахаренными фиалками. Кейт никогда ничего подобного даже не видела. И шерри оказался на вкус удивительно приятным.

Женщина в красивом костюме может пойти куда угодно, думала Кейт.

Она понимала, что ей следовало уйти. Ведь у нее еще столько работы. Но еще минутку. Еще одно печеньице. Еще одну чашечку чая. Еще один глоток шерри. И дело было не столько в чудесном угощении, сколько в очаровании мира вокруг нее, – именно это удерживало Кейт, лишая ее сил и способности немедленно встать и удалиться. Ткани, идеальные линии, цвет – вокруг нее словно кружились искры прекрасной жизни. Мужчины. Женщины. Дети. Некоторые, казалось, сошли прямиком со страниц журнала мод. И всем им была свойственна какая-то текучая грациозность. Дамы пролетали через весь зал на каблуках такой высоты, что, казалось, вот-вот упадут, однако они и не думали падать. Кто ищет красоту, тот ее найдет. Это Шуинн сказал. Уж кто-кто, а он был способен увидеть красоту там, где никто другой ее увидеть не мог. Возраст не имел для него значения. И внешность тоже. Для него имели значение только линия, цвет и движение. Его увлекала также текстура ткани, особенно если она была стильной или просто чем-то интересной. А вот кто это надел или почему, для него было неважно; важны были лишь красота и изящество. Одежда – вот единственные доспехи нашего тела. Это тоже были его слова.

Девушки в ателье называли его высказывания «шуиннизмами», и почти все они над Шуинном откровенно посмеивались. Но только не Кейт. Она хорошо его понимала. Красоту действительно можно найти повсюду – тем более в зале отеля «Карлайл». Как прекрасна, например, вон та пелерина из шиншиллы, которая замечательно сочетается с красными кожаными перчатками; или вон та длинная, почти до полу, шуба из черных соболей, из-под которой выглядывают очаровательные черные бархатные туфельки. Кейт отлично понимала, сколько часов кропотливого труда вложено в каждое такое платье, в каждый жакет, сколько решено сложнейших задач при пошиве той или иной вещи, сколько стежков вручную пришлось сделать мастеру, сколько раз пришлось обдумывать данный дизайн. Кейт никогда еще не видела столько разнообразной и красивой одежды одновременно и в одном месте. Сколько же часов потрачено на изготовление каждой из этих вещей, сколько жизней!

– Вы хотите что-нибудь еще, мадемуазель? Не желаете ли, кстати, у нас и пообедать?

На серебряном подносе у молодого человека стоял один-единственный бокал – но не с шампанским. Кейт не знала, что это за напиток, но цвет у него был восхитительный. Розовый? Персиковый? Трудно было определить в точности его оттенок.

– Это «Розовая белка», – сказал официант.

– А это что?

– Абрикос. Точнее, в основном абрикосовый крем. Хотите?

Кейт сочла, что вряд ли на свете есть что-то прелестней, и взяла предложенный им бокал.

– Восхитительно! Просто восхитительно! Я никогда еще не пробовала ничего подобного. Пожалуйста, поблагодарите всех.

И она ласково потрепала молодого человека по руке. Он буквально окаменел.

– Какой у вас номер, мадемуазель?

Ясно: он просто хочет вписать все это в общий счет, он считает, что она живет в этом отеле. Кейт помертвела. В «Chez Ninon» Хозяйкам все доставалось бесплатно – и печенье, и шампанское. Обычно им это дарили. У Кейт в сумочке было в данный момент два доллара и три цента.

– Где вы остановились, мадемуазель?

– В пентхаусе.

Молодой человек явно смутился. А Кейт попросту сбежала. Схватила свое пальто и коробку от Шанель и выбежала из отеля «Карлайл» на улицу. Ей невыносима была даже мысль о том, чтобы вернуться к работе, так что, когда она, наконец, поняла, что находится в метро, в поезде-А, и едет домой, сердце у нее от ужаса понеслось вскачь. Она совершенно не представляла, что ей теперь делать.

Последняя остановка. Несмотря на тот поцелуй, а может, как раз из-за того поцелуя, Кейт чувствовала, что ей совершенно необходимо немедленно повидаться с Патриком. «Карлайл», Супруга П. – события этого вечера настолько выбили ее из колеи, она чувствовала себя настолько потерянной, что ей было нужно хотя бы просто услышать голос Патрика: он всегда действовал на нее успокаивающе.

Кейт решительно вошла в паб миссис Браун и сразу же поняла, что совершила ошибку. Сегодня паб выглядел совершенно иначе, чем неделю назад. В нем было чудовищно накурено, сильно пахло крепким пивом, и народу было битком. И все парами! И вместо таблички, гласившей, что дамам вход запрещен, висел плакат: «Вечер встречи».

Дома, в Кове, у Фогарти в пабе такие «вечера встречи» бывали каждый четверг. Это означало, что любой, кто знает и умеет исполнять старые мелодии, может прийти и музицировать вместе со всеми. И паб «Фогарти» в такие дни тоже всегда был набит битком. В Америке традиция продолжилась. В пабе миссис Браун буквально ступить было некуда. А уж дышать – и вовсе нечем.

Кейт сняла пальто, но здесь, в отличие от «Карлайла», повесить его было негде: гардероба не имелось. И официантов, двигающихся бесшумно, тоже не было. А вот шума – хоть отбавляй. В центре всего этого столпотворения сидел на стуле какой-то человек и играл на ирландском барабане bodhran, круглом, как тарелка. Кейт никогда раньше не видела, чтобы взрослый мужчина так играл на барабане. Обычно на таких круглых барабанах у них дома играли во время парадов совсем молодые парни, почти дети. Звук у барабана был глухой, как далекий гром. Рядом с барабанщиком стояли скрипач, флейтист и какой-то мрачный тип, игравший на большеберцовых костях, как на гигантских кастаньетах из слоновой кости. Человек с барабаном еще и пел – глубоким, густым голосом, похожим на гул церковного колокола. Ему вторила толпа. От этих звуков тряслись половицы и оконные рамы. Подпевали, казалось, даже те, что сидели за стойкой и пили пиво.

Мистер Браун узнал Кейт, вспомнив, видимо, как она приходила сюда с Патриком в прошлую пятницу, и, ни о чем не спрашивая, налил ей маленькую кружку. Некоторые музыканты явно были родом из Корка. Кейт сразу узнала знакомый говор – такой акцент ни с чем не спутаешь. Она отпила глоток пива и тут заметила Патрика Харриса; тот стоял, прислонившись к стойке бара, в дальнем конце комнаты. Рядом с ним крутилась какая-то женщина; Кейт никогда раньше ее не видела. Платиновая блондинка; волосы зачесаны высоко наверх; на шее поверх черного кашемирового джемпера – нитка искусственного жемчуга. Должно быть, одна из его знакомых телефонисток, подумала Кейт. Выглядит как драная кошка.

Кейт никак не ожидала увидеть Патрика Харриса в обществе другой женщины. Абрикосовый ликер. Шерри. Сладкое печенье. Глоток пива. Всего этого, видимо, оказалось слишком много. А когда Патрик наклонился к спутнице и что-то шепнул ей на ухо, Кейт почувствовала, как в горле у нее поднимается тошнота. Она швырнула на стойку бара мелочь для мистера Брауна и, резко развернувшись, поспешила к выходу. И тут Патрик, наконец, ее заметил. И весь просиял, отчего Кейт страшно смутилась. Он явно был очень рад ее видеть, хотя рядом с ним и стояла та блондинка. И Патрик тут же стал проталкиваться навстречу Кейт сквозь толпу, а блондинка стояла у стойки и смотрела, как он уходит. Глаза у нее были густо подведены; на губах – белая «изморозь» модной помады. Господи, что за вид, подумала Кейт.

Добравшись, наконец, до Кейт, Патрик тут же притянул ее к себе. Вместе с пакетом от Шанель, который вклинился между ними.

– Какой приятный сюрприз! Я прямо обалдел, когда тебя увидел!

И Патрик, навалившись на перегородку, поцеловал Кейт в обе щеки. Словно того вечера никогда и не было. Кейт не могла бы сказать, какого именно приветствия она ожидала, но себя она сейчас чувствовала полной дурой. От Патрика пахло тем же одеколоном, которым обычно пользовался ее отец, собираясь в церковь: немного старомодный запах с сильной нотой сандала. Обычные мясники вряд ли, пожалуй, пользуются таким одеколоном, подумала Кейт. Блондинка по-прежнему стояла у стойки бара и так внимательно следила за каждым их движением, словно они были участниками финала в Крок-парке. Кто выиграет, «Даун» или «Оффлей»? – вспомнила Кейт.

– Я, пожалуй, пойду, – сказала она, но Патрик явно ее не расслышал: музыка играла слишком громко. Даже половицы тряслись.

Он крикнул, перекрывая шум:

– Ты получила мое предложение о перемирии? Я прощен?

– Что?

– Я его тебе под дверь подсунул. Давай лучше отсюда выйдем. Я ничего не слышу.

Музыканты перешли с баллады на рил, и все разом бросились танцевать, крича и толкаясь.

– Мне надо идти, – снова сказала Кейт и крепче прижала к себе коробку от Шанель.

Патрик чуть отступил и внимательно на нее посмотрел.

– Ты ела? Вид у тебя какой-то странный – словно ты немного не в себе.

– Надеюсь, не такой, как у той проститутки?

Кейт вовсе не собиралась произносить это вслух, но противная блондинка продолжала пялить на них глаза.

– Я ее сюда не приглашал.

Кейт вдруг почувствовала, что ее сейчас вырвет. Она оттолкнула Патрика и ринулась в туалет. Он бросился за ней.

– Может, оставишь меня на минутку в покое? – возмутилась она.

– Кейт, послушай, это же мужской туалет!

Пакет от Шанель упал на пол. Кейт попыталась его поднять, но комната вдруг сильно накренилась вправо, и Кейт, выронив пальто, склонилась над раковиной. Господи! Как глупо! Патрик Харрис ласково потер ей спину.

– Кашляй, девочка, кашляй, и все пройдет. – Он приложил ей к шее влажное бумажное полотенце, и это оказалось так приятно. – А знаешь, – заметил он, – ты становишься очень хорошенькой, когда ревнуешь.

Кейт одарила Патрика чрезвычайно мрачным взглядом, который он, с ее точки зрения, вполне заслужил, и он расхохотался, страшно собой довольный. От мокрого полотенца по спине потекли струйки воды, но это тоже было приятно. Она сразу почувствовала себя лучше. А может, просто помог его смех?

– Не вижу ничего особенно веселого, – буркнула она.

– Давненько девушка меня так не ревновала, чтобы ее от этого рвало. Ей-богу, Кейт, я даже тронут таким бурным проявлением чувств.

Какой-то мужчина открыл дверь и с удивлением увидел их обоих, склонившихся над раковиной.

– Подождите, пожалуйста, минутку! – крикнул ему Патрик.

Мужчина тут же закрыл дверь, а Кейт почувствовала себя еще хуже.

– Только этого не хватало! Теперь, не сомневаюсь, эта «чудесная» сцена будет описана в церковном бюллетене.

– Возможно. Причем прямо под фотографией рыцаря Колумба, завтракающего оладьями.

Кейт явно была не в настроении шутить. Она вся взмокла. Зачерпнув в ладонь воды, она сделала несколько глотков и сказала:

– Извини. Твоя девушка, должно быть, думает, что я совершеннейшая свинья…

– Она не моя девушка. Она просто девушка. На самом деле я очень надеялся, что ты придешь.

Кейт прислонилась к стене. Патрик поднял с пола ее пальто, встряхнул его и аккуратно повесил на руку. Потом поднял коробку от Шанель и долго и старательно сдувал с нее пыль, чтобы заставить Кейт рассмеяться. Он стоял перед ней и улыбался, как тот самый «хороший мальчик», сын Пег, который никогда не забывает, когда у его мамы день рождения. Он всегда был чуточку старомодным и очень обходительным – даже сейчас, в мужской уборной.

– Патрик… – сказала Кейт и умолкла.

Остальные слова было произнести гораздо трудней, хотя у нее в запасе имелось немало различных способов закончить предложение: например, «я не хочу тебя терять», или «я не хочу терять себя», или «я не знаю, хватит ли у меня времени, чтобы по-настоящему кого-то любить», или «я не из тех, кого любят по-настоящему». Но, похоже, одно то, как Кейт произнесла его имя, сказало Патрику все, что ему нужно было знать. Она поняла это по его лицу: легкий след разочарования, а затем – его знаменитая улыбка.

– Ну что, все хорошо, Кейт? – сказал он. – Извини, что я тогда перешел черту.

Значит, мы снова друзья, подумала она. Но совсем не была уверена, что хочет именно этого.

– Вот и ладно, – сказал Патрик. – У тебя красивый костюм. Как тебе жилось?

Он все пытался заставить ее хотя бы улыбнуться, но она не могла. И он обнял ее за плечи.

– Давай я провожу тебя домой. Где твоя шляпа и перчатки?

Кейт вспомнила, что в последний раз видела их, когда они лежали на столике розового дерева перед камином в отеле «Карлайл» и выглядели так, словно они тоже из того мира, мира богатых. Но это было совсем не так: ни она сама, ни ее перчатки к этому миру не имели никакого отношения. А теперь ее лучшая шляпка и прекрасные, мягкие лайковые перчатки наверняка пропали. Она взяла у Патрика пакет.

– Ты не беспокойся, – сказала она. – Со мной все в порядке, доберусь сама. А ты ступай назад и продолжай веселиться.

И, мягко отодвинув Патрика, Кейт нырнула в толпу, а потом вышла на ночную улицу – одна.