В половине пятого утра Кейт уронила на пол будильник. Однако тот продолжал трезвонить, как колокольчик на распродаже в дешевом супермаркете. Она, собственно, хотела выключить звонок, но неловко повернулась и столкнула будильник, и теперь он, лежа на полу, настойчиво требовал, чтобы она немедленно встала. Пятница. За неделю Кейт ужасно устала; у нее болела каждая косточка, каждая мышца, но список предстоящих на сегодня дел был прямо-таки невероятно длинен. Для начала придется заняться шифоновым платьем с пелериной и быстренько его укоротить, поскольку оно предназначено пятнадцатилетней девочке, которая наверняка просто ужасно будет себя чувствовать в этом скрипучем допотопном одеянии. Затем нужно посадить по фигуре кружевное бальное платье миссис Б.; кружева испанские, очень нежные и, увы, весьма склонные к вытягиванию, так что трудно сказать, сколько это займет времени. Кроме того, возможно, придется провести одну или даже две примерки, поскольку у Мейв просто не хватит на всех времени – на примерку записалось слишком много народу. В общем, работы на два полноценных дня, и все это нужно как-то уместить в восемь рабочих часов.

Но Кейт не слишком долго размышляла над этим, потому что вдруг обнаружила, что входная дверь в квартиру открыта.

– Эй, кто здесь?

Она точно помнила, что вчера ночью дверь запирала. По крайней мере, ей так казалось.

– Кто здесь?

Свет от уличных фонарей проникал сквозь плотное кружево занавесок; это кружево Кейт сплела сама. В коридоре горел свет, так что в комнате было почти светло. Да и вообще все было вроде бы в полном порядке. Кейт вскочила с постели и быстро осмотрела всю квартиру. Крошечная беленькая кухонька выглядела, как всегда, безупречно. Доставшийся ей в наследство от матери старинный фарфоровый заварочный чайник с крошечными трилистниками, эмблемой Ирландии, по-прежнему пылился на полке. Кейт всегда ела внизу, вместе с Мэгги и членами ее семьи – это было частью заключенной между ними договоренности. За стол и жилье Кейт платила сестре четырнадцать долларов в неделю и полностью обшивала не только Мэгги, но и обоих ее Майков, большого и маленького. У входа на кухню стоял рабочий стол Кейт – точнее, приспособленная для этой цели створка старой двери; на «столе» был разложен пробный раскрой юбки из муслина; выкройку мистер Чарльз сделал специально для Кейт. Эту юбку следовало шить «в пол». Мистер Чарльз считал, что длинная юбка – «идеальная вещь для празднования Нового года». Рядом с раскроем лежали два куска стеганого шелка, вытканного вручную и похожего на клумбу с белыми розами. Юбка должна была получиться очень необычной, несколько театральной и, пожалуй, не слишком подходила для танцев в Добром Пастыре, но Кейт все равно собиралась ее надеть. А ткань была очень красивая, хотя и с небольшим брачком: тут пятнышко, там дырочка или затяжка. А в некоторых местах простежка была сделана так небрежно, что ее, наверное, придется переделать. Для устранения всех этих недостатков могло потребоваться несколько недель, но Кейт считала, что такая замечательная юбка стоит любых усилий. Она с самого начала так считала.

Если в ее крошечной квартирке кто-то действительно спрятался, то просто невозможно было себе представить, где именно. Все было на месте: молнии разложены по обувным коробкам в соответствии с цветами и оттенками, как и тесьма, как и ленты для подшивки, как и кружева. Кейт очень гордилась тем, что у нее всегда были под рукой нитки практически любого цвета; одного только фиолетового было одиннадцать разных оттенков. Пуговицы она хранила в стеклянных банках с завинчивающимися крышками, выстроив их в ряд на подоконнике. Выкройки и лекала были стопками сложены в четырех ящиках щербатого шкафчика, который она подобрала прямо на улице.

Большую часть места в маленькой квартирке-студии занимали ткани. Они стопками лежали повсюду. Часть, впрочем, была скатана в рулоны. В основном это были образцы и всякие остатки из кладовой «Chez Ninon» – девушки частенько там что-нибудь для себя выбирали, хотя Хозяйки иной раз и хмурились, заметив. Впрочем, это даже воровством назвать было нельзя. Это было настолько ничтожное нарушение правил, что из-за подобного прегрешения не стоило беспокоить отца Джона и просить его об исповеди. В конце концов, Хозяйки сами иной раз попросту выбрасывали излишки ткани. А девушки давали этой ткани, как выражалась Мейв, «новую жизнь и свободу». И Кейт, разумеется, тоже не могла удержаться. Стоило ей прикоснуться к той или иной материи, и она буквально теряла рассудок, думая лишь о структуре ткани, о ее цвете и о том, какое таинственное обещание будущего в ней заключено.

Кое-что из остатков, которые Кейт брала в «Chez Ninon», она использовала, так сказать, в личных целях, но кое-что служило ей лишь напоминанием о какой-нибудь истории. У нее было, например, с полметра атласа цвета слоновой кости – такая ткань очень подошла бы для подвенечного платья, – оставшегося от платья, которое Супруга П. надела на прием по случаю инаугурации. Хранился у Кейт и кусок шерсти того чудесного красного цвета, который так любили мастера Возрождения; эта ткань оказалась «идеально подходящей» для серии телепередач, посвященных обновлению Белого дома. Кейт до сих пор с ненавистью вспоминала, как ей пришлось вручную делать толстую отстрочку по краю воротника-стойки и по подолу юбки – эти крупные стежки были как бы «подписью» Кристиана Диора, но сама Кейт чуть не ослепла, делая эту работу. Но самым ее любимым образцом оставался маленький кусочек желтого китайского шелка от платья, сшитого Ниной Риччи для одного из торжественных приемов; стены в том помещении, где состоялся прием, спешно перекрасили в белый цвет, на фоне которого платье Первой леди – сочетание сияющего желтого и глубокого черного цветов – никак не могло остаться незамеченным. Все эти клочки ткани свидетельствовали о том, что красоту можно подвергнуть точным расчетам – ее можно подчинить, запрячь, заставить служить и навсегда вплести в свою жизнь.

Когда же я вчера пришла домой? – пыталась понять Кейт. Должно быть, очень поздно. И в очередной раз осталась без обеда. Сентябрь – это начало занятий, а значит, всем требуется немедленно обновить гардероб. В сентябре девушки в «Chez Ninon» всегда работали допоздна, и Кейт тоже не была исключением. Но то, что она умудрилась оставить дверь открытой на всю ночь, – поступок совершенно необъяснимый. А теперь она еще и попросту теряет время. Она же опоздает! А она никогда не опаздывала. Никогда!

Кейт быстренько вытащила из волос бигуди – кожу на голове саднило от бесконечных накручиваний, – и надела свой любимый серый костюм из твида. Это тоже была работа мистера Чарльза. Симпатичная пестренькая рогожка как бы подчеркивала нежность кожи и чудесный земляничный румянец – во всяком случае, так утверждал мистер Чарльз. У него на все был свой собственный взгляд – в точности как у Фрэнка Синатры.

Утро было унылым, бесцветным. Шел монотонный мелкий холодный дождь. Кейт вытащила зонт, а вместо шляпы надела кашемировый берет. Но подходящие к берету митенки она оставила дома, а на руки натянула новые серые лайковые перчатки, очень мягкие. Она считала, что в центре города в митенках никто не ходит, хотя даже толком не знала, кто именно сказал ей об этом. Возможно, мисс Софи. Она частенько совала девушкам из мастерской немножко денег, чтобы те «привели себя в порядок».

К тому времени, как Кейт явилась к шестичасовой мессе в церковь Доброго Пастыря, дождь хлестал уже вовсю. Берет насквозь промок – вся завивка насмарку. Теперь, думала Кейт, и берет, и перчатки, скорее всего, безнадежно сядут. Ее утешало только то, что в такой час мало кто из соседей мог ее увидеть. Разве что полицейский Пит. Этот может оказаться где угодно и когда угодно. Но, с другой стороны, полицейский Пит не был ни соседом Кейт, ни католиком. Ее, конечно, увидит отец Джон, но его подобные вещи никогда не интересовали; ему и собственная внешность была безразлична, он даже носки одного цвета себе подобрать не мог. Отец Джон был почетным членом прославленной гэльской футбольной команды графства Корк и часто носил одежду красно-белых цветов – в соответствии с названием команды «Кровь и бинты». Это был человек, познавший и Бога, и славу – а для жизни этого более чем достаточно. И потом, он обладал поистине прекрасным голосом! Таким парящим.

Christie eleison.

Первая утренняя месса всегда была мессой «низкой» – тихой и простой, и это особенно нравилось Кейт. Ни хора, ни органа. Только голос отца Джона, выпевающий слова молитвы в полутьме старой церкви. Две свечи на алтаре – и больше ничего.

Christie eleison.

Облачка сандалового дыма и ладана лениво проплывали над головой. Все, казалось, тонет в янтарном дыму курений.

Kyrie eleison.

Кейт казалось, что ее голос эхом отдается в стропилах. Церковь была почти пуста. И на мгновение ей вдруг померещилось, что где-то за спиной, в темноте, слышится голос Патрика Харриса. Абсолютный слух и предельная скромность – все, как обычно. Патрик терпеть не мог «выставляться, как некоторые», у кого тоже были хорошие голоса.

Kyrie eleison.

Хотя сейчас в церкви вряд ли Патрик мог оказаться. Ведь сегодня пятница. А Патрик Харрис из числа «католиков выходного дня» – и не по собственному выбору. Он не раз говорил об этом Кейт. Он непременно ходил бы к мессе каждое утро, если бы мог. Патрик очень хотел, чтобы она поняла: он не имеет ни малейшего отношения к этим псевдокатоликам из общества «Пуансетия и Лилия», к этим «рождественским зайчикам и белочкам»; просто у него мясная лавка, и все дела ему теперь приходится вести в одиночку, поскольку помочь ему некому. Все родные Патрика, жившие в Америке, умерли. Первым ушел отец – умер от инфаркта. Затем, два месяца назад и тоже от инфаркта, скончалась мать, Пег Харрис. Вот почему Патрик с раннего утра даже по субботам был вынужден спешить в магазин, чтобы принять товар. Свинину ему поставляли прямо с бойни; привозили, когда едва начинало светать. Поставщики Патрика – два крепких, приземистых человека – легко взваливали на каждое плечо по освежеванной свиной туше и вносили их в магазин. Кейт часто видела, как это происходит.

Kyrie eleison.

И все-таки голос определенно похож! Кейт быстро обернулась и внимательно посмотрела, но в церкви было слишком темно. Однако теперь она уже почти не сомневалась, что это он. Хотя церковь Доброго Пастыря посещало почти двадцать тысяч прихожан – по воскресеньям священникам приходилось служить по девять месс да еще в школе пять дополнительно, – голос Патрика Кейт знала очень хорошо.

По пути домой она обычно заглядывала к нему в мясную лавку, особенно если нужно было что-то купить домой. Но часто и тогда, когда «ее семье» ничего не требовалось. Патрик Харрис, как ни странно, еще отчасти сохранил тот особенный говор Корка, который теперь звучал для Кейт, точно музыка родины. Она просто наслаждалась, слушая его речь. Иногда ей почти казалось, что она снова дома.

Прихожане выстроились в очередь, чтобы принять причастие. Кейт снова оглянулась через плечо, но Патрика так и не смогла разглядеть.

– Кровь и плоть Господа нашего, – сказал отец Джон, протягивая ей своими огромными розовыми ручищами гостию, маленькую, круглую, очень белую и очень сухую вафельку.

– Аминь.

Кейт еще раз огляделась по сторонам. Все вокруг нее молились, опустив голову. Одни – стоя. Другие – преклонив колени. Но Патрика Харриса нигде видно не было. А прихожане один за другим продолжали подходить к священнику за причастием.

– Аминь, – услышала Кейт голос миссис Флаэрти.

– … и плоть Господа нашего… – Перед отцом Джоном проследовали миссис Килпатрик, затем миссис О’Хара, затем миссис Макнамара…

Но Патрика Харриса в очереди не было.

После службы Кейт чуть задержалась и поставила свечку за миссис Харрис. Пег всегда была так к ней добра.

Затворив за собой дверь, она увидела, что дождь и не думает униматься, и в нерешительности остановилась на церковном крыльце под козырьком. Станция подземки находилась на другой стороне улицы – пробежать всего ничего. Но Кейт казалось, что до входа в метро несколько километров, такой ужасный молотил дождь. Зонт все еще был мокрым, а уж волосы… о волосах лучше было даже не вспоминать. Нужный ей поезд должен был отправиться буквально через пару минут. На всем протяжении Бродвея были сплошные пробки, так что Кейт, недолго думая, ринулась через улицу, виляя между застрявшими автомобилями и прыгая через лужи. Затем рывком открыла стеклянные двери, сбежала по лестнице и сунула проездной в щель турникета. На платформе, слава богу, почти никого не было. Всего несколько человек. До часа пик было еще далеко.

Экспресс отправлялся с остановки «207-я улица». Водитель, краснолицый и веселый, высунулся из окошка кабины и спросил у Кейт:

– Никак дождь идет?

Он был не здешний. Но у него, видно, для каждого находилось доброе слово.

Кейт встряхнула мокрыми волосами и вытащила пудреницу. Вот тут-то она и заметила Патрика Харриса. Он стоял на платформе и держал в руке зонт, словно ее поджидая.

Увидев его, Кейт даже негромко вскрикнула.

– А ты здесь откуда? Я даже чуточку испугалась.

– Извини.

Значит, он все-таки был сегодня в церкви! – подумала Кейт. Он и одет был соответствующе – костюм и черный плащ. И даже побриться успел. Густые, уже отливающие серебром волосы Патрика наконец-то были аккуратно подстрижены. Он был всего на три года старше Кейт, но, в отличие от мистера Чарльза, рано начал седеть. Странно, но Кейт как-то никогда не обращала внимания на то, какие у Патрика яркие голубые глаза. Да и сам он очень даже ничего. На нем был шерстяной галстук из шотландки; тартан – национальных цветов Ирландии. Удивительно, но Патрик ни чуточки не промок.

– Я хотел спросить, не захочешь ли ты вместе со мной съесть кусок пирога? – сказал он. – Я сам его испек. По рецепту Пег.

– Мне сейчас на работу нужно.

– Ну, хотя бы кусочек. Перекусим по-быстрому. Я отнес этот пирог к отцу Джону домой. Это в честь Пег. Мамы моей. У нее сегодня день рождения.

Ох, Кейт совсем об этом позабыла! Хорошо еще, что поставила за нее свечку. Она с огромным удовольствием съела бы сейчас кусочек «фирменного» пирога Пег, но поезд должен был вот-вот отправиться: два сигнальных звонка уже прозвучали.

– Мне пора, Патрик.

Он казался немного смущенным; казалось, он чувствует, что осмелился переступить невидимую черту.

– Да, конечно. Конечно. Пег тоже вряд ли была бы довольна, если бы ты опоздала на работу. Тем более в ее день рождения. – Он повернулся, явно собираясь подняться по лестнице.

– Так ты не едешь в центр? – удивилась Кейт.

– Нет. Меня сюда Пит, наш полицейский, подвез. Я ему сказал, что мне очень нужно узнать, не захочет ли одна девушка отведать моего пирога. Он, по-моему, решил, что это пароль такой или что-то в этом роде. Но ничего не спросил, только засмеялся, хлопнул меня по спине и подмигнул.

– Этот твой Пит – просто безнадежный романтик, верно?

– Или грязный старикашка.

Дверцы поезда уже закрывались. Кейт успела вскочить в вагон в последнюю секунду.

А Патрик стоял на платформе и улыбался, но выглядел он очень печальным и ужасно одиноким.

– А какой у тебя пирог-то? – крикнула ему Кейт.

Но он не расслышал. Впрочем, она надеялась, что это тот самый знаменитый пирог Пег – посыпанный хрустящей желтой крошкой.

Когда, ближе к вечеру, в «Chez Ninon» позвонили из Белого дома, раскрой от Шанель еще так и не пришел. Прошло уже восемь дней с тех пор, как мисс Нона послала Шанель встречный счет через «Вестерн Юнион». Из Белого дома обычно звонил Кей Макгован, директор демонстрационного зала Кассини; именно он координировал пошив и покупку вещей для президентского гардероба. Но на этот раз это оказался не кто-то из помощников или секретарей и не помощник секретаря, а та, кого газета «Женская одежда на каждый день» назвала «Ее Элегантность»: сама супруга Президента. Полудетский жеманный шепот, аристократический тон – пока мисс Нона с ней разговаривала, у нее от волнения вспотели ладони.

– Я бы хотела сама увидеть этот раскрой, – сказала Супруга П. – Я не уверена, будет ли костюм из такой тяжелой ткани хорош для повседневной носки.

– Разумеется, – сказала мисс Нона. – Вам удобно в четыре часа?

Ей было удобно.

Как только мисс Нона повесила телефонную трубку, мисс Софи сказала:

– Я полагаю, у тебя есть какой-то план?

– У меня есть ее размеры, муслин, карандаш, бумага и… Кейт.

– Ну, значит, и план у тебя тоже имеется.