Микки Дайм оставил мертвого Джерри на кресле в кабинете.

На кухне вымыл руки. Ему нравилась очень горячая вода, от которой щипало кожу. Жидкое мыло напоминало пену для бритья. Оно пахло персиками. Персики он ставил выше любых других фруктов.

За окном небо полыхало и полыхало молниями. Микки пожалел, что он не на улице. Это так приятно — ощутить, как трепещет воздух, вдохнуть резкий запах озона, который оставляли после себя молнии. Загрохотал гром. Он почувствовал, как завибрировали кости.

Микки налил себе стакан шоколадного молока, положил на тарелку лимонный кекс. Стакан от «Баккара», тарелка от «Лиможа», вилка от «Тиффани». Красивые вещи, и выглядят хорошо, и в руки взять приятно. Кекс сверху был покрыт толстым слоем глазури. Микки сел за столик у окна, выходящего во двор. Ел медленно, смакуя каждый кусочек.

Большое количество сахара действовало на многих людей возбуждающе, а Микки успокаивало. С самого детства мать говорила, что он не такой, как другие люди. И она не просто хвалилась. Микки действительно во многом отличался от других людей. К примеру, его обмен веществ напоминал высокоэффективную машину, вроде «Феррари». Он мог есть что угодно и сколько угодно, не прибавляя в весе ни унции.

После кекса он съел три печенья «Орео». Разделял их и сначала слизывал начинку. Так есть «Орео» научила его мать. Мать его многому научила. Он считал, что обязан ей всем.

Микки прожил на свете тридцать пять лет. Его мать шесть месяцев назад умерла. Ему по-прежнему недоставало ее.

Даже теперь он мог вспомнить холод и мягкость щеки, когда он наклонился над гробом, чтобы поцеловать ее. Он поцеловал ее и в оба века, ожидая, что они задрожат и откроются. Но глаза так и остались закрытыми.

Микки закончил перекус. Сполоснул тарелку, стакан, вилку. Оставил на сушке, чтобы их помыла домработница, приходившая дважды в неделю.

Какое-то время постоял у раковины, наблюдая за каплями, сползающими по оконному стеклу. Он такой приятный — звук барабанящего дождя.

Ему очень нравилось гулять под теплым летним дождем, под холодным осенним. Ему принадлежал загородный коттедж с участком земли площадью в двенадцать акров. И если выпадала возможность, он сидел во дворе под дождем голым. Казалось, дождь вылизывает его тысячью языков.

Микки вернулся в кабинет, где в кресле лежал мертвый Джерри. Убитый с близкого расстояния из пистолета тридцать второго калибра с глушителем. Пуля пробила сердце. Под входной раной на белой рубашке появилось кровавое пятно в форме капли. Микки оценил этот штрих.

Костюм Джерри шил у отличного портного. Стрелки на брюках напоминали лезвия ножей. И плотность материи Микки понравилась, когда он потер лацкан большим и указательным пальцами. Рубашку и галстук Джерри носил шелковые. Микки любил запах шелка, но Джерри пользовался одеколоном с резким ароматом лайма, который забивал нежный запах материи.

Став профессионалом, Микки никогда не убивал человека бесплатно. Это неестественно. Все равно что для Пикассо отдать картину. Важную часть чувственного наслаждения, которое он получал от убийства, составлял пересчет полученного вознаграждения.

Впервые он убил через неделю после своего двадцатилетия, еще будучи дилетантом. Тогда ему повезло, и он сумел выйти сухим из воды. Он пытался уговорить на свидание официантку, которую звали Мэллори. Она ему отказала. И обошлась с ним грубо. Унизила его. Он узнал о ней все. Она снимала с подругой маленький домик, с ними жила и ее пятнадцатилетняя сестра. Он пришел туда с «тазером», баллончиком «Мейса» и виниловыми наручниками. Началось все с секса, и он получил его вдоволь. Потом ему пришлось их убить, и он открыл для себя другой вид секса. Но понял, что убивать ради секса глупо, если ты можешь его купить. Убивая ради секса, а не для того, чтобы получить наслаждение от убийства, ты оставляешь образцы своего ДНК. Кроме того, если ты распалился и захвачен страстью, то не контролируешь себя и допускаешь ошибки, опять же оставляя улики. Поэтому, пусть та ночь и стала лучшей в его жизни, он решил, что больше никогда не будет убивать как дилетант. И гордился своим последующим самоконтролем.

Микки также никогда не убивал родственника. А Джерри был его братом. Но никакого горя или сожаления Микки не испытывал. Разница заключалась лишь в том, что за работу он не получил толстого конверта с купюрами.

За прошедшие годы у Микки не возникало и мысли, чтобы убить кого-то в этой квартире. Это убийство доставило ему массу хлопот.

Джерри Дайм спровоцировал его. Он пришел сюда, чтобы убить Микки. Но повел себя как дилетант. Его намерения буквально читались на лице.

С другой стороны, Микки понимал, что получит вознаграждение за эту работу. Теперь не придется делить наследство матери.

Из стенного шкафа в спальне он принес запасное одеяло. Изготовленное из микрофибры, мягкое, пушистое, но прочное. Потер им щеку. Оно пахло, как пальто спортивного покроя из верблюжьей шерсти, и этот запах Микки относил к числу самых любимых.

Открытые глаза Джерри в смерти стали синее, чем при жизни. У Микки глаза были желтовато-коричневыми, у их матери — зелеными. Про цвет глаз их отцов — анонимных доноров спермы — Микки ничего не знал.

Стащив труп на одеяло, Микки обыскал карманы брата. Взял бумажник Джерри, мобильник, мелочь. Монеты еще сохраняли тепло тела Джерри.

Микки завернул мертвеца в одеяло. Завязал края своими галстуками.

Выйдя из кабинета, плотно закрыл за собой дверь. Когда глянул на часы, раздался звонок в дверь.

Пришла Людмила, маникюрша, бывающая у него дважды в месяц. Русская эмигрантка, лет пятидесяти с небольшим, черноволосая, крепкая.

Она хорошо говорила по-английски. Но они договорились, что она будет молчать, только поблагодарит за заплаченные деньги. Любой разговор отвлекал от удовольствия, которое приносили маникюр и педикюр.

После смерти матери Микки расширил ванную комнату за счет спальни для гостей. У него никто никогда не оставался на ночь.

В огромной ванной стены и потолок облицевали белым мрамором, столешницы сделали из черного гранита, а пол выложили мраморными и гранитными плитами в бело-черную клетку. В новой ванной хватило места и для процедурного кресла с подводом воды, и для массажного стола, и для отделанной кедром сауны, которая разместилась в углу.

Микки сел в кресло, опустив ноги в теплую воду. От ванночки поднимался запах ароматической соли.

Когда Людмила занялась его руками, Микки закрыл глаза. Медленно, постепенно перестал быть человеком, превратившись только в кончики пальцев. Шорох инструментов по эмалированной доске казался симфонией. Запах лака пьянил. Он полностью отдался этому простому, но такому сладостному наслаждению.

Ощущения решали все. Микки ставил их превыше всего.