Сорок
Техническая репетиция – настоящий ад. Помимо того что в новой обстановке забывается текст, на сцене амфитеатра требуется менять расстановку и заново все учить. Я весь день стою за спиной у Йеруна, Макс – за спиной Марины, а они неловко продираются сквозь различные сцены. Мы снова становимся их тенями. Хотя сегодня никто не отбрасывает теней, потому что солнца нет, непрестанно моросит дождь, и настроение у всех тухлое. Йерун даже не прикидывается больным.
– Интересно, кому же принадлежит эта гениальная идея, – бурчит Макс, – ставить сраного Шекспира на открытом воздухе. Да еще и в Голландии, где английский даже за язык не считают и все время льет дождь.
– Ты забываешь, что голландцы – извечные оптимисты, – отвечаю я.
– Правда? – удивляется она. – Я думала, что они извечные прагматики.
Не знаю. Может, я оптимист. Когда я вернулся вчера из «Парадизо», проверил почту, сегодня утром перед выходом тоже. Мне пришло сообщение от Яэль, Хенк переслал анекдот плюс кучка обычного спама, но от Скева и Тор ничего нет. А чего, интересно, я ждал?
Я даже не знаю, по какому поводу мой оптимизм. Если то письмо от нее, кто сказал, что она издалека не посылает меня еще дальше? Имеет на это полное право.
Во время перерыва на обед я проверяю телефон. Брудье пишет, что они отправляются вплавь на каком-то деревянном паруснике, так что на несколько дней он будет лишен права переписки, но в Амстердам возвращается уже на следующей неделе. И Даниэль сообщает, что благополучно добрался до Бразилии, заодно и прикрепил фотку живота Фабиолы. Я даю себе слово завтра же купить телефон, который принимает фотографии.
Петра запрещает приносить мобильники на репетиции. Но пока она разговаривает с Йеруном, я ставлю его на режим «вибро» и прячу в карман. Я и впрямь оптимист.
В районе пяти у дождя передышка, и Линус возобновляет репетицию. У нас проблемы со световыми сигналами – их не видно. Спектакль будет начинаться уже в сумерках и идти до темноты, так что во второй половине на сцене включится освещение. Поэтому завтра репетиция пройдет с двух до полуночи, чтобы убедиться, что со светом во второй части все будет нормально.
В шесть часов телефон начинает вибрировать. Я вытаскиваю его из кармана. Макс смотрит на меня выпученными глазами.
– Прикрой меня, – шепчу я и вылетаю за кулисы.
Это Скев.
– Привет, спасибо, что перезвонил, – шепчу я.
– Ты где? – спрашивает он так же тихо.
– В Амстердаме. А ты?
– Вернулся в Брайтон. Почему ты шепотом разговариваешь?
– Я на репетиции.
– Чего?
– Шекспира.
– В Амстердаме. Да это ж круто! А я это дерьмо забросил. В «Старбаксе» теперь работаю.
– Черт, жаль.
– Да не, чувак, все прекрасно.
– Скев, слушай, я долго говорить не могу, я просто на Бекс наткнулся.
– Бекс. – Он присвистывает. – Ну и как эта милашка?
– Как всегда, с жонглером каким-то болтается. Она рассказала, что Тор пыталась мне письмо передать. Некоторое время назад.
Пауза.
– Виктория. Ну, чувак. Она тоже ничего.
– Знаю.
– Я спросил у нее, не возьмет ли она меня обратно, но она отказала. И ведь всего один раз. Вне сезона. Не сри там, где ешь.
– Знаю, знаю. Так насчет письма…
– Чувак, я не в курсе.
– Эх.
– Виктория отказалась мне что-либо говорить. Сказала, что это личное. Ты же ее знаешь. – Он вздыхает. – Я сказал ей, чтобы она тебе его переслала. Дал адрес баржи. Я правда, не знал, ходит ли туда почта.
– Ходит. Ходила.
– Значит, оно до тебя добралось?
– Нет, Скев. Я потому и спрашиваю.
– Но оно должно быть на барже, чувак.
– Мы же там больше не живем. Уже какое-то время.
– Черт. Я и забыл, что там никого. Извини.
– Да не беспокойся, дружище.
– Ну, ни пуха тебе с этим Шекспиром.
– Да, тебе тоже… с капучино и всем остальным.
Он смеется. Мы прощаемся.
Я возвращаюсь на репетицию. У Макс просто дикое выражение лица.
– Я сказала, что ты блевать пошел. Подхалим психанул, что ты не отпросился. Интересно, он прежде чем жену трахнуть, тоже спрашивает разрешения у Петры?
Я изо всех сил стараюсь сдержаться и не воображать себе эту картину.
– За мной должок. Скажу Линусу, что это была ложная тревога.
– Ты мне объяснишь, что это было-то?
Я думаю о Лулу, о том, что уже год гоняюсь за иллюзией, и что это ни к чему не приводит. С чего я взял, что на этот раз все будет иначе?
– Наверное, как ты и сказала: ложная тревога, – отвечаю я.
* * *
Но это «наверное» впивается в мой мозг как заноза, омрачая остаток дня, и я не могу перестать думать о письме, где оно, что в нем, от кого оно. К концу репетиции я понимаю, что мне просто необходимо это узнать; поэтому, несмотря на то что дождь возобновился, а я до смерти устал, я все же принимаю решение поговорить с Марйолейн. На телефон она не отвечает, а до завтра я ждать не могу. Она живет недалеко, на первом этаже просторного дома в дорогом районе, который располагается к югу от парка. Она всегда говорит заходить в любое время.
– Уиллем, – приветствует меня Марйолейн, открыв дверь. В одной руке у нее бокал вина, в другой – сигарета, и она как-то не особо рада тому, что я зашел. Я промок до нитки, а она даже не приглашает меня войти. – Какими судьбами?
– Извини за беспокойство, но я пытаюсь найти письмо.
– Письмо?
– Его отправляли на адрес баржи когда-то весной.
– Почему ты до сих пор получаешь почту на этот адрес?
– Не получаю. Просто так вышло, что его туда послали.
Марйолейн качает головой.
– Все, что приходило на баржу, пересылалось ко мне в офис, а оттуда на тот адрес, который ты мне дал.
– В Утрехт?
Она вздыхает.
– Наверное. Ты не можешь утром позвонить?
– Это очень важно.
Она опять вздыхает.
– Попробуй с Сарой поговорить. Она почтой занимается.
– А у тебя ее номер есть?
– Я думала, он у тебя должен быть.
– Давно уже нет.
Марйолейн опять вздыхает. Потом достает телефон.
– Только ничего с ней не мути.
– Не буду, – обещаю я.
– Ага. Ты теперь другой человек. – Я не совсем понимаю, с сарказмом это сказано или нет.
Музыка в ее квартире меняется с мягкого джаза на что-то более буйное с ревущими трубами. Чувственный взгляд Марйолейн устремляется внутрь. Я понимаю, что она не одна.
– Не буду тебя задерживать, – говорю я.
Она наклоняется, чтобы поцеловаться на прощание.
– Твоя мама обрадуется, узнав, что мы встречались.
Марйолейн уже начинает закрывать дверь.
– Можно у тебя кое-что спросить? О Яэль?
– Конечно. – Она рассеянна, потому что уже всеми мыслями вернулась домой, к тому, кто ее там ждет.
– Она, не знаю, как сказать, делала для меня что-нибудь такое, помогала так, что я даже и не знал?
Лицо Марйолейн уже наполовину скрыто в тени, но я вижу, как сверкает широкая улыбка.
– Что она говорила?
– Она – ничего.
Марйолейн качает головой.
– Значит, не могу сказать и я. – Она опять закрывает дверь, но останавливается. – Ты не задумывался о том, что тебя столько времени не было, а деньги на счету все не кончались?
Да, особо не думал. Я банковской картой пользовался редко, но она действительно всегда работала.
– Кто-то всегда присматривал за тобой, – говорит она. Даже закрыв дверь, она все еще улыбается.
