Чистое утреннее небо смотрело на укутанный белым снегом луг. Я попрощался со всеми вечером и решил уйти, когда братья были на мессе. А сестры будили детей.

Дороги очистили от снега, асфальт подсох, так что «Кадиллак», показавшийся вдали, обходился без цепей на колесах. Он подкатил к лестнице, ведущей к двери гостевого крыла.

Я сбежал по ступенькам, предлагая ему не выходить из салона, но он не пожелал оставаться за рулем.

Мой друг и наставник Оззи Бун, знаменитый автор детективов, о котором я так много написал в первых двух рукописях, — толстяк, весящий добрых четыреста фунтов. Он утверждает, что находится в лучшей форме, чем большинство борцов сумо, и, вероятно, так оно и есть, но я тревожусь всякий раз, когда он поднимается со стула, боюсь, его сердце не выдержит такой нагрузки.

— Дорогой Одд, — он заключил меня в медвежьи объятья у распахнутой водительской дверцы. — По-моему, ты похудел. Тебя может унести ветром.

— Нет, сэр. Я вешу столько же, что и в тот день, когда вы привезли меня сюда. Возможно, вам кажется, что я стал меньше, потому что вы сами стали крупнее.

— У меня с собой большущий пакет с шоколадными конфетами. Если ты отдашь ему должное, то сможешь поправиться на пять фунтов, пока мы будем ехать в Пико-Мундо. Позволь мне положить твои вещи в багажник.

— Нет, нет, сэр, я сам.

— Дорогой Одд, ты столько лет дрожал, предчувствуя мою мгновенную смерть, и еще будешь дрожать много лет. Я доставлю слишком много неудобств тем, кто будет нести мое тело, и Бог, в своем милосердии к могильщикам, дарует мне вечную жизнь.

— Сэр, давайте не говорить о смерти. Грядет Рождество. Это время веселья.

— Конечно же, давай поговорим обо всем, что связано с Рождеством.

Пока он наблюдал, несомненно высматривая возможность подхватить один из моих чемоданов и самолично положить его в багажник, я справился с этим делом сам. Захлопнул крышку, оглянулся и увидел, что братья, которым полагалось быть на мессе, собрались на лестнице у двери в гостевое крыло.

Не только братья, но и сестра Анжела и еще дюжина монахинь.

— Одди, могу я тебе кое-что показать? — спросила сестра Анжела.

Я подошел к ней, и она развернула рулон бумаги, который держала в руках. Джейкоб, как всегда превосходно, нарисовал мой портрет.

— Как здорово. Я ему очень благодарен.

— Это не тебе. Я повешу его в своем кабинете.

— Меня будет смущать такая компания, мэм.

— Молодой человек, не тебе решать, на кого я хочу смотреть каждый день. И знаешь, почему там висят все эти портреты?

Я уже пролетел с ответом «мужество», подсказанным Родионом Романовичем и показавшимся мне убедительным.

— Мэм, с головой у меня не очень.

— Ты знаешь, что после окончания войны за освобождение отцы-основатели нашего государства предложили Джорджу Вашингтону стать королем и он отказался?

— Нет, мэм, я этого не знал.

— Ты знаешь, что Фланнери О'Коннор жила так скромно, что большинство жителей ее родного городка не знали, что она — одна из величайших писательниц своего времени?

— Полагаю, причиной этому экстравагантность южанки.

— Это все, что ты полагаешь?

— Наверное, тест по этой теме я бы не сдал. В школе учился не очень-то хорошо.

— Харпер Ли, которой предлагали тысячи почетных докторских степеней и множество премий за ее прекрасную книгу, не приняла ничего. И вежливо указывала на дверь всем репортерам и профессорам, которые приезжали к ней.

— Нельзя ее за это винить, мэм. Незваные гости всегда доставляют лишние хлопоты.

Я не думаю, чтобы глаза-барвинки когда-нибудь сверкали так ярко, как в то утро на лестнице у двери, которая вела в гостевое крыло.

— Dominus vobiscum, Одди.

— И с вами, сестра.

Раньше меня никогда не целовала монахиня. И я не целовал монахиню. Щека у нее была такой мягкой.

Сев в «Кадиллак», я увидел, что Бу и Элвис уже устроились на заднем сиденье.

Братья и сестры остались на лестнице, мы уехали, и я не раз и не два обернулся, пока дорога не спустилась вниз и аббатство Святого Варфоломея не скрылось из виду.