Глава 36
В темном, без единого окна зале казино симпатичный мужчина с редеющими волосами сидел за одним из двух оставшихся столов для «блэк-джека», там, где я увидел его впервые, где он просидел пять лет в ожидании очередной сдачи карт.
Он улыбнулся мне и кивнул, но нахмурился, переведя взгляд на Датуру и ее мальчиков.
По моему требованию Роберт и Андре поставили лампы Коулмана на пол, на расстоянии примерно в двадцать футов. Я попросил внести кое-какие коррективы: одну лампу передвинуть на фут ближе к первой, вторую — на шесть дюймов левее, как будто точное местоположение ламп имело важное значение для ритуала, который я намеревался совершить. Все это делалось исключительно для Датуры, чтобы убедить ее, что идет процесс и она должна проявить терпение.
Конечно же, периферия зала осталась в темноте, но в центре света для моих целей вполне хватало.
— В казино погибло шестьдесят четыре человека, — сообщила мне Датура. — Кое-где температура была такой высокой, что сгорали даже кости.
Терпеливый игрок в «блэк-джек» пока оставался единственным призраком, которого я видел. Со временем обязательно подтянулись бы и остальные, в этом у меня сомнений не было, все, кто продолжал цепляться за этот мир.
— Беби, посмотри на эти расплавившиеся игровые автоматы. Казино всегда их расхваливают, говорят, что они аж раскаляются, такая у них популярность, но на этот раз они раскалились в прямом смысле этого слова.
Из восьми призраков, которых я видел ранее, только один мог мне помочь.
— Здесь нашли останки пожилой женщины. Землетрясение опрокинуло ряд игровых автоматов, и они ее придавили.
Я не хотел слушать эти жуткие подробности. Но уже знал, что она не остановится, пока не посвятит меня во все нюансы.
— Ее останки до такой степени перемешались с расплавленным металлом и пластиком, что коронер не смог отделить их.
Среди запахов древесного угля, серы и мириад токсичных химикалий я уловил все тот же полугрибной-полумясной запах с лестницы. Он то появлялся, то исчезал, но имел место быть, не являлся плодом моего воображения.
— Коронер полагал, что старуху нужно кремировать, поскольку она и так наполовину сгорела, да и только таким образом ее можно было отделить от расплавившегося игрального автомата.
Из тени вышла пожилая дама с вытянутым лицом и пустыми глазами. Возможно, та самая, которую придавили однорукие бандиты.
— Но ее родственники, они не захотели кремации, потребовали обычных похорон.
Краем глаза я уловил движение, повернулся и увидел официантку коктейль-холла в наряде индейской принцессы. Мне стало грустно. Я думал (и надеялся), что она смогла наконец-то покинуть этот мир.
— В итоге в гроб положили и останки старухи, и кусок игрального автомата, с которым они сплавились. Они психи или как?
Появился охранник в униформе, походкой напоминающий Джона Уэйна. Руку он держал на пистолете.
— Есть тут кто-нибудь из них? — спросила Датура.
— Да. Четверо.
— Я ничего не вижу.
— Сейчас увидеть их могу только я.
— Так покажи их мне.
— Должен подойти еще один. Нужно подождать, пока соберутся все.
— Почему?
— Так положено.
— Не пудри мне мозги.
— Вы получите то, что хотите, — заверил я ее.
Хотя привычная уверенность в себе Датуры уступила место волнению и надежде реализовать наконец-то свою мечту, Андре и Роберт проявляли не больше энтузиазма, чем два валуна. Каждый стоял рядом со своей лампой Коулмана и ждал.
Андре всматривался во мрак, куда не проникал идущий от лампы свет. Возможно, ему удавалось заглянуть за пределы этого мира. На лице не отражалось никаких эмоций. Моргал он крайне редко. С другой стороны, какие-то чувства проявились в нем лишь в тот момент, когда он слизывал кровь с проткнутой шипами роз ладони своей госпожи, а в остальном в эмоциональном плане он не сильно отличался от дубового пня.
Если Андре словно пребывал в трансе, отключившись от происходящего, то Роберт подавал хоть какие-то признаки жизни. Иногда лицо перекашивала гримаса, иногда смещался взгляд, словно он находил для себя что-то интересное. А теперь вот полностью сосредоточил свое внимание на руках: ногтями левой вычищал грязь из-под ногтей правой, медленно, методично, похоже, он мог посвятить этому увлекательному занятию не один час.
Поначалу я решил, что эти двое беспредельно тупы, но потом изменил свое мнение. Нет, конечно, я не мог поверить, что передо мной два интеллектуала и философа, но начал подозревать, что не стоит недооценивать их умственные способности, тем более что поставлены эти способности на службу злу.
Возможно, они достаточно долго пробыли с Датурой, так часто охотились за призраками, что потеряли всякий интерес к сверхъестественному. Даже самые экзотические экскурсии могут наскучить, если слишком уж увлекаться ими.
И после стольких лет, на протяжении которых им приходилось слушать ее непрестанную болтовню, они, возможно, начали находить убежище в молчании, отгораживаться им от всего этого безумия, которое она выплескивала на них.
— Хорошо, ты ждешь пятого призрака. — Она дернула меня за короткий рукав футболки. — Но расскажи мне о тех, кто уже пришел. Где они? Кто они?
Чтобы успокоить ее и не волноваться из-за того, что призрак, который был мне так нужен, может и не появиться, я описал игрока за столом для «блэк-джека», с добрым лицом, полными губами, ямочкой на подбородке.
— Так он теперь точно такой же, каким был до пожара? — спросила она.
— Да.
— Когда ты заставишь его показаться мне, я хочу увидеть его в двух видах: каким он был при жизни и что сделал с ним огонь.
— Хорошо, — согласился я, потому что никогда не смог бы убедить ее, что не смогу заставить призрака показаться ей в любом виде.
— Их всех, я хочу посмотреть, что сделал огонь с ними всеми. Увидеть их раны, их страдания.
— Хорошо.
— Кто тут еще? — спросила она.
Я указал, где они все стоят: пожилая женщина, охранник, официантка из коктейль-холла. Заинтересовала Датуру только официантка.
— Ты сказал, она брюнетка. Это так… или у нее черные волосы?
Присмотревшись к призраку, а официантка двинулась ко мне, откликаясь на мой взгляд, я ответил: «Черные. Иссиня-черные».
— Серые глаза?
— Да.
— Я знаю, кто она. Всю ее историю. — От живости в голосе Датуры мне стало не по себе.
Молодая официантка подошла еще ближе, нас разделяли несколько футов, и смотрела она теперь на Датуру.
Щурясь, стараясь разглядеть призрака, но, конечно же, уставившись в сторону, Датура спросила:
— Почему она задержалась в этом мире?
— Не знаю, — ответил я. — Мертвые не говорят со мной. Когда я скомандую им показаться вам, возможно, вы сможете заставить их говорить.
Я огляделся, надеясь увидеть на границе света и тени нужного мне призрака, высокого, широкоплечего мужчину с короткой стрижкой. Не увидел, а ведь он был моей единственной надеждой.
— Спроси, ее звали… — говорила Датура об официантке, — …Мариан Моррис?
Удивленная, официантка подошла вплотную, положила руку на плечо Датуры. Она контакта не заметила, только я могу чувствовать прикосновения мертвых.
— Должно быть, Мариан, — ответил я. — Она отреагировала на имя.
— Где она?
— Прямо перед вами. На расстоянии вытянутой руки.
Ноздри Датуры раздулись, глаза сверкнули звериным возбуждением, губы растянулись, обнажив белоснежные зубы, готовые вонзиться в человеческую плоть.
— Я знаю, почему Мариан не может перейти в мир иной, — сказала Датура. — О ней писали в газетах, говорили по телевидению. Здесь работала не только она, но и две ее сестры.
— Она кивает, — сообщил я Датуре, уже пожалев о том, что устроил эту встречу.
— Готова спорить, Мариан не знает, что случилось с ее сестрами, выжили они или умерли. Она не хочет уйти, не узнав, чем закончился для них тот вечер.
Предчувствие дурного, отразившееся на лице призрака, хрупкая надежда, мелькнувшая в глазах, показали, что Датура точно определила причину, по которой Мариан задержалась в этом мире. Но чтобы не поощрять Датуру, я не стал подтверждать правильность ее догадки.
Поощрения ей, однако, и не требовалось.
— Одна сестра в тот вечер работала официанткой в бальном зале.
«Бальный зал Леди Удачи». Обвалившийся потолок. Рухнувшая огромная люстра.
— Вторая сестра отводила гостей к столикам в главном ресторане. Обе получили здесь работу благодаря Мариан.
Если Датура говорила правду, официантка коктейль-холла, возможно, винила себя за то, что в момент землетрясения обе ее сестры оказались в «Панаминте». Услышав, что они выжили, она, возможно, почувствовала бы себя свободной и покинула бы эти руины.
Даже если бы они умерли, горькая правда могла освободить ее из этого чистилища, в которое она себя заточила. И хотя чувство вины наверняка бы усилилось, его победила бы надежда на встречу со своими близкими в последующем мире.
Обычная холодная расчетливость исчезла из глаз Датуры, но заменило ее не детское ожидание чуда, которым на короткое время светились ее глаза, когда мы спускались с двенадцатого этажа. В глазах появились жестокость и злость, и я почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Такое со мной уже случилось, когда Датура подносила к моим губам стакан вина, который держала в измазанной кровью руке.
— Бродячие мертвые легкоранимы, — предупредил я Датуру. — Мы должны говорить им правду, только правду, но и оберегать их чувства, утешать, стараться, чтобы наши слова помогли им покинуть этот мир.
Еще произнося эти слова, я понимал, что убеждать Датуру проявить сострадание — напрасный труд.
— Твоя сестра Бонни жива. — Датура смотрела на призрака, которого не видела.
Надежда осветила лицо Мариан Моррис, я видел, она приготовилась к тому, чтобы услышать подробности счастливого спасения сестры.
— Ее позвоночник сломался, когда в бальном зале на нее упала полуторатонная люстра. Осколками ей выбило глаза, посекло…
— Зачем вы так? Не делайте этого, — взмолился я.
— Теперь Бонни парализована от шеи и ниже и слепа. Государство содержит ее в дешевом интернате для инвалидов, где она, скорее всего, умрет от гангрены, вызванной пролежнями.
Я был готов заткнуть ей рот, даже если бы для этого мне пришлось ее ударить, но, возможно, хотел, чтобы она замолчала, именно потому, чтобы у меня не было предлога ударить ее.
Словно почувствовав мои намерения, Андре и Роберт уставились на меня, готовые тут же вмешаться.
И хотя ради того, чтобы врезать ей от души, я даже согласился на те мучения, которым подвергли бы меня эти мордовороты, мне пришлось напомнить себе, что сюда я пришел ради Дэнни. Официантка коктейль-холла умерла, но у моего друга с хрупкими костями оставался шанс выжить. И мне следовало постоянно помнить, что главная моя цель — его выживание.
А Датура продолжала вводить призрака в курс дела: «У твоей второй сестры, Норы, обгорело восемьдесят процентов кожного покрова, но она тоже выжила. Три пальца на левой руке сгорели полностью. Так же как волосы и немалая часть лица, Мариан. Одно ухо. Губы. Нос. От него ничего не осталось.
Горе до такой степени перекосило лицо официантки, что я не мог заставить себя посмотреть на него, прежде всего потому, что в сложившейся ситуации не имел возможности утешить бедняжку.
Учащенно дыша, Датура и не думала останавливаться. Рвала Мариан в клочья. Слова были ее зубами, жестокость — когтями.
— Твоей Норе уже сделали тридцать шесть операций, и предстоят новые. Пересадка кожи, пластика лица. Операции болезненные, продолжительные. И все равно она — уродина.
— Вы это выдумываете, — вставил я.
— Черта с два. Она — уродина. Редко выходит из дома. А когда выходит, надевает шляпу и закрывает шарфом лицо, чтобы не пугать детей.
Такая агрессивная злоба в сочетании с желанием причинить как можно более сильную эмоциональную боль служила наглядным подтверждением того, что идеальное лицо Датуры не имело ничего общего с ее сущностью и фактически было всего лишь маской. Чем дольше атаковала она официантку коктейль-холла, тем более прозрачной становилась маска, а из-под нее все явственнее проступало нечто такое страшное, что, упади маска совсем, глазам стороннего наблюдателя открылось бы лицо, в сравнении с которым Лон Чейни, скажем, в «Призраке Оперы» выглядел бы милейшим добряком.
— Ты, Мариан, еще легко отделалась. У тебя больше ничего не болит. Ты можешь уйти отсюда в любое удобное тебе время. Но поскольку твои сестры остались живы, вернее, живо то, что от них осталось, они будут страдать годы и годы, до конца их несчастных жизней.
Той незаслуженной вины, которую Датура наваливала на плечи этого несчастного призрака, вполне хватило бы для того, чтобы Мариан оставалась среди этих руин еще десять, а то и сто лет. И проделывалось все это лишь с одной целью: заставить бедную душу проявить себя визуально.
— Я разозлила тебя, Мариан? Ты ненавидишь меня за то, что я рассказала тебе, какими стали твои сестры?
Ответил Датуре я:
— Это отвратительно, мерзко, а главное, не принесет результата. Все зазря.
— Я знаю, что делаю, беби. Я всегда точно знаю, что делаю.
— Она не такая, как вы, — гнул я свое. — Она не может ненавидеть, так что вам не удастся разъярить ее.
— Все ненавидят, — возразила она, и от ее убийственного взгляда у меня существенно понизилась температура крови. — Ненависть заставляет мир вертеться. Особенно для таких девушек, как Мариан. Из всех ненавистников они — самые лучшие.
— Да что вы знаете о таких девушках, как эта? — презрительно, сердито спросил я. Сам же и ответил: — Ничего. Вы ничего не знаете о них.
Андре шагнул но мне, оставив лампу Коулмана на месте, Роберт одарил злым взглядом.
А Датура не унималась, не зная жалости:
— Я видела твою фотографию в газетах, Мариан. Да, я порылась в архивах, прежде чем прийти сюда. Я знаю лица многих людей, которые умерли здесь, потому что, если я встречу их… когда я встречу их с помощью моего нового бойфренда, моего маленького странного бойфренда, я хочу, чтобы встречи эти стали запоминающимися.
Высокий широкоплечий мужчина с короткой стрижкой и глубоко посаженными злыми зелеными глазами наконец-то объявился, но меня так отвлекла непрекращающаяся атака Датуры на официантку коктейль-холла, что я упустил момент его прибытия и увидел, лишь когда он оказался в непосредственной близости от нас.
— Я видела твою фотографию, Мариан, — повторила Датура. — Ты была симпатичной девушкой, но не красавицей. Достаточно симпатичной, чтобы мужчины использовали тебя, но не столь симпатичной, чтобы ты могла использовать мужчин и получать от них то, что хотела.
Стоя в каких-то десяти футах от нас, восьмой призрак выглядел таким же злым, как и при нашей первой встрече несколькими часами раньше. Сцепленные зубы. Сжатые в кулаки пальцы.
— Мало быть достаточно симпатичной. — Датура все говорила. — Симпатичность хороша в молодости, а потом быстро увядает. Если бы ты осталась жива, тебя ждали бы годы работы официанткой коктейль-холла и разочарование.
Мужчина с короткой стрижкой уже стоял в каких-то трех футах за спиной опечаленной донельзя души Мариан Моррис.
— Придя на эту работу, ты питала радужные надежды, — добивала призрака Датура, — но работа эта оказалась тупиком, и скоро ты поняла, что потерпела неудачу. Женщины вроде тебя как-то живут, общаются с сестрами, подругами, но ты… ты подвела своих сестер, не так ли?
Одна из ламп Коулмана ярко вспыхнула, померкла, вновь ярко вспыхнула. Тени разбежались в разные стороны, надвинулись, разбежались вновь.
Андре и Роберт посмотрели на начавшую чудить лампу, переглянулись, в недоумении оглядели зал казино.
