14
Каждое утро я просыпался в панике. Который наступил день? Который год? Я не знал.
Выбравшись из кровати — она оказалась гораздо выше над полом, чем прежде, — я зашлепал к ванной.
Я уставился в зеркало. Сколько мне лет? Во всяком случае, меньше, чем вчера.
Я вернулся в комнату и стал одеваться. Мама повесила мою одежду на спинку стула. Рассматривая джинсы, которые она приготовила, я обнаружил картинку с ковбоем на заднем кармане.
Ах, да, вспомнил. Эти джинсы. Эти техасы. Второй класс. Это означало, что мне семь лет.
Я просунул ноги в штанины, сам себе не веря, что мне опять придется ходить в этих дурацких джинсах.
Потом я развернул рубашку, которую мама достала для меня. Сердце мое упало: ковбойка—с бахромой и прочей чепухой.
«В ней стыдно ходить, — подумал я. — И как я только мог позволить маме надевать ее на меня?»
В глубоком унынии я тем не менее осознавал, что раньше мне нравилась эта одежда.
Я, наверное, сам выбирал ее. Но трудно было признаться, что я был таким глупым.
Внизу Тара, все еще в пижаме, смотрела мультфильмы. Ей было два.
Когда я проходил через гостиную, она протянула ко мне ручонки и воскликнула:
— Целуй! Целуй!
Неужели она хотела, чтобы я ее поцеловал? Это было не похоже на Тару.
Может быть, двухлетняя Тара была еще ласковой и простодушной? Наверное, в два года Тару можно было любить.
— Целуй! Целуй! — просила она.
— Поцелуй бедную Тару, — отозвалась мама из кухни. — Ты ведь ее старший брат, Майкл. Она берет с тебя пример.
Я вздохнул:
— Ладно.
Я нагнулся, чтобы поцеловать Тару в щеку. Своим пухлым указательным пальчиком она ткнула мне в глаз.
— Ой! — завопил я.
Тара засмеялась.
«Все та же несносная Тара», — думал я, пока, спотыкаясь, шел на кухню, одной рукой держась за больной глаз.
Она родилась скверной!
На этот раз я знал, в какой класс мне идти.
Все мои друзья сидели там: Мона и остальные, — все младше, чем прежде. Я уже забыл, какой у нас всех был дурацкий вид, когда мы были маленькими.
Я отсидел еще один скучный день, изучая всю ту чепуху, которую я уже проходил. Вычитание. Чтение по книгам с огромными буквами. Прописывание заглавной буквы «Л».
Единственное, что утешало — было время подумать. Каждый день я пытался вычислить, как мне следует поступить. Но я никак не мог найти ответа.
И вдруг вспомнил, как папа рассказывал о том, что он пятнадцать лет присматривался к часам с кукушкой.
Пятнадцать лет! Это же все решает! Часы должны находиться в антикварной лавке!
«Там я смогу их найти», — решил я. Я не мог дождаться конца занятий.
Я считал, что, если удастся повернуть кукушке голову, время опять пойдет вперед. Я знал, что цифры, обозначающие годы, должны были также сместиться за это время назад. Мне следовало только перевести стрелку на нужный год, и мне опять станет двенадцать лет.
Я так страдал по своему двенадцатилетнему возрасту. У ребенка в семь лет не так-то много свободы. За ним постоянно кто-нибудь приглядывает.
После школы я направился вдоль квартала домой. Я знал, что охранники провожают меня глазами, чтобы убедиться, что я в целости и сохранности возвратился из школы.
Но, дойдя до второго квартала, я резко свернул за угол к автобусной остановке. Я спрятался за деревом, чтобы меня не заметили.
Через несколько минут подкатил автобус, дверцы с шипением распахнулись, и я вошел.
Водитель автобуса странно на меня взглянул.
— Не слишком ли ты мал, чтобы путешествовать одному? — спросил он меня.
— Не лезьте не в свое дело, — ответил я.
Вид у него был такой удивленный, что я поспешил добавить:
— Я встречаюсь с папой у него в конторе. Мама разрешила.
Он кивнул и закрыл двери.
Я начал опускать в кассу три монеты по двадцать пять центов, но водитель остановил меня на двух.
— Хватит, дружище, — сказал он, прижимая третью монетку к моей ладони. — Проезд стоит всего пятьдесят центов. Оставь монету — сможешь позвонить.
— Да, конечно.
Я позабыл. Цены на проезд поднялись до 75 центов, когда мне было одиннадцать. А сейчас мне только семь. Я опустил монету в карман.
Автобус отъехал от остановки и с фырчанием двинулся к центру.
Я помнил, по словам папы, что антикварная лавка Энтони находится напротив его конторы. Доехав до папиной работы, я вылез из автобуса.
Я надеялся, что не наткнусь на папу: иначе у меня возникнут большие неприятности.
В семь лет мне еще не позволяли самому ездить на автобусе.
Я поспешно миновал здание, где работал папа, и пересек улицу. На углу находилось что-то похожее на строительный участок: нагромождение кирпичей и булыжников. Дальше по улице я увидел черную вывеску, на которой золотыми буквами было выведено: «АНТИКВАРНАЯ ЛАВКА ЭНТОНИ».
Сердце мое застучало.
«Я почти у цели, — подумал я. — Скоро все станет на свои места».
Я просто зайду в магазин и найду часы. А когда никто не будет смотреть, разверну голову кукушки и переставлю год.
Я не хотел осложнять себе жизнь, появившись здесь на следующий день трехлетним. Моя жизнь вернется в свою колею.
«Как же будет легко жить, — сказал я себе, — когда время будет идти вперед, как это предопределено мирозданием. Даже вместе с Тарой!»
Я заглянул в магазин сквозь зеркальное окно. Они стояли там, прямо напротив окна. Часы. Я был так возбужден, что у меня вспотели ладони.
Поспешно подойдя к магазину, я повернул ручку двери.
Она не поддавалась. Я нажал сильнее.
Дверь была заперта.
Затем я заметил табличку, приклеенную к нижнему углу двери.
Она гласила: «ЗАКРЫТО НА ВРЕМЯ ОТПУСКА».
