Когда ветер бывал достаточно силен, чтобы шевелить верхушки деревьев, красная спутниковая тарелка на крыше соседского дома хлопала, как сломанная дверь. Мы с женой стояли у окна спальни и смотрели на нее сквозь натянутую на раму сетку от комаров.

– Ты не можешь как-нибудь ее закрепить? – спросила Тесс. – А то сами Ботены – люди пожилые.

Красная антенна продолжала раскачиваться взад-вперед.

– Ты же знаешь, что могу, – ответил я.

Я подумал об инструментах, которые нашел у задней стены сарая. Их было немного, но много мне и не понадобится.

– Это опасно не только для них самих, – добавила Тесс. – Это опасно для нас. Опасно для детей.

Сарай был по-прежнему забит бутылками с водой – я подозревал, что нам ее хватит на всю оставшуюся жизнь. Однако у задней стены, на маленьком, заляпанном краской верстаке я нашел то, что искал: дрель, ключ-трещотку, тюбик с силиконовым герметиком и несколько дюбелей разных размеров. Дрель покрывал ржавый налет, но когда я воткнул ее в розетку и включил, она заработала. Тесс наблюдала за мной с порога сарая. Подошли Кива и Рори с «Оксфордским детским атласом» в руках и встали рядом с матерью.

– Лестницы нет, – сказал я.

– За углом их дома есть стремянка, – сообщила Тесс. – Тебе ее хватит?

– Хватит.

Со стремянки я увидел, что вода повредила скобу, держащую ногу антенны. Но главное, кронштейн был затянут слишком туго, поэтому тарелка и билась о крышу во время сильного ветра. Я посмотрел вниз, на маленькую группу у подножия лестницы, к которой успели присоединиться господин и госпожа Ботен.

– Что за умелец устанавливал эту антенну? – спросил я. Улыбнулась только Тесс.

Даже с моими старыми поломанными инструментами работа оказалась несложной. Я разобрал всю конструкцию, просверлил четыре новых отверстия для кронштейна, надел на него скобу и закрепил ногу, на которой держалась тарелка. Затем попросил проверить, работает ли телевизор, и они всей толпой вошли в дом. Назад вернулись только взрослые. Я представил, как мои изголодавшиеся по телевидению дети жадно переключают каналы, а забытый атлас мертвым грузом лежит у них на коленях.

Тесс подняла оба больших пальца:

– Отлично!

Когда я спустился со стремянки, господин и госпожа Ботен тихо переговаривались между собой – наверное, совещались, не попытаться ли мне заплатить. Старый таец посмотрел на меня, я посмотрел на него, и он не стал предлагать мне деньги. Я был этому рад.

– Вы многое умеете, – сказал он.

– Я не всегда был шофером, – ответил я.

Несмотря на спутниковую тарелку на крыше, которая теперь стояла прямо и ровно, дом Ботенов выглядел именно так, как я представлял себе классическое тайское жилище: все в нем будто омыли мягким медовым светом. В нишах и на черных лакированных шкафчиках сидели статуэтки Будды. На стене висела фотография короля. Вокруг длинного деревянного стола были расставлены шесть стульев – настолько симметрично, словно они позировали на камеру. Все безупречно, изящно и очень чисто.

Дом Ботенов был устроен точно так же, как наш, но чувствовалось, что в нем ведут совершенно другой образ жизни. У нас вечно царил беспорядок, неизбежный, когда в семье растут дети: повсюду валялись книги, забытая одежда, разбросанные игрушки, которых, впрочем, мы привезли с собой немного. Кива и Рори постоянно кусочничали, жили от перекуса до перекуса и думали только о том, чего им хочется пожевать и что им разрешат. Сомневаюсь, чтобы в доме Ботенов кто-нибудь кусочничал или перекусывал в неурочное время.

Однако выяснилось, что господин и госпожа Ботен тоже родители.

Рядом с чем-то похожим на маленький алтарь, украшенный статуэтками Будды, зажженными свечами и единственной чайной чашкой, висела фотография в серебряной рамке. На ней был заснят крупный, состоятельного вида мужчина в очках. Рядом на стуле сидела его миниатюрная, очень хорошенькая жена, а между ними вытянулся в струнку серьезный мальчик.

– Наш сын, – пояснил господин Ботен с нескрываемой гордостью. – Юрист в Бангкоке.

– Какая славная семья! – улыбнулась Тесс. – Они часто вас навещают?

Господин Ботен задумчиво нахмурился и медленно покрутил головой, словно затруднялся дать точный ответ. Было слышно, как в соседней комнате Рори и Кива смеются и переключают каналы.

– Не очень часто, – сказала госпожа Ботен, опуская на стол поднос с чаем.

Мы все посмотрели на фотографию в серебряной рамке. Она висела так близко к алтарю, словно запечатленной на ней семье тоже поклонялись.

После чая мы вернулись домой, а вскоре соседи постучались к нам в дверь, держа в руках два полиэтиленовых пакета – один для Кивы, другой для Рори. Пакеты были доверху набиты банановыми листьями, свечками и цветами. Сегодня ночью празднуют Лойкратхонг, объяснили господин и госпожа Ботен. Я понятия не имел, что это значит, но понимал: таким образом они хотят меня отблагодарить.

Когда стемнело и взошла полная ноябрьская луна, дети отнесли свои самодельные корзинки на пляж и вместе с Ботенами спустились к самой воде. Корзинки были сделаны в виде цветов лотоса и украшены банановыми листьями, цветами, монетами и незажженными свечками.

По всему Най-Янгу семьи подходили к берегу, и родители зажигали свечи, прежде чем осторожно спустить корзинки на воду. Мы пришли вскоре после заката, и вся бухта уже была в огне: сотни светящихся точек уплывали в открытое море, мерцая в пронизанной лунным сиянием темноте.

Наш первый Лойкратхонг. Тогда я еще не понимал, какое это важное для тайцев событие. Я видел, что по обочинам дорог продают готовые корзинки, но даже не догадывался, зачем они нужны. Если бы не наши соседи, мы бы вообще не узнали о празднике.

Кива и Рори были в полном восторге. Еще бы, отложить «Оксфордский детский атлас» в сторону, целый день мастерить корзинки и допоздна не ложиться спать, чтобы отправить их в плавание – разве может такое не понравиться?

Мы наблюдали, как дети готовятся пустить корзинки по черной поверхности Андаманского моря, неподвижной и гладкой, точно каток. Ботены тем временем пытались объяснить нам, в чем смысл праздника.

– «Лой» значит «плыть», – сказал господин Ботен. – «Кратхонг» значит… – Он замялся, подбирая слова. – Чаша из листьев? – произнес он наконец, вопросительно глядя на жену.

Потом заговорила госпожа Ботен:

– Мы благодарим духа воды за то, что он дает земле жизнь. – Она немного подумала и продолжила: – Просим прощения за грехи людей, которые оскверняют землю.

– Круто, – сказала Кива.

Господин Ботен достал сигарету и жадно ее осмотрел.

– Молимся, чтобы завтрашний день был лучше, – просто сказал он, и, глядя на трепещущие в темноте язычки пламени, я решил, что именно так и буду понимать для себя Лойкратхонг – как молитву о лучшем дне. Лишь гораздо позже я по-настоящему понял, что эта церемония значит для тайцев. В тот, первый Лойкратхонг я видел только волшебную красоту ночи, словно кишащей светлячками.

Госпожа Ботен бросила на мужа быстрый взгляд, и старый рыбак сунул сигарету обратно в карман, решив не рисковать. Кива с силой толкнула свою корзинку; та закрутилась и поплыла прочь. Рори держал маленькое суденышко бережно, словно драгоценную чашу, явно не желая с ним расставаться. Он с надеждой повернулся к госпоже Ботен, и отблески пламени заиграли на голубых и розовых свечках, которые он воткнул в мягкое дно из бананового стебля.

– А можно я оставлю ее себе? Пожалуй, так я и сделаю.

Она рассмеялась и покачала головой:

– Нет, ее нужно отпустить.

Госпожа Ботен и Рори вместе наклонились, и корзинка с легким плеском скользнула в воду. Мы провожали глазами обе корзинки, пока они не уплыли в ночь и не затерялись среди остальных.

На воде беззвучно покачивались длиннохвостые лодки. Наши босые ноги утопали в мягком белом песке. Было настолько темно, что я не мог определить, где кончается море и начинается небо. Вокруг слышалось приглушенное бормотание многих голосов, но еще нигде меня не окружала такая тишина и покой, как на пляже Най-Янг в тот Лойкратхонг.

Жена взяла меня за руку и крепко сжала. Когда я увидел улыбку на ее лице, освещенном полной ноябрьской луной, то понял, что и она видит красоту этой ночи.

Внезапно тишина разлетелась вдребезги.

Раздались громкие возгласы, люди начали указывать куда-то пальцами. Вокруг поднялся возбужденный говор. И тут я заметил, что на море появилась лодка – не длиннохвостая с дизельным двигателем, рев которого разрывает ночь, а выдолбленная из дерева. Она скользила по воде почти бесшумно, неясной тенью, черным пятном на черном фоне. Потом, когда мои глаза сосредоточились на этом сгустке темноты, я понял, зачем она здесь: сидящие в лодке люди вылавливали из воды праздничные корзинки, словно экзотических рыб.

Кто-то вскрикнул от негодования, послышались сердитые голоса. Заплакал и запричитал по-тайски ребенок, и я увидел, как еще одну корзинку с язычком пламени внутри подняли с воды и сунули в лодку.

Маленькая фигурка мальчика скользнула за борт и подогнала к лодке целую флотилию корзинок. Невидимые руки вынимали их из воды, и праздничные свечи гасли. Воры больше не пытались скрыть свое преступление.

Видя возмущение тайцев, я ждал, что кто-нибудь сядет в длиннохвостую лодку и догонит наглецов, однако ни один человек не сошел с берега.

– Зачем кому-то понадобилось воровать корзинки у детей? – спросила Тесс.

– Они продают их туристам на юге, – ответил господин Ботен. – Туристам, которые не умеют сами мастерить Лойкратхонг.

– Прибыльное дело, – заметила госпожа Ботен, как будто обсуждала сомнительный, но выгодный способ подзаработать.

А потом мальчик засмеялся, словно его забавляли сердитые крики тайцев. Засмеялся, подтянулся на руках и перебросил свое маленькое крепкое тело обратно в лодку. Лодка развернулась, луна осветила голову мальчика, и в волосах у него вспыхнула золотистая прядь.

Кива посмотрела на меня.

– Чатри! – взволнованно проговорила она.

– Злой мальчишка, – произнес ее брат, не сводя глаз с моря. – Когда-нибудь он за это поплатится.

– Может быть, он не такой уж и злой, – вступилась Тесс. – Может быть, он просто пытается прокормить семью.

– В конце концов такие, как он, всегда получают по заслугам, – ответил Рори.