Глава 3
Дженна переоделась в простое черное платье и смыла потекший макияж. Воспоминания вновь отправились куда положено — в самый далекий и темный уголок души. О нем никто не знает, и никто не станет в нем копаться. Не спрашивай, и тебе не солгут.
Она стояла на террасе и смотрела на общественный рынок через дорогу. По залу тем временем сновали юноши в белых смокингах, они разносили еду на серебряных подносах. Хорошая квартирка, дорогая. Квартир в этом доме всего двадцать, и все имеют большие террасы плюс шикарный вид на воду. Роберт совсем из другой лиги. Квартира принадлежит Теду и Джессике Лэндис, прирожденным брокерам по недвижимости. У них два сына, оба закончили колледж; первый сейчас в аспирантуре, второй — Майкл (Майки в детстве) — сам занимается бизнесом.
Был прохладный июльский вечер, с реки задувал ветер. Чем хорошо лето в Сиэтле: нет влажности, и к ночи воздух успевает остыть. Зато зимой просто ужасно — льют дожди. Хотя это лучше, чем в Кливленде, который буквально исчезает под снегом.
По реке двигались паромы на фоне ярких огней «Алкай-Пойнт». Пригубив вино, Дженна приблизилась к краю террасы. Подышать воздухом вышло несколько пар, но разговаривать с ними желания не было. Чета Джеффри, у них две дочери. Томпсоны, у них только что родился сын, и новоиспеченная мамочка усиленно работает над собой в спортзале. Вот бы всем женщинам талант Дэми Мур: рожай и рожай себе спиногрызов, не отходя от тренажеров.
— Дженна! — окликнул ее громкий голос.
Кристин Дэвис. Мерсер-айленд, летний домик в Худ-Канал. Сын, ровесник Бобби. Дэвид Дэвис, какое милое короткое имя. Интересно. Сам мальчик об этом не думал? Он ведь такой умница. Колледж еще не закончил? Говорят, он самый умный инопланетянин, рожденный землянкой. Ох, Дженна, глотни еще вина, ты недостаточно напилась.
— Дженна, милое платье. Ты хоть что-нибудь в городе покупаешь? Я столько раз заглядывала в «Барниз», ни разу таких не встречала. Какая прелесть! Выглядишь потрясающе! Мне бы твои бедра. Ты похудела?
— Привет, Кристин. — Дженна выдавила учтивую улыбку. — Спасибо, нет. Как поживает маленький Дэвид?
— О, кстати! Не желаешь купить мятных печенюшек у девочек-скаутов? Дэвид их продает. Да-да, он не скаут и даже не девочка. Наша старшенькая, Элизабет, вот она скаут, втюхивает всем печенье. Если продаст сто коробок, то получит подарочный сертификат магазина «Нордстром». Элизабет любит обновки, зато продавать что-либо просто ненавидит, вот и посылает вместо себя Дэвида. У них сделка: Дэвид сбывает печенье, а Элизабет потом делится с ним выигрышем. Осталось еще двадцать коробок. Дэвид — замечательный продавец. Питер сам говорит: наш сын станет настоящим брокером. Маленькие круглые печенюшки, всего четыре доллара за коробку. Деньги пойдут на благое дело.
— На какое?
— Что-что?
— Благое дело — в чем оно состоит?
— Ой, не знаю даже, — удивилась вопросу Кристин. — Наверное, фонд помощи инвалидам. Какая разница, в чем состоит дело, если оно доброе?
Кристин сухо рассмеялась, все равно что прокашляла: «кхе-кхе-кхе». Скандинавы… Дженна скривилась и тут же поспешила вылепить на лице улыбку. Получилось не очень.
— Кристин, я, пожалуй, возьму пять коробок.
— Сразу пять? Отлично. Дженна, открой секрет: как тебе удается сохранять такую фигуру?
— Я на строгой диете: только вода и мятные печеньки от девочек-скаутов.
Кхе-кхе-кхе.
Отсмеявшись, Кристин вдруг сделалась донельзя серьезной. Чуть покачиваясь на ветру, она положила руку Дженне на плечо:
— Нет, правда, Дженна, как ты себя чувствуешь?
— Замечательно.
— Это понятно, а в целом? В это время года тебе, должно быть, особенно тяжело?
Дженна заглянула в пьяные глаза Кристин — каждый глаз словно бы жил независимо от другого, как у рыбы. В уголке губ Кристин белел клочок пены; зубы у нее темные, изо рта пахнет омлетом с копченой лососиной.
— Тебе, должно быть, тяжело?
Голова у Кристин — словно моллюск: лежит на дне морском, через одно ухо втягивает воду, через другое выплевывает. Так, потихоньку, и передвигается.
— Слава богу, у меня есть Роберт, — ответила Дженна.
На голову-моллюск напала морская звезда, вскрыла панцирь и высосала студенистую мидию-мозг. Прямо через ухо.
— О, я тебя понимаю, — сказала Кристин. — Куда мы вообще без своих семей?
— Извини, Кристин, мне надо к Роберту. Только напомни, чтобы я купила у тебя печенье.
Женщины расцеловались в щечки. От запаха дыхания Кристин Дженну чуть не вырвало. Омлет с устрицами. Нерожденные птенцы и моллюски.
Роберт в это время развлекал группу брокеров у бара. Эти ребята умеют пить. Заливают спиртным стресс от страха потерять работу. Как там рынок недвижимости? По двадцать четыре бакса за квадратный фут и ни центом меньше.
Роберт оживленно рассказывал забавную историю трем брокерам. Каждому слегка за тридцать, кто-то успешен, кто-то не очень, и все трое выступали за спортивные команды своего колледжа. В мире недвижимости таких людей пруд пруди. Они могут встать в ряд и, мочась, травить байки вроде: «Вот помню, играли мы за „Хаскиз“, ну, ты знаешь, в матче „Розовой чаши“. После нажирались в хлам и снимали дешевых проституток. Ага, во, глянь, видно же? Мужи-ик, если б мы тогда затарились чем надо…»
Роберт среди них самый успешный. У него самая классная тачка, самый хороший дом, он женат на самой умной и красивой женщине. Два года назад у него был самый лучший, самый умный и красивый сын. Теперь его нет. Сколько нужно времени, чтобы оправиться от такой потери? Бесконечно много. Эту рану никогда не залечить. Ребенок — венец творения, твоя кровь и плоть, твоя жизнь. Потерять ребенка — самое страшное.
Заметив Дженну, Роберт подозвал ее. Трое пьяных брокеров принялись поедать ее взглядами.
— Дженна, милая, иди к нам. Я тут рассказываю, как мы ездили в Кливленд. Помнишь, ты разозлилась, потому что мы остались без рождественской елки?
— Я не то чтобы разозлилась. Скорее была разочарована.
Трое пьяных захохотали.
— Нет, ты взбесилась. Представляете, моя жена до того взбесилась, что отломила ветку от дерева во дворе и поставила ее в гостиной. Нате, мол. Наша маленькая елочка!
Брокеры засмеялись еще громче. Они же не евреи, не понимают прикола. Или Роберту того и надо? Он хочет опустить ребят? Пожалуй, что да.
— Дженна была вне себя от злости! Она еврейка, у нее индейские корни, и она вдобавок христианка. Это ж сколько праздников! Полгода можно не работать! — Снова хохот. — На следующей неделе у нас потлач. Приглашаем всю стоянку!
Трое чуть не лопнули со смеху. Из крупных пор у них на лицах сочился пот вперемешку с салом. К старости кожа у них совсем испортится. В руке у Роберта Дженна заметила бокал, полный скотча со льдом.
— Обратно поведу я, Роберт?
Муж резко замолчал. Трое брокеров застыли с глупыми минами. (Просто за компанию.) Чтобы не засмеяться, они зажали рты ладонями.
Роберт сердито посмотрел на жену.
— Ты на что намекаешь? — спросил он.
— Ни на что. Просто больше я пить сегодня не буду.
— Я историю рассказывал…
— Ну так рассказывай дальше. Всем смешно.
— …А ты меня перебила. Где твое чувство юмора?
— Я только хотела понять, можно ли мне еще сегодня выпить.
— Не надо ля-ля! Тебе всегда хватает одного бокала. Так что ты меня бестактно перебила, и все тут.
— Роберт!
— Ты виновата, признай.
Дженна недоуменно уставилась на мужа. Брокеров как ветром сдуло. Теперь Дженна и Роберт стояли посреди комнаты лицом к лицу, вдвоем, привлекая ненужное внимание. Гости оборачивались и смотрели, как муж отчитывает жену.
— Роберт, прекрати, — шепотом попросила Дженна. — Только не на людях.
Роберт за руку отвел ее в дальний конец комнаты. Постучался в дверь уборной и, когда никто не ответил, втянул Дженну внутрь.
— Зачем ты так со мной? — спросил он.
— Как это «так»? Роберт, я ни в чем не виновата.
— Ты унизила меня перед коллегами.
— Да ты и сам неплохо справлялся. — Усевшись на крышку унитаза, Дженна скрестила руки на груди. Внутренне она кипела, но вид желала сохранить невозмутимый.
— Хватит стервозничать, — осадил ее муж. — Дженна поморщилась. Роберт знает, чем ее пронять. Эпитет «стерва» она просто ненавидит. — Не можешь спокойно пережить вечеринку, тогда сиди дома.
— Ты о чем? — Она пристально посмотрела на Роберта. — Почему это я не могу пережить вечеринку?
— Ты все еще злишься на меня за свечу в память о Бобби. И вымещаешь злобу на мне же. Очень на тебя похоже.
— Похоже? На меня?
— Очень и очень похоже. Ты в принципе не умеешь справляться с чувством вины, а я — в принципе! — могу. Я пережил горе и веду себя как нормальный человек. На мне нет вины. И свечу я ставлю просто потому, что мне так нравится. Мне так легче. Если тебе не по душе эта традиция — твои проблемы.
Дженна прикусила губу. Не дай бог засмеяться. Не-ет, Роберт, упившийся скотчем, не втянет ее в заведомо проигрышный для обоих спор. Не хватало еще пьяной драки в туалете у Лэндисов, крови на полу…
Дженна встала и направилась к выходу.
— Выпей еще, Роберт. Пьяным ты мне больше нравишься.
Роберт смотрел на нее жестким, ненавидящим взглядом. Ненависть, чистая и открытая, шла у него из глубины души.
Выйдя из уборной, Дженна закрыла за собой дверь и направилась прямиком на террасу. Надо глотнуть свежего воздуха, а то голова кружится. Роберт — деспот. Дженна не позволит испортить себе настроение, не позволит унизить себя дважды за один вечер. Прохаживаясь вдоль оградки, она твердила себе: все хорошо, иди, не думай ни о чем, твой муж пьян, это у него проблемы, это он — плохой, не ты.
Спустя пару минут она уже чувствовала себя лучше. Успокоилась, эмоции вновь под контролем, заперты в сердце, словно в герметичном контейнере.
Дженна прошла к бару и взяла еще бокал «Перрье». Роберт прав: больше она пить не собиралась, просто хотела прервать его неуместный рассказ. Пьяный Роберт говорит чересчур громко, шутит невпопад. Это-то в нем Дженну и раздражает. И потом, хорошенькое дельце — напиться в стельку на таком значимом приеме. У Лэндисов собрались коллеги, сегодня заключаются сделки, подбиваются клинья. А Роберт… паясничает перед неудачниками. Чем он тогда лучше их?
Обычно Роберт выделяется из толпы. Он собран (как выражается отец Дженны), почти не пьет, говорит по делу, о лишнем даже не думает. Выполняет работу, и выполняет ее хорошо. Кошерно, можно сказать, ведь он такой правильный еврей.
Отец Дженны из того же теста. Он, хоть и отрекся от жидовских уловок, евреем остался до мозга костей. Он был рад, когда Дженна встретила Роберта. Не испытывал, конечно, иллюзий, что внуки вырастут полноценными иудеями, однако сердцем чуял: на свет родится справный еврейчик.
Отец, собственно, тоже удивился, узнав, что семья Роберта не наряжает елку. Рождество, говорил он, праздник не религиозный, он — американский. Какой американец не празднует Рождество?! Если не хочешь религиозных гонений на свою голову, не ударяйся в религию слишком рьяно. Так говаривал отец. Он даже не возражал, когда внука назвали в честь Роберта. «К черту предрассудки, — широко улыбнулся он, узнав новость. — Отличное имя — Роберт».
Дженна вынырнула из воспоминаний. Оказалось, она стоит посреди пустого коридора, ведущего в спальни. И, похоже, коридор по совместительству служит Залом семейной славы: стены увешаны фотографиями Лэндисов; сотни снимков, от старинных черно-белых портретов предков до современных цветных фотографий младенцев. Дженна быстренько огляделась: выпускные балы, свадьбы, Рождество с Сантой, отпуска и каникулы. У одного из снимков Дженна задержалась. Тед Лэндис и его сын (совсем еще мальчик, где-то в возрасте Бобби) стоят на причале. На заднем фоне сверкает в лучах полуденного солнца озеро. Мальчик гордо держит в руках пойманную рыбу. Казалось бы, самый простой снимок, обыкновенный, бессюжетный. Сын, отец, свежий улов. В каждой семье, наверное, отыщется подобная фотография. Какой отец не берет сыновей на рыбалку? Наверное, тот, который ездит рыбачить на Аляску. В Тандер-Бэй, где сыновья могут запросто утонуть.
Дженна не могла оторваться от фотографии.
— Дженна. — Ч-черт, Кристин, печенье. — Дженна, мы уезжаем.
Она схватила Дженну за руку и отвела в спальню.
— Роберт что, напился?
— Похоже, да.
— Просто он вспоминал про… Бобби. Ну, что у вас?
Господи Боже, да когда ей перестанут напоминать?! Закрыв глаза, Дженна выдохнула.
— Сегодня годовщина, — сказала она.
— Разве? Я думала, вы зимой поженились.
— Ты не поняла. Сегодня два года, как утонул Бобби.
Кристин замерла. В темноте огни городского центра горели особенно ярко, отчетливо; свет уличных фонарей превращал лицо Кристин в мрачную маску. В ее глазах Дженна прочла сострадание. Искреннее соболезнование, чувство, которого никак не ждала от этой женщины.
— Дженна, прости. Мне так жаль… какой ужас!
Кристин заключила Дженну в объятия, и Дженна, уронив голову на плечо этой женщине с устричными мозгами, заплакала. От души. Она всхлипывала и судорожно хватала ртом воздух. О, этот ужас! Несправедливость. Аромат парфюма, смешанный с запахом тела. Грубые руки Кристин гладили Дженну по волосам.
Плотину прорвало.
Дженна присела на кровать, Кристин рядом с ней. Эта устрица взглянула на часы, давая понять, что ей пора. Ну конечно, как это устрица и на часы не взглянет? Спасибо, хоть немного утешила.
— Тебя точно можно оставить? Просто нам надо ехать.
Шмыгнув, Дженна утерла нос.
— Прости. Ты права, мне в это время года особенно тяжело.
— О, Дженна, Питер больше ждать не может. Честно, нам надо домой. Я оставлю тебя, ладно? Или… знаешь, лучше потом вызову такси, а пока с тобой посижу. Да, так и поступим.
— Нет, нет, что ты! Мне уже лучше. Ты очень добра, и мне стыдно. Очень-очень стыдно за себя. Кстати, печенье. Не уходи, я должна купить пять коробок.
Дженна поднялась, ноги у нее дрожали. Поискала в сумочке деньги, но не нашла. Открыла бумажник Роберта и достала из него двадцатку. Муж всегда отдает бумажник Дженне (карман, видите ли, оттопыривается).
— Дай мне пять коробок.
Кристин улыбнулась:
— Ты очень великодушна, Дженна. У тебя добрая душа.
Кристин отсчитала пять коробочек печенья из общей упаковки, забрала деньги и, чмокнув Дженну в щеку, ушла.
Дженна снова порылась в сумочке. Нашла ключи от машины; в бумажнике Роберта лежал парковочный талон. Подумав секунду, она вышла из спальни.
Близилась полночь, однако вечеринка была в самом разгаре. Дженна, прижав коробочки с печеньем к груди, остановилась и поискала Роберта взглядом опухших, заплаканных глаз. Муж так и болтал с коллегами, продолжая заливаться скотчем. Дженна глубоко вздохнула, как бы говоря «прощай», и покинула праздник.
