Четыре
Джеки сидел впереди рядом с Милтоном, а Марина сзади с Барбарой. Они ехали по дороге на Понта-Негра. Ветер врывался в машину и проносился через заднее сиденье. Пряди волос Барбары взлетали и били Марину по щекам, хотя Барбара старательно придерживала их обеими руками. Джеки плохо переносил езду в автомобиле, а дорога на пляж не могла похвастаться прямизной и отсутствием выбоин.
— Лучше, когда машину продувает? — спросил Милтон у Джеки.
Ответа он не получил.
— Ему нужен свежий воздух! — крикнула Барбара с заднего сиденья.
Марина чуть было не возразила, что воздух не очень-то и свежий, но воздержалась от комментариев.
Бовендеры позвали ее на пляж, и она решила продемонстрировать свою признательность. Когда Милтона попросили их отвезти, он сказал, что им нужно выехать в шесть часов утра, не позже. Что пляж, как и рынок — исключительно утреннее дело.
Но Бовендеры и слушать не хотели об этом.
Они заявили, что самое раннее время — девять утра, иначе они будут просто никакие. В девять утра Милтон и Марина ждали их у дома, но молодая пара появилась почти в десять.
По мнению Марины, старт был неудачный.
— А от занятий серфингом вас не укачивает? — спросила она, перекрикивая шум ветра. Они ехали быстро, об этом попросил Джеки, чтобы поскорее выбраться из машины.
— Нет, с этим у меня нет проблем, — ответил он.
— Он может прокатиться даже на волне-убийце, а вот лодки не переносит, — сообщила Барбара. — Господи, он даже смотреть на лодки не в состоянии! Не может даже гулять возле порта.
— Пожалуйста, не надо, — слабым голосом простонал Джеки.
— Извини, — сказала Барбара и отвернулась к окну.
— Зато когда я сажусь за руль, все мои проблемы исчезают, — сообщил Джеки.
После очередного крутого поворота Милтон резко ударил по тормозам, потому что на дорогу выбежала белая коза с шелковистой шерстью. Даже Марина, не страдавшая от укачивания, почувствовала, как у нее едва не вывернулся желудок. Коза еле-еле избежала гибели, но не поняла этого. Лишь с легким удивлением подняла голову, понюхала асфальт и двинулась дальше. Джеки открыл дверцу, и его стошнило.
— Я не могу пустить вас за руль, — заявил Милтон.
— Знаю, — ответил Джеки и прикрыл глаза рукой.
Накануне вечером, в ресторане, Бовендеры составили список всего, что Марине нужно посмотреть в Манаусе.
— Постарайтесь посетить местные достопримечательности, — сказал Джеки. — Больше тут нечего делать.
Они предложили ей съездить с ними на пляж и в Музей естественной истории. Но для этого была нужна машина. Тогда Барбара вытащила свой сотовый и позвонила Милтону. Его номер был в меню ее телефона.
Бовендеры приехали к ней. Почти неделю они выжидали после той неудачной первой встречи, но все-таки позвонили. Они хотели расспросить ее об Андерсе, ошибочно полагая, что Марина знает о его смерти гораздо больше, чем рассказала.
— Что вам написала Энник? — Барбара наклонилась к ней так близко, что Марина ощутила запах ее духов — смесь лаванды и лайма.
— Она сообщила, что он умер от лихорадки. И что она похоронила его там же. Это все, что я знаю.
Ресторан был слабо освещен, с цементным полом и сухими пальмовыми листьями над баром. В углу стояли два автомата для игры в пинбол; они трещали и звякали даже тогда, когда возле них не было играющих.
Барбара нервно помешивала в стакане тонкой красной соломинкой.
— Оттуда практически невозможно перевезти тело в Манаус.
— Но ведь люди как-то перевозят умерших даже из более удаленных мест, — возразила Марина. — Я понимаю, что доктор Свенсон лишена сентиментальности, но и она взглянула бы на ситуацию иначе, будь на месте Андерса ее муж. Жена Андерса хочет похоронить его на родине. — «Но больше всего ей бы хотелось, чтобы он никуда не уезжал», — мысленно добавила она.
— У Энник есть муж? — спросила Барбара.
— Я ничего не знаю об этом.
— Вы говорили с Энник о том, что нужно сделать с телом доктора Экмана?
Разговаривала в основном Барбара. Джеки занялся твердыми, солеными полосками плантайна, которые в Манаусе заменяли чипсы.
— Насколько я понимаю, у нее нет телефона. Она написала письмо, а когда оно пришло в «Фогель», Андерс был мертв уже две недели, — Марина пригубила фруктовый ромовый пунш, который Джеки заказал для всех. — Она написала письмо мистеру Фоксу.
Барбара и Джеки переглянулись.
— Мистеру Фоксу, — в один голос проговорили они неодобрительным тоном.
Марина поставила пунш на стол.
— Вы его знаете? — спросила Барбара.
— Он президент компании «Фогель», — ровным голосом ответила Марина. — Я работаю у него.
— Он жуткий?
Марина посмотрела на собеседницу и улыбнулась.
Честно говоря, она злилась на мистера Фокса. Он сдержал свое обещание и прислал ей еще один телефон, несколько разных антибиотиков и столько лариама, что его хватит на шесть месяцев. Если он намекал этим на что-то, то смысл намека ее не обрадовал.
— Нет, — ответила она бесстрастным тоном, — он вовсе не жуткий.
Барбара махнула рукой:
— Зря я спросила… Но вы поймите…
— Мы очень заботимся об Энник, — заявил Джеки, обкусывая край полоски.
Барбара энергично закивала; закачались ее длинные серьги, украшенные крошечными изумрудами. Она нарядилась к обеду; на ней был изумрудно-зеленый шелковый топ без рукавов. Такая красивая женщина. Вероятно, здесь ей нелегко, ведь здесь даже особо некуда пойти…
— Конечно, вы огорчены из-за смерти вашего друга. Мы и сами расстроились, но вины Энник тут нет. Просто она крайне сосредоточена на своей работе. Иначе она не может.
После приезда в Амазонию Марине стало казаться, что здесь запросто можно погибнуть от бесчисленного множества причин, и винить будет некого, разве что мистера Фокса — на него можно свалить что угодно.
— Я никогда и не считала ее виноватой.
Барбара восприняла ее слова с большим облегчением.
— Я рада! — воскликнула она. — Энник нужно понять, а когда поймешь, становится ясно, что таких, как она, больше нет. Вероятно, вы давно ее не видели или забыли. (Казалось, она знала такие вещи, которые просто не могла знать.) Энник — стихия, сила природы. У нее увлекательная работа, но вообще-то, к ней невозможно приложить никакие мерки. Что поразительно, она сама по себе явление, вы согласны? Я пытаюсь представить себе, что вот бы у меня была такая мать или бабушка, абсолютно бесстрашная женщина, которая видит мир без всяких границ и пределов…
Марина вспомнила, что когда-то думала то же самое.
У нее тоже возникала мимолетная мысль, сидевшая где-то в глубине сознания: «Что, если бы доктор Свенсон была моей матерью?»
И она тут же приказала себе позвонить перед сном матери, пусть даже это будет поздно.
— Но при чем здесь мистер Фокс?
— Он достает ее, — заявил Джеки.
Он словно внезапно проснулся и увидел себя в ресторане, в разгар беседы. Его голубые глаза ярко сияли из-под бахромы необычайно длинных ресниц.
— Он шлет ей письма, спрашивает, что она делает. Раньше звонил ей.
— Тогда-то она и выбросила телефон, — пояснила Барбара. — Еще за несколько лет до нашего приезда.
Марина сняла с ободка стакана ананасный ломтик, макнула в пунш и съела.
— Неужели это такая помеха? В конце-то концов, ведь она делает работу для него. Он платит за все — за ее исследования, квартиру, за этот обед. Разве он не имеет права спросить, как идут дела?
— Платит не он, — поправила ее Барбара. — Платит компания.
— Да, но он глава компании. Он нанял доктора Свенсон. Он отвечает за результаты.
— Разве человек, который продает картины Ван Гога, отвечает за живопись?
Забавно, подумала Марина, в свои двадцать три года она чувствовала то же самое и приводила бы такие же сомнительные аргументы. Тогда ее привлекали в докторе Свенсон именно темперамент и несокрушимая уверенность, с которой та шла по жизни, делала свои дела и была во всем непререкаемо права. Таких людей она больше не встречала — и, в общем-то, была этому рада.
Хотя порой и жалела.
— Думаю, что имя Ван Гога поможет ему выгодно продать картину. Но если он не будет торговать живописью долгое время, то…
Барбара положила прохладную руку на запястье Марины.
— Извините, — сказала она. — Мистер Фокс ваш босс, доктор Экман был вашим другом. Мне не стоило поднимать эту тему.
— Я понимаю вашу точку зрения, — ответила Марина, стараясь не злиться.
— Мы попробуем связаться с Энник, а если не получится, составим вам компанию, пока она не приедет в город.
Марина сделала большой глоток пунша, хотя внутренний голос отговаривал ее.
— Это вовсе не обязательно.
— Нет, мы вас не оставим, — заявила Барбара и откинулась на спинку стула, словно все было решено. — Энник наверняка нас одобрит.
К десяти утра мир превращался в раскаленную печку.
За пределами Манауса на берегах реки даже в среду было полно народу. Люди лежали на расстеленных на песке полотенцах. На мелководье плескались, играли, смеялись и прыгали дети. Взрослые плавали вокруг, описывая широкие круги. Их голоса и крики напоминали птичий щебет, а не человеческую речь.
Милтон, с его бесконечной практичностью, привез в багажнике полосатый зонтик и теперь пытался воткнуть его в песок. Наконец это ему удалось, и зонтик подарил небольшую тень. В этом скромном убежище он и Марина уселись на полотенцах, обхватив руками колени.
В это утро Марина заглянула к Родриго, чтобы купить купальник, но у него нашелся лишь один вариант цельного купальника — дешевый, яркий, с небольшой юбочкой, делавшей Марину похожей на немолодую фигуристку. Сейчас купальник был на ней, под одеждой, а сама она недоумевала, почему решила, что будет купаться…
Бовендеры не нуждались в защите от солнца.
Они быстро разделись, и это было нечто. Джеки остался в коротких шортах, пояс которых проходил намного ниже острых выступов его тазовой кости, а бикини Барбары небрежно соединялось серией тонких завязок. Казалось, цель таких купальных костюмов состояла в том, чтобы держать в ожидании соседей по пляжу: когда же сильный порыв ветра сбросит с них эту видимость одежды…
Джеки зевнул, упал на песок и сделал стойку на руках. Мышцы на его плечах и спине разделились на отчетливые группы и могли служить наглядным пособием для всякого начинающего студента-медика: большая и малая грудные мышцы, дельтовидная, трапециевидная мышца, межреберные мышцы.
Люди, расположившиеся на соседних полотенцах, показывали на него пальцем, свистели и хлопали, звали детей, чтобы те посмотрели на удивительного парня.
— Его больше не укачивает, — пробормотал Милтон.
Джеки опустил ноги на песок и сел. Лоза, окружающая его лодыжку, была увешана крошечными гроздьями винограда.
— У меня все в порядке.
— Вот почему я вышла за него, — сказала Барбара. Половину ее лица закрывали огромные темные очки. — Я увидела, как он проделал этот трюк на пляже в Сиднее. Он был тогда в своих бордшортах. И тогда я сказала подружке: «Он мой».
— Браки заключаются порой и по более странным мотивациям, — заметила Марина, хотя на самом деле так не думала.
— Вы плаваете? — спросил у нее Милтон.
Сам он был в брюках и белой рубашке с коротким рукавом. И явно не собирался их снимать.
— Я умею плавать, — ответила она, — если вас именно это интересует.
Барбара растянулась на полотенце; ее умащенное кремом тело отражало солнечный свет, кроме небольших участков, закрытых тканью. Маленький круглый бриллиантик свисал на золотой цепочке с ее лодыжки и поблескивал вместе с кожей.
— Как жарко, — спокойно посетовала она.
— С жарой у нас нет проблем, — согласился Милтон.
На его макушке красовалась небольшая соломенная шляпа, и из-за нее он почему-то выглядел круче всех.
— Пошли поплаваем, — предложил Джеки, наклонился и шлепнул жену по животу. От неожиданности она подскочила на дюйм.
— В воде еще жарче, — ответила она.
— Давай, давай, — сказал он, вскочил сам и, потянув ее за руки, заставил встать. Она на миг задержалась, отряхивая песок со светлых волос. Для окружающих эта сцена стала таким же зрелищем, как и стойка на руках. Бовендеры почти подошли к воде, обняв друг друга за талию, но вдруг вернулись.
— Вы идете купаться? — спросил Джеки.
Марина покачала головой.
— Ступайте, ступайте, — сказал Милтон. — Мы придем и посмотрим.
Он неуклюже поднялся на ноги и помог встать Марине.
— Им нужно, чтобы мы полюбовались, как красиво они смотрятся в воде.
— Они неплохо выглядели и тут, на песке, — возразила Марина.
— Мы родители, — сказал Милтон. — Мы обязаны посмотреть.
Марина неохотно последовала за ним, из чувства долга, но когда вышла из-под зонтика, то обнаружила, что мир переменился.
Под полосатой тканью, оказывается, было довольно прохладно, а тут солнце обрушило на нее всю свою ярость.
Она остановилась и поискала взглядом Бовендеров — те как раз входили в бурые воды реки, держась за руки.
После приезда в Бразилию она несколько раз оказывалась на такой жаре, но всегда могла шагнуть в тень, зайти в кафе и выпить баночку содовой либо вернуться в отель и встать под холодный душ. Она научилась заранее чувствовать, когда ее одолеет жара, и делала это так точно, словно у нее на запястье был термометр.
Чувствовала и вовремя спасалась.
Но теперь, глядя на воду и песок, она не знала, куда ей идти.
Она таяла, растекалась по песку.
Под зонтиком остался маленький холодильник, который привез Милтон — охлаждать бутылочки воды и пиво для Джеки.
Она могла бы потереть себе шею кусочком льда…
Далеко впереди Бовендеры погрузились в воду и стали неразличимы среди других пловцов, детей и взрослых. Марина мысленно кляла их за нежелание, неспособность проснуться раньше девяти утра.
В конце концов, она ведь тоже устала.
Она снова принимала лариам из флакончика, который за день до этого прислал мистер Фокс, и в три часа утра проснулась — несомненно, как и все остальные в отеле «Индира», от своих криков. «Кто-то зарезал женщину», — подумала она, все еще плывя по волнам сна, и только после этого поняла, чей это был крик. Ночь для нее закончилась. Марина уже не спала, только ждала.
— Вы молодец, — проговорил Милтон, глядя на реку. — Я восхищен вашим терпением.
— Поверьте мне, я не умею терпеть.
— Тогда вы удачно создаете иллюзию терпения. Результат тот же самый.
— У меня остались лишь два желания — найти доктора Свенсон и вернуться домой, — вздохнула она.
Горячими казались даже слова, вырывающиеся из ее рта.
— Чтобы попасть к доктору Свенсон и вернуться домой, вам сначала придется пройти мимо Бовендеров. Они стерегут вход на запретную территорию. Их работа — не пустить вас к ней, за это им и платят. Я не уверен, известно ли им, где она проводит свои исследования, но уверен, что этого больше никто не знает. Вы им понравились. Возможно, они что-нибудь придумают.
Из воды высунулась рука и помахала.
Милтон поднял руку и помахал в ответ.
Где же дождь? Где потоки воды, день за днем проливавшиеся с неба?!
Сейчас Марина мечтала о дожде, не обязательно о ливне, лишь бы он загородил солнце хоть ненадолго.
— Они не могут мне симпатизировать.
— Они считают, что вы держитесь очень естественно. Мне сказала это миссис Бовендер. Они видят, что вы искренне горюете об умершем друге и пытаетесь узнать подробности о его смерти.
— Ну, так и есть, — согласилась она, хотя такое описание касалось лишь ее обязательств перед Карен.
— Они уверены, что вы понравитесь доктору Свенсон, — заключил Милтон.
Марине уже казалось, что солнце пробралось в ее мозг и расплавило его.
— Доктор Свенсон знала меня когда-то. Я абсолютно уверена, что у нее нет ко мне никаких эмоций.
Она вытерла лицо большим носовым платком, который купила сегодня у Родриго. Сначала она отказывалась, но он предоставил его в виде бонуса, хотя, вероятно, так или иначе, все пойдет на счет компании «Фогель». С каждым вдохом она чувствовала под одеждой свой новый купальник. Он охватывал тело, словно эластичный бинт, растягивался и обвисал, намокая от ее пота. Она то и дело обтирала лицо платком. Пот попадал ей в глаза, мешал смотреть, и она различала лишь самые общие черты пейзажа: песок, воду, небо.
— С Бовендерами нужна дипломатия, — сказал Милтон. — Они просто хотят присмотреться к вам какое-то время и убедиться, что вы такая, какой кажетесь.
Марина прищурилась и посмотрела на волнистую линию горизонта.
— Я больше их не вижу.
На самом деле она хотела сказать, что вот-вот упадет в обморок.
Возможно, она назвала Милтона по имени. Нет, она не упала, хоть и ожидала этого. Он взял ее за руку и повел по песку к реке. Завел ее в воду по колено, потом по пояс. Марина словно очутилась в ванне, бархатистой и теплой. Течение было таким слабым, что чуть-чуть шевелило ее одежду. Милтон намочил в воде свой собственный носовой платок и накрыл ее голову.
— Вот так-то лучше, — пробормотал он.
Она кивнула.
Джеки был прав, когда потащил Барбару купаться.
Это было единственное спасение.
Ей захотелось лечь на дно. Она посмотрела вниз, но не увидела в воде не только дна, а даже намека на очертания своего тела, как это бывает в северных реках. Река была темной и непроницаемой.
Ей стало не по себе.
А вокруг резвились дети, залезали друг другу на плечи и прыгали в воду…
— Откуда вы знаете, что там под водой? — спросила она.
— Мы и не знаем, — ответил Милтон.
Вернувшись в отель, Марина проверила свой сотовый — два звонка от мистера Фокса, один от матери и один от Карен Экман (ее номер числился под именем Андерса). Звонки вполне могли застать ее дома. Ей вдруг тоже захотелось полностью отказаться от телефона — как отказалась доктор Свенсон. Она встала под холодный душ, выпила бутылку воды и легла спать. Ей тут же приснился сон, что она теряет отца на вокзале. В девять часов вечера позвонила Барбара Бовендер и разбудила ее.
— Мы просто хотели проверить, все ли в порядке, — сказала она. — Я боялась, что мы чуть не убили вас сегодня своей поездкой.
— Нет-нет, — проговорила Марина, еще не пришедшая в себя после сна. — Все в порядке. Просто я пока не привыкла к этому климату.
— Да-да! — почему-то обрадовалась Барбара. — Вот я чувствую себя теперь намного лучше, чем прежде. Весь секрет в том, чтобы не поддаваться жаре и больше гулять. Джеки клянется, что кондиционеры ослабляют нашу иммунную систему. Чем больше мы гуляем, тем скорее привыкаем к здешнему климату. Приходите к нам. Выпьем.
— Сейчас? — спросила Марина, словно у нее были какие-то другие дела.
— Небольшая вечерняя прогулка вам не помешает.
Возможно, Бовендеры и берегли покой доктора Свенсон, но верно и то, что они изнывали от одиночества.
В отеле «Индира» Марину ничто не держало. Два дня назад Томо переселил ее в более просторный номер — в награду за то, что она долго живет у них. Но и тот оказался не менее затхлым и потертым. Вид из окон был более живописным, но к стене была прикреплена такая же безобразная металлическая штанга для одежды. Марина посмотрела на свое шерстяное пальто. Даже издали хорошо просматривалась сеть проеденных молью дырок возле воротника…
Марина сказала Барбаре, что придет к ним.
Она шла по городским улицам мимо закрытых магазинов. Теперь она поняла, какой восторг переполняет тебя, когда ты видишь, что один из них открыт. Если бы в этот вечер в универмаге Родриго горел свет, она непременно стояла бы вместе с толпой перед витриной и тянула шею, пытаясь разглядеть, что творится внутри. Долго ли ей еще придется торчать в Манаусе, неизвестно, но она знала, что дойдет до ручки, если ожидание будет по-прежнему приносить одни разочарования.
Она привыкла работать — много и добросовестно, и теперь растерялась.
В вестибюле дома доктора Свенсон тот же консьерж, который по утрам принимал ее письма, сидел там и теперь, в половине десятого вечера. Казалось, он очень обрадовался при виде ее. Она ведь не приходила несколько дней.
— Бовендеры, — сказала она ему, потом ткнула себя в грудь указательным пальцем. — Марина Сингх.
Дверь открыла Барбара Бовендер и пригласила ее внутрь.
Марине показалось, что из обшарпанного Манауса она шагнула совсем в другой мир.
Надо еще учесть, что она жила больше недели в убогом отеле, носила одни и те же три одежки и вечерами стирала их в ванне. О красоте она и думать забыла, но эта квартира поразила ее именно своей красотой. Поэтому она искренне и бурно похвалила ее.
— Вы очень любезны, — сказала Барбара, идя с ней по коридору мимо небольших работ на бумаге, висящих в рамке на стене — их можно было даже принять за Клее. Коридор привел их в просторную гостиную с высоким потолком. Две пары высоких французских дверей открывались на балкон. Ветерок, которого Марина не чувствовала нигде в городе, шевелил края раздвинутых шелковых занавесок и доносил слабый запах то ли жасмина, то ли марихуаны. С высоты шестого этажа река казалась обрамленной мерцающими огоньками. Если не вглядываться, можно было подумать, что находишься в каком-то богатом и красивом городе…
— Квартира замечательная, — добавила Барбара, с бесстрастным видом оглядывая свое жилище. — Стены тут добротные, но, когда мы сюда въехали, тут был бедлам.
— Барбара проделала потрясающую работу, — вмешался Джеки, достал косячок и предложил Марине. Она покачала головой. Тогда он принес ей бокал белого вина и чмокнул ее в щеку, словно старую знакомую. Она с удивлением отметила, что поцелуй ошеломил ее даже сильнее, чем косячок. Джеки взмахнул руками и показал на стены:
— До нас здесь жила последняя ассистентка Энник. Она натянула гамаки по всей квартире, и в них спали ее сестры.
Барбара взяла у мужа косячок, позволила себе вдохнуть скромную порцию и выбила его в маленькую серебряную пепельницу. Немного выждала и выдохнула.
— Энник просто хотелось чего-то приятного. Это единственное, что она мне сказала. Конечно, захочешь комфорта, когда выбираешься из джунглей. Захочешь красивых простыней, мягких банных полотенец…
— Бокал приличного вина, — добавил Джеки и поднял свой бокал, предлагая всем выпить.
Во всем этом было нечто элегантное — на столике букет каких-то белых цветов (Марина никогда таких не видела), низкая кожаная скамейка перед таким же длинным белым диваном. Стены окрашены в голубоватый цвет, такой бледный, что, возможно, он и не был голубоватым, а весь эффект состоял в вечернем свете. Да и сами Бовендеры, их физические достоинства сочетались с изысканностью обстановки. Браслеты Барбары, казалось, были вырезаны из того же дерева, из которого были изготовлены доски пола, а если приглядеться, то цвет пола выгодно оттенял теплый цвет ее кожи.
Но все же трудно было представить доктора Свенсон сидящей на этом белом диване.
Марина усомнилась, что нога исследовательницы ступала на этот пол.
— Где вы живете, когда она приезжает в город?
Барбара пожала плечами:
— Иногда мы просто переходим в комнату для гостей. Все зависит от того, нужны мы ей или нет в тот момент. Если у нас появляется время, мы едем в Суринам или Французскую Гайану, где Джеки может заниматься серфингом.
— Мне нужно в Лиму, — сообщил он, радуясь, что беседа коснулась и его, пусть даже мельком. — Там обалденные волны. Вот только добираться из Манауса в Лиму самолетом жутко стремно. Скорее пешком дойдешь.
Марина подошла к балкону.
Она не могла оторвать глаз от реки. Густая бурая жижа превратилась ночью в хрустальное зеркало.
— Я и не ожидала, что в Манаусе бывает так красиво, — призналась она.
Не ожидала она и «Мерсо» и сделала еще один глоток, невольно подумав, сколько все это стоит. Впрочем, «Фогель» не разорится. Стоимость квартиры в Манаусе, где исследовательница практически не живет, была пустяком по сравнению с возможными доходами, которые обещало принести открытие доктора Свенсон.
— Вспомните, когда-то здесь крутились огромные деньги, — сказала Барбара. — Жизнь в Манаусе была дороже, чем в Париже.
— Они пришли, построили, ушли, — проговорил Джеки, рухнул на диван и положил босые ноги на кожаную скамейку. — Когда варка каучука в джунглях перестала приносить огромные доходы, они быстренько свинтили отсюда. К радости местного населения.
— Но в городе все-таки много классных зданий. Вот наше, к примеру, не уступит парижским или лондонским, — сказала Барбара. — А Никсон исполняет свою работу консьержа весьма профессионально. Я часто говорю ему, что он мог бы устроиться на работу в Сиднее.
— Никсон? — переспросила Марина.
— Серьезно, — подтвердил Джеки; его глаза слегка покраснели.
— Вот только письма он передает неисправно, — сказала Марина и вдруг сообразила: — Или вы их все-таки получали?
Барбара выпрямила спину.
В туфлях на высоких каблуках она была выше Марины.
— Нет, не получали. Я уже вам говорила.
Марина пожала плечами.
— Значит, во всем виноват Никсон?
— Вся почта попадает в почтовый ящик и ждет Энник, — Барбара вышла в другую комнату и вернулась, держа за ручки аккуратный металлический ящик. Вероятно, праздные особы заказывают такие ящики по каталогу где-нибудь в США, если им неприятно складывать почту в картонную коробку.
— Глядите, — сказала она, — я его даже не проверяю. Энник сказала, чтобы вся почта шла прямо в ящик. Так мы и делаем. Ящик стоит в ее кабинете. — Она поставила ящик на скамейку возле пяток своего мужа. На загорелых ногах Джеки виднелись более светлые полоски от ремешков шлепанцев. — Сначала я отвечала на письма, сообщала людям, что они не должны приезжать сюда, но потом Энник решила, что любой ответ все равно воспринимается как поощрение, и не велела мне больше отвечать.
— Людям не требуется поощрение, они все равно приезжают, — вмешался Джеки.
Марина подошла к кожаной скамье и села рядом с ящиком, а бокал с вином поставила на пол. Она не спрашивала позволения — просто сунула пальцы в ящик и стала рыться в письмах. Вскоре увидела собственный почерк на белых конвертах с логотипом отеля.
— Бовендер, — сказала она и бросила первое письмо на скамью. Потом нашла два других. — Бовендер, Бовендер.
Джеки вытащил письмо из конверта.
— Дорогие мистер и миссис Бовендер, — начал он.
— Пожалуйста, перестань! — воскликнула Барбара и закрыла уши ладонями. — Я чувствую себя полной идиоткой. С этого дня я буду просматривать почту. Честное слово.
Марина повернулась к ней:
— Вы и счета не оплачиваете?
Джеки покачал головой.
— Все счета поступают прямо в Миннесоту. Клянусь, так было заведено с самого начала.
Конечно, тут все нормально.
Марина вернулась к ящику.
С одной стороны аккуратно стояли журналы — «Харперс», «Нью-Йоркер», «Сайентифик Американ», «Медицинский журнал Новой Англии». Еще там была масса писем от «Фогель», письма из других стран, из университетов, госпиталей, фармацевтических компаний.
Пальцы Марины перебирали, перебирали…
Барбара бессильно смотрела, как в корреспонденции ее работодательницы роется, в общем-то, почти незнакомая ей особа.
— Я не уверена, что мы поступаем правильно, — нерешительно проговорила она. Возможно, ей только сейчас пришло в голову, что она поступила опрометчиво, притащив ящик с почтой. — Вы ведь написали только три письма. Ей не понравится, что…
Вот оно, вот!
Марине не пришлось глубоко залезать в письма.
Ведь все было не так давно.
«Андерс Экман».
Она бросила голубой конверт авиапочты на свои письма.
Джеки тут же убрал ноги, словно Марина могла обжечь его.
Барбара наклонилась и взглянула на конверт:
— Боже, как вы думаете, от кого оно?
«Андерсу Экману, через доктора Энник Свенсон», — весьма неуклюжая фраза.
— От его жены, — сказала Марина.
Теперь она быстро находила письма по почерку Карен, который только что увидела.
Все ее письма, которые Марина теперь вытаскивала из ящика, вероятно, были написаны после отъезда Андерса в джунгли. Других адресов у Энник не было, вот она и писала на адрес доктора Свенсон в Манаусе. До этого она, вероятно, звонила ему или общалась по электронной почте, а в сентиментальном настроении посылала ему письмо на адрес отеля. Вероятно, рассказывала ему о мальчиках и о снеге, звала домой, почувствовав в его голосе нотки уныния, и вообще, потому, что они с самого начала необдуманно согласились на эту поездку.
Марина знала содержимое каждого письма; она роняла их одно за другим на кожаную скамейку, где недавно лежали пятки Джеки.
Она видела, как Карен сидела на высоком табурете за своим кухонным островком и писала страницу за страницей — по утрам, когда отвезла сыновей в школу, и вечерами, уложив их спать. Писала, наклонив голову, заправив за уши светлые волосы.
Марина читала надписи на конвертах, словно заглядывала через плечо Карен.
Письма приходили по одному и парами, даже по три. Карен писала их каждый день, может, дважды в день, так как больше ничем не могла ему помочь. Но она не помогала ему.
Марина не сомневалась: Андерс знал, что Карен пишет ему, что она любит писать письма, и знал, что эти письма оседают в Манаусе. Но, не получая их, он не знал, доходят ли его письма. Возможно, что Андерс думал, умирая: выбралось ли из джунглей хоть одно его послание? Ведь мальчишка в лодке, выдолбленной из ствола дерева, мог просто брать у него деньги, а конверты пускать по воде, как только заплывет за поворот, и тогда бы его письма читали лишь рыбы и речные дельфины.
Карен Экман превращала свою любовь в работу и усердно писала мужу. Плоды ее усердия теперь лежали на кожаной скамейке в апартаментах доктора Свенсон.
Барбара села рядом с мужем.
С бокалом в руке они смотрела на растущую гору конвертов.
— Что вы хотите с ними делать? — осторожно спросила Барбара, когда Марина просмотрела всю почту в ящике.
Марина наклонилась и подобрала несколько упавших на пол писем.
— Не знаю, — ответила она. — Я возьму их. Но пока не знаю.
— Вот это письмо другое, — сказал Джеки и достал из ящика конверт поменьше.
Марина взяла письмо и мельком взглянула на адрес:
— Оно от меня.
— Вы тоже ему писали? — спросила Барбара.
Марина кивнула.
Тут должны быть и письма написанные мальчишками. Карен подписывала за них конверты.
— Вы любили его?
Карен подняла голову и увидела на лице Барбары Бовендер неподдельный интерес.
— Нет, — ответила Марина и хотела добавить что-нибудь резкое, как вдруг в ее сознании возникла другая мысль: да.
Тут же к ее щекам прихлынула кровь.
Да. Она не любила его, когда он был жив, когда она писала это письмо. Но теперь? Теперь она думала об Андерсе, когда ложилась спать и пробуждалась по утрам. Когда шла по улицам Манауса и думала, что он тоже здесь ходил. Представляла себе, что находится рядом с ним, когда он умирает, — его голова лежит на ее коленях. Просто ей было больно думать, что он умирал в одиночестве. Вот она и влюбилась в своего умершего друга — хотя бы ненадолго, сейчас…
— Мы вместе работали, — пояснила она. — Над одной темой исследований. Вместе ели ленч.
Марина взяла свое собственное письмо. Конечно, там много статистики — она думала порадовать его снижением заболеваемости. Как хорошо, что он не получил это письмо.
— Мы семь лет проработали вместе. За это время привязываешься к человеку. Но о любви не было и речи.
Она положила письма на колени.
Для нее вечер закончился.
Она устала, ей взгрустнулось, и она даже не представляла, что еще могли сказать друг другу она и хозяева квартиры.
Но Бовендеры хотели, чтобы она осталась. Барбара сказала, что может приготовить легкий ужин, а Джеки предложил посмотреть фильм.
— У нас есть «Фицкарральдо», — сообщил он. — Круто?
— Вы можете даже переночевать у нас, если хотите, — предложила Барбара, и ее светлые глаза повеселели. — Это было бы так славно. Только договоримся, что завтра встанем не очень рано, а сейчас еще выпьем.
Двадцать лет разницы между Мариной и Бовендерами стали непреодолимым барьером. Каким бы жалким ни казался ей номер в отеле, она знала, что такая вечеринка ее просто убьет.
— Честное слово, я бы с удовольствием, но сегодняшнее солнце лишило меня сил.
— Ладно, тогда пусть Джеки хотя бы проводит вас до отеля, — сказала Барбара, а Джеки, в неожиданном порыве галантности, тут же вскочил и стал искать свои сандалии.
— Не беспокойтесь, все в порядке, — сказала Марина и сунула в сумку пачку писем.
Ей хотелось скорее уйти.
Барбара приуныла, как только поняла, что компания разваливается. Ее удручала собственная неспособность придумать что-нибудь более интересное.
— Всякий раз, встречаясь с вами, мы ухитряемся испортить наше общение, — со вздохом заявила она.
Марина заверила ее, что это не так.
Барбара встала у двери, прислонившись плечом к стене. Нет, она не блокировала выход, у нее не хватило бы решимости, но явно беспокоилась.
— Мне очень не хочется, чтобы вы говорили Энник про эти письма, — наконец сказала она, крутя на руке браслет. — Едва ли ей понравится, что я позволила кому-то рыться в ее почте, хотя вы имели полное право забрать письма супруги доктора Экмана.
Марине припомнилось, как давным-давно кто-то из ординаторов просил ее не говорить доктору Свенсон про результаты анализов, не подтверждавшие диагноз, так как это грозило ему провалом на экзамене. Не помогло — доктор Свенсон все равно обо всем догадалась.
— Сейчас у меня едва ли есть возможность сообщить ей что-либо.
Барбара сжала прохладными пальцами Маринину руку:
— Она у вас появится, когда вы встретитесь с ней.
— Эти письма принадлежат Андерсу и Карен. Больше никому.
Барбара слегка растянула в улыбке губы:
— Спасибо.
Вернувшись в свой номер, Марина положила письма на ночной столик и с сомнением посмотрела на аккуратную стопку. Ей не нравилось, что они лежат у нее. Несомненно, они были слишком личными, чтобы оставаться в почтовом ящике доктора Свенсон. Но и здесь им тоже не место.
Она убрала их в ящик столика, где они заняли место рядом с Библией на португальском языке, а потом позвонила Карен. Ей было необходимо услышать ее голос; может, он сотрет ощущение вины от неожиданного прилива любви, которую она почувствовала к Андерсу?..
— Я разбудила тебя? Уже слишком поздно? — спохватилась Марина. Она подумала об этом, лишь когда набрала номер.
— Я все равно не сплю, — ответила Карен. — После восьми мне никто не звонит, и это плохо. Все боятся разбудить мальчишек.
— У меня просто сбились представления о времени.
— Хорошо, что ты позвонила. Тем более что мальчишек теперь и пушкой не разбудишь. Сегодня утром я тебе тоже звонила. Мистер Фокс дал мне номер твоего сотового.
— Вы общаетесь с ним?
— Он регулярно нам звонит, — Карен зевнула. — Вообще-то, он лучше, чем я думала. Или очень одинок. Не знаю. Он сказал, что ты еще не нашла ее.
— Я нашла Бовендеров.
— Бовендеров! Господи, как они тебе?
— Андерс писал тебе о них?
— Очень мало. Они доводили его до бешенства, эти Бовендеры.
— Я его понимаю.
— Он подозревал, что они водят его за нос и нарочно не сообщают о нем доктору Свенсон. Хотя он никогда не был уверен, что они знают, где она проводит свои исследования. Ему пришлось долго терпеть их общество и изображать любезность.
— Что ж, мне предстоит то же самое. Сколько времени Андерс торчал в Манаусе, прежде чем попал к доктору Свенсон?
Карен задумалась.
— Месяц? Точно не скажу, но не меньше месяца.
Марина прикрыла глаза.
— Едва ли я выдержу месяц с Бовендерами.
— Что они говорят об Андерсе?
— Они даже не знали, что он умер.
Долгое молчание.
Там, в Иден-Прери, Карен положила трубку на стол, и Марине ничего не оставалось, как ждать. Она легла на спину и уставилась на бледное пятно на потолке, которое созерцала каждый вечер, после того как перебралась в этот номер. Она жалела, что не может положить руку на лоб Карен, погладить ее по волосам, сказать: «Держись, ты ведь сильная; так уж получилось».
Когда Карен вернулась, она учащенно дышала.
— Извини, — сказала Марина.
— Это накатывает так быстро, — сказала Карен, пытаясь справиться с дыханием. — Значит, они даже не знали о его смерти, потому что она им не сообщила.
Действительно, зачем ей это?
— Нет, тут другая причина — между ними нет регулярной связи. Она приезжает в город раз в несколько месяцев. И даже не получает все это время почту. — Марина еще не знала, что ей делать с письмами, но не хотела сейчас говорить о них Карен. За тысячу миль она слышала ее плач. Мальчики спали в своих кроватях. Пиклес тоже спал…
— Может, я позвоню мистеру Фоксу? — предложила она.
Мысль не очень удачная, но ничего другого ей не пришло в голову.
Карен снова положила трубку и высморкалась. Она пыталась взять себя в руки, сбросить с плеч огромный груз горя.
— Нет, не звони, — ответила она. — У меня так иногда бывает. Ничего не поделаешь.
— Я хотела сказать тебе другое.
— Догадываюсь.
— Тут все ужасно, Карен. Просто ужасно.
— Знаю, — ответила она.
В ту ночь, которая стала первой ночью болезни, ей снилось, что они с отцом плывут в маленькой лодке по реке и что лодка опрокинулась.
Отец утонул, она осталась одна в реке.
Лодка уплыла прочь.
Марина забыла, что отец не умел плавать.
— Ну, у меня есть для вас приятная новость. Она вам понравится, — сообщила ей по телефону Барбара.
Марина не общалась с Бовендерами несколько дней, с того самого визита к ним домой. Все это время она не только не выходила из отеля, но и очень редко вставала с постели. Она не знала точную причину своего недомогания — то ли это результат действия профилактических средств от болезней, вызванных насекомыми, то ли она все-таки подхватила одну из этих болезней, несмотря на профилактику. Еще она не исключала, что все ее симптомы — ломота в теле и характерная сыпь на коже — носили психосоматический характер.
Она с готовностью погрузилась в болезнь, чтобы скорее ее одолеть.
Но потом задумалась: не действовал ли точно так же и Андерс?
«У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли, и я боюсь, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга».
Марина прочла то письмо лишь один раз и все же запомнила его наизусть.
— Что же мне понравится? — удивилась она: в голову никак не приходило ничего, что могло ей понравиться в Манаусе.
— Мы идем в оперу! Энник резервирует ложу, а завтра открывается сезон. У нас есть ее билеты!
— Она резервирует ложу в опере?
У Марины даже не было сил для негодования, но поистине: есть ли этому предел?!
— Кажется, несколько лет назад был такой дождливый сезон, что ей пришлось надолго вернуться в город. По ее словам, опера тогда ее спасла.
— Ну, не думаю, что она спасет меня. Я болею и не выхожу в город.
— Вы едите что-нибудь? — спросила Барбара.
Вопрос был логичным. Здешний рынок кишел продуктами, способными убить всякого, у кого не окажется в кишечнике нескольких поколений нужных бактерий.
— У меня просто температура, — сказала Марина.
— Высокая или низкая?
— У меня нет термометра, — ей надоело разговаривать и хотелось положить трубку.
— Ладно, — объявила Барбара. — Я буду у вас через час и покажу вам несколько платьев.
— Я не хочу сейчас ни с кем общаться, и мне не нужны платья. Я признательна вам, но поверьте, я сама врач. Я знаю, что делаю.
— Нет, не знаете, — весело возразила Барбара.
Томо, консьерж отеля, с его чувством долга, которое превосходило все, на что была способна сама Марина, продолжал звонить в аэропорт по поводу ее багажа. Чемодан обнаружили в Испании, но потом опять потеряли. Еще Томо посылали в ее номер, когда кто-то из постояльцев звонил и жаловался на крики. Теперь же он заботился о Марине, потому что она заболела. Он приносил ей бутылки с сиропом сахарного тростника, газировку и жесткие сухие крекеры.
Надо признать, Марина, оказавшаяся на мели, без багажа, вызывала симпатию всего отеля, но все признавали за Томо право заботиться о ней.
И когда в ее дверь постучали — в какое время, она не могла сказать (сон был для нее наркозом, она периодически выныривала из него, а потом погружалась снова), — Марина подумала, что это Томо.
Она закуталась в лишнюю простыню, заменявшую ей халат, и открыла дверь.
Барбара строго оглядела ее с ног до головы.
— Ох, вы плохо выглядите, — проговорила она, растягивая гласные. — Почему вы мне не позвонили?
Марина, разочарованная тем, что теперь ей придется долго разговаривать, а не спать, отступила в свой темный и затхлый номер.
Барбара прошла за ней.
— Я принесла вам полезные вещи, — она показала небольшой грязноватый бумажный пакет и сумку из гобеленовой ткани. Уборщицы не заходили к Марине несколько дней, потому что она все время спала. На полу под ногами хрустели кусочки крекеров.
— Нельзя так жить, — с этими словами Барбара раздвинула шторы.
— Мои стандарты жизни сильно изменились, — Марина рухнула на постель.
Если кто-то думает, что заснуть при постороннем человеке трудно, он ошибается. На самом деле нет ничего проще.
Барбара достала из пакета бумажный стакан и сняла крышку.
— Вот, — она протянула стакан Марине. — Сядьте. Вы должны это выпить, пока горячее.
Марина наклонилась и понюхала содержимое стакана. Там была река, уваренная до тухлой жижи. Даже цвет тот же. Пар, поднимавшийся с ее поверхности, напоминал тяжелый утренний туман.
— Где вы это взяли?
— На рынке у шамана. Не говорите ничего о шамане, пока не попробуете. В этой стране меня кусали все насекомые. У меня были такие жуткие болячки, такая температура, что вспоминать страшно. Джеки однажды сильно отравился. Он съел жареную черепаху, и это был идиотизм с его стороны. Он умирал у меня на глазах. Нас каждый раз спасал шаман. Я ему абсолютно доверяю и готова открыть для него счет.
Конечно же, шаман тоже будет получать прямую оплату от «Фогель».
— Но ведь шаман меня даже не видел, — возразила Марина, пытаясь воззвать к логике там, где ее и в помине не было. — На чем основан его диагноз? Да и вы меня тоже не видели.
— Я объяснила ситуацию. Вернее, Милтон вместо меня объяснил ситуацию, после того как я объяснила ее Милтону. Шаман говорит не на том же португальском, что я, а мне было важно объяснить все точно. Кстати, Милтон желает вам скорого выздоровления.
Она прижала стакан к ключице Марины и держала его так, пока Марина не взяла его в руки.
— Какой-то идиотизм, — заявила Марина, глядя на мутную жидкость.
Стакан был теплый. Запах поднимался к ней слоями: вода, рыба, грязь, смерть.
— Пейте! — резко прикрикнула Барбара. — Я уже устала вас уговаривать. Пейте все залпом, быстро! Пейте, черт побери!
Марина, удивленная силой напора и бешенством на лице Барбары Бовендер, подчинилась и одним большим глотком выпила вонючую жидкость. На дне она была еще более густой и вязкой; крошечные кусочки чего-то твердого застряли у нее в горле. …Лодка, в которой они плыли, была выдолблена из ствола дерева. Их с отцом выбросило в реку. Вода попала ей в глаза, нос и рот. Марина пошла на дно еще до того, как сумела поплыть, и у нее остался только один вкус — реки. Она уже успела забыть этот вкус…
— Запрокиньте голову назад! Дышите! — кричала Барбара. — Не вздумайте все вытошнить!
Встав на колени перед Мариной, она положила руки на ее колени.
Мистер Фокс недавно определил разницу между Мариной и Андерсом: мол, Андерсу не хватило здравого смысла вернуться домой сразу, как только он заболел. Ох, ее желание вернуться тоже мало что значило. Сейчас она просто не смогла бы. Ее трясла лихорадка, она волнами прокатывалась по ее влажной от пота коже, вызывала конвульсии в позвоночнике…
— О'кей, — Барбара похлопала Марину по коленям. — Теперь другое дело. Сейчас вам будет плохо, по-настоящему плохо, но совсем ненадолго, на час или чуть больше. Все зависит от того, что нужно сломать у вас внутри. После этого станет абсолютно хорошо. Более чем хорошо. Я с радостью посижу с вами. Я свободна весь день.
Марина взглянула на гостью, но увидела лишь свет ее волос, словно удалявшийся в туннель.
И сказала, что не хочет, чтобы Барбара осталась.
Барбара разочарованно пожала плечами и взяла в руки ледяные пальцы Марины:
— О'кей, я вернусь в пять часов. Мы решим, какое платье вы наденете завтра в оперу. Я привезла несколько таких, которые будут красиво на вас смотреться. Как удачно, что у нас оказалась такая же высокая знакомая, — она пристально вгляделась в Марину: — Вам хочется стошнить? Постарайтесь удержаться как можно дольше. Чем дольше — тем лучше подействует лекарство. Дышите глубже — это помогает.
Пот градом тек по лбу Марины, по ее щекам и шее. Прозрачная жидкая слизь текла из носа, текла даже сильнее, чем пот и слезы из глаз. Марина даже не пыталась что-то сделать, ясно понимая, что никак не сможет это остановить. Дрожь сотрясала ее так, что стучали зубы, и она старалась держать рот открытым.
Даже если существует противоядие, она все равно не получит его вовремя. Это конец всего.
Сейчас она поняла, что такое — конец всего.
Если она все же выживет и столкнется с этим еще раз, она сможет назвать это по имени. Последнее, о чем отчетливо подумала Марина: интересно, она жертва убийства или самоубийца, раз сама выпила яд?..
Вдалеке, за городом, орали древесные лягушки, и от глубокого, ритмичного пульсирования их голосов бешено стучало ее сердце.
Марина проснулась на прохладных кафельных плитках в ванной, ее голова покоилась на стопке полотенец. Открыв глаза, она увидела крупного ярко-красного паука, ползущего по краю раковины.
Сколько прошло времени, она не знала и была этому рада.
Она пошевелила пальцами, сделала вдох, выдох, раскрыла и закрыла рот. Недомогание, вызванное снадобьем шамана, покинуло ее тело и в ярости своего отступления унесло с собой и изначальную болезнь.
Марина была жива и вроде бы здорова.
Из-за неудобной позы болело бедро, но это уже мелочь…
Медленно, осторожно она встала, перелезла через край ванны, села в нее. Включила горячий душ, постепенно перешла на прохладную воду. Почистила зубы и выпила бутылку воды. Глаза, носоглотка еще были воспалены, но ясность в голове говорила о конце болезни. Она наклонила голову вправо, потом влево. Обернула ее полотенцем, прошла в спальню и обнаружила, что там все чисто убрано, а Барбара Бовендер сидит в кресле у окна и читает «Медицинский журнал Новой Англии».
— Вы поглядите, кто пришел! — воскликнула Барбара.
— Вы ведь должны были уйти, — проговорила Марина, но ее голос был еле слышен. Она прокашлялась, пытаясь оживить ободранные рвотой голосовые связки. — Вы ведь собирались уйти.
Она нашла банное полотенце, аккуратно сложенное на кровати, и завернулась в него.
— Я чуть было не ушла, но вам очень быстро стало плохо. Начало действовать лекарство. Тогда я решила остаться и проследить, чтобы вы не упали и не разбили голову об унитаз. Но сейчас вам лучше, правда? Вы выглядите гораздо лучше.
— Да, — скупо ответила Марина.
У нее не поворачивался язык благодарить особу, которая ее отравила, но она не могла и отрицать, что яд улучшил ее состояние.
— Эту статью я прежде не читала, — сказала Барбара, приподняв журнал. — Она увлекательная, даже научная ее часть, которую я не очень понимаю. Я вот думаю, как удачно получилось, что мне пришлось провести пару часов в вашем номере. Должна признаться, что до этого я не очень понимала суть работы Энник. Подумать только, что женщины смогут не торопиться и рожать детей, когда им удобно — в сорок, пятьдесят, даже в шестьдесят лет. Как здорово, — Барбара помолчала и взглянула на Марину. — Знаете, я как-то еще не спросила, есть ли у вас дети.
— Нет, — ответила Марина.
Кондиционер был установлен на режим сильного охлаждения, и она уже дрожала от холода.
— Мне нужно одеться.
Впервые за много дней ей захотелось есть.
— Ах, конечно, — Барбара встала с кресла. — Можно, я возьму журнал? Джеки тоже будет интересно.
— Хорошо, — согласилась Марина.
— Посмотрите платья, какое-нибудь да подойдет, — Барбара остановилась у двери. — Я очень рада, что лекарство помогло и вам стало лучше. Я расскажу шаману, он тоже обрадуется. Мы заедем за вами завтра в семь, договорились?
Последний вопрос был формальным и не требовал ответа.
Не успела Марина раскрыть рот, как Барбара Бовендер удалилась, захватив с собой медицинский журнал.
