Глава 10

Мы уехали из города не только из-за того, что я забрался на участок родителей того мальчика и мама боялась столкнуться с ними лицом к лицу. Дело было еще и в ребятах постарше, подростках.

Первый раз это случилось всего через несколько дней после трагедии. В начале вечера в дверь постучали, мама открыла, и я из задней комнаты услышал чей-то незнакомый голос. Я ничего плохого и не подумал, но дверь вдруг захлопнулась, а через секунду мама, появившись на пороге, велела мне отправляться к себе в спальню. Голос у нее скрежетал, как наждак по камню, так что я поскорее прошмыгнул по лестнице наверх и юркнул в постель. Стояло лето, и окно не закрывали, так что я слышал, как на улице кто-то переговаривается, и все не мог понять, в чем же дело. Через пару минут я не выдержал, поднялся и выглянул наружу. На тротуаре перед нашим домом тусовалась компания, как мне показалось, совсем взрослых парней, хотя на самом деле им было вряд ли больше, чем мне сейчас. Просто стояли и болтали в душных летних сумерках — двое с велосипедами, некоторые с банками то ли газировки, то ли чего покрепче в руках. Я не увидел в них ничего опасного и не представлял, что они могли сказать маме, чтобы она захлопнула дверь у них перед носом и потом так странно разговаривала. Вдруг один из них поднял голову и заметил меня в окне. Не говоря ни слова, он указал на меня другим, и все повернулись в мою сторону. Реакция последовала неожиданная — кто-то заулюлюкал, кто-то изобразил деланый испуг, и я услышал, как они выкрикнули какое-то непонятное слово. Один из них швырнул пустую банку; она не долетела до окна и упала на живую изгородь, отделявшую наш двор от соседского. В этот самый момент показалась полицейская машина — мама, видимо, бросилась к телефону, прежде чем я успел даже взбежать по лестнице. Выкидывая на бегу свои банки, подростки кинулись врассыпную. Когда полиция уехала и мама разрешила мне спуститься, я спросил, что они сказали ей, но она не захотела говорить. Вымученно улыбнувшись, она потрясла головой и ответила, что они просто глупые мальчишки.

На следующий вечер подростки вернулись опять. В этот раз мама, наученная горьким опытом, не стала им открывать, а сразу же отправила меня наверх, и не в мою спальню, а в ее, окна которой выходили на задний двор. До меня все равно доносились голоса с улицы, хотя я не мог разобрать, перекликаются ли они между собой, или кричат что-то мне. Потом эта компания так и продолжала собираться у нашего дома, но, поскольку больше они ничем не бросались и ничего противозаконного не делали, полиция со временем приезжать перестала.

Все это тяжело подействовало на маму, она ходила как пришибленная, похудела и осунулась, под глазами залегли круги, дыхание стало несвежим. Как-то в пятницу, уже засыпая, я услышал снаружи какое-то шипение внизу, под окном. Сперва я вообразил, что в сад заползла гигантская змея, но потом до меня донеслись сдавленные смешки — опять эти противные подростки. Я хотел пойти сказать маме, затем решил, что не стоит — пусть себе дурака валяют, все лучше, чем ломиться внутрь и доводить ее до слез. На следующее утро мы вышли из дома, собираясь в город, мама повернулась, чтобы запереть дверь, да так и застыла с ключом в руке. Я стоял позади. Не понимая, в чем дело, я шагнул в сторону и увидел выведенную красной краской надпись: «Маньяк-убийца». Ключ в замок так и не попал. Мама схватила меня за плечо, втащила внутрь и, с треском захлопнув дверь, сразу поднялась к себе. Я тоже пошел в свою комнату, лег на кровать, и так, в тишине и молчании, мы пролежали несколько часов. Может быть, мама потихоньку плакала — последнее время с ней это часто бывало. До меня же только спустя время дошло, что маньяк-убийца, о котором говорилось в надписи, — это я и есть.

Что мы не задержимся в Клифтоне, стало понятно, когда к нам как-то зашел мистер Моул. Маму даже до несчастья нельзя было назвать очень дружелюбной, и соседи нечасто к нам наведывались, но мистера Моула мы оба любили, и он, кажется, тоже хорошо к нам относился, несмотря на мамину закрытость и сдержанность. Когда стряслась беда, он приходил к нам спустя несколько дней и заглянул еще раз вскоре после того, как на двери появилась надпись. Мистер Моул был одним из тех соседей, с которыми мама иногда оставляла меня, и я не один день провел у него дома, читая или играя, пока он сидел со своей газетой, мыл посуду или подстригал лужайку. Мне с ним нравилось, я больше всего любил оставаться именно у него, и к нему мы шли в первую очередь, но иногда его не оказывалось дома или он неважно себя чувствовал, так что приходилось отправляться к кому-то еще. Такие дни всегда тянулись долго и нудно. Миссис Армер вечно заставляла меня помогать ей печь и убираться, а еще пыталась научить вязать. У мистера и миссис Сидалл не было своих детей, и они смотрели на меня как на диковинного зверя из зоопарка, который того гляди взбесится и начнет крушить все вокруг. Они не разрешали включать телевизор, а в три часа миссис Сидалл отправлялась вздремнуть после обеда, и нужно было вести себя еще тише, чем весь день до того. Мистеру Сидаллу жена, похоже, наказывала не спускать с меня глаз, хотя он и понятия не имел, что со мной делать и как обращаться. Поэтому мы сидели в гостиной, оба притворяясь, что читаем, а время все тянулось и тянулось, и час, казалось, превращался в десять. Неподвижная тишина у Сидаллов в какой-то степени подготовила меня к дальнейшей жизни в собственном доме после случившегося несчастья.

Зато мистер Моул — с ним все было совсем по-другому. Он не следил за каждым моим шагом, не ходил за мной по пятам. Я мог пойти куда угодно, включить телевизор, когда мне захочется, и смотреть все, что понравится. Когда он работал в саду или прибирался дома, я мог взяться ему помогать, а мог сидеть на диване с книжкой, и он спокойно делал все сам. После обеда, правда, я должен был вместе с ним выгуливать его пса, Грязлика, но мистер Моул всегда давал мне подержать поводок, и обязанность превращалась в удовольствие. Однажды, когда мама прихворнула и уехала на пару недель к тете Сандре, чтобы та за ней ухаживала, я остался у мистера Моула — не пропускать же столько занятий. Отличное было время! Мы питались рыбой с жареной картошкой из ближайшей закусочной, а по вечерам, когда мистер Моул пил пиво, он разрешал и мне добавить немножко в свой лимонад. Я мог ложиться позже, чем дома, и смотреть программы, которые мама в жизни не позволила бы мне включить. Когда эти две недели прошли, думаю, не я один жалел, что надо расставаться.

— Нам хорошо жилось вдвоем, правда, Дональд? — сказал мистер Моул, когда мама вернулась и мне пора было собирать вещи. С ним интересно.

После того как появилась надпись на двери, он принес нам овощей со своего огорода и прошел с нами на кухню, разговаривая преувеличенно громким и преувеличенно бодрым голосом. Я отвечал на его расспросы и все ждал, когда же что-нибудь скажет мама, но она так и не произнесла ни слова, только смотрела на ящик на столе, будто там лежали не капуста с картошкой, а мертвые щенки. Мне показалось, она вот-вот расплачется. Когда стало ясно, что от нее ничего не добьешься, мистер Моул принялся тереть макушку, повторяя: «Ну что ж, ну что ж…» — и скоро ушел. Так я понял, что в Клифтоне мы не останемся. Смерть маленького мальчика, мое ночное проникновение в сад его родителей и банда противных подростков — все вместе сделало жизнь в городе невыносимой в маминых глазах. Как ни добр был к нам мистер Моул, ничто не могло удержать нас здесь.