26
У моей новой матери была большая черная морда и теплый розовый язык. Меня словно по голове ударило, когда стало ясно, что все началось заново.
Теперь у меня было восемь братьев и сестер – черных, здоровых и готовых играть без устали. Мне, впрочем, больше нравилось бродить в одиночестве и размышлять, почему я опять щенок.
Мы никогда не встретились бы с Итаном, если бы я – Тоби – не научился открывать калитку и не узнал, живя в трубе, что по ту сторону забора нечего бояться. С Итаном я – Бейли – узнал любовь и дружбу. Я чувствую, что выполнил свое предназначение просто тем, что сопровождал моего мальчика во всех его приключениях. Еще Итан научил меня на пруду, как нужно спасать, – и я – Элли, – научившись искать и показывать, спасла маленького мальчика из тоннеля с водой. Мне не удалось бы так справляться с работой, не поживи я с Итаном – строгая холодность Джейкоба стала бы невыносимой и болезненной для меня.
Но теперь-то? Что еще может произойти, чтобы оправдать мое новое появление как щенка?
Мы жили в чистой и аккуратной клетке с цементным полом; дважды в день приходил человек, чистил клетку и выпускал нас во двор – повозиться в траве. С нами проводили время другие мужчины и женщины – поднимали нас и рассматривали лапы; несмотря на то что с ними было приятно, ни от кого не ощущалось такой любви, как от Итана, Майи или Эла.
– Поздравляю, полковник, отличный помет, – сказал один, подняв меня в воздух. – Срубите деньжат.
– Меня беспокоит как раз тот, которого вы держите, – сказал второй человек. От него пахло дымом; по тому, как реагировала на него моя новая мать, когда он приходил в клетку, стало понятно, что он – хозяин. – Какой-то вялый.
– А ветеринару его показывали? – Первый перевернул меня, сунул большие пальцы под губы, открыв зубы. Я не возражал; мне только хотелось, чтобы меня оставили в покое.
– Вроде бы ничего не нашли. Просто ходит сам по себе и спит, – ответил тот, которого звали Полковник.
– Ну что ж, не всем быть чемпионами, – сказал первый, опуская меня.
Полковник смотрел мне вслед, и я чувствовал его недовольство. Не знаю, что я сделал неправильно, но было ясно, что тут я надолго не задержусь. Если мои прежние жизни меня и научили чему-то, так это тому, что люди, у которых помет щенков, любят их, правда, не настолько, чтобы оставить себе.
Впрочем, я ошибался. Через несколько недель большинство моих братьев и сестер разобрали, и нас осталось трое. Я чувствовал печальное смирение моей новой матери, которая перестала нас кормить, но еще подставляла нос, когда мы тянулись, чтобы лизнуть ее. Ей было не впервой.
Следующие несколько дней приходили люди, чтобы поиграть с нами – сажали в наволочку, звенели перед носом ключами, бросали мячик, – посмотреть, что мы будем делать. Казалось, что не очень разумно так обращаться с щенками, но люди были очень серьезны.
– Дорого за такого маленького, – заметил Полковнику кто-то.
– Отец – двукратный победитель национальных конкурсов; мать выставлялась в штате шесть раз подряд и два раза побеждала. Вы не зря потратите деньги, – сказал Полковник.
Они пожали друг другу руки – остались только я, мать и сестра, которую я назвал Прыгунья, потому что она постоянно прыгала на меня, будто из засады. Когда забрали второго брата, Прыгунья безжалостно напала на меня: пришлось защищаться. Полковник обратил внимание на мою активность, и я ощутил от него облегчение.
Потом Прыгунью забрала женщина, от которой пахло лошадьми, и я остался один – честно говоря, был не против.
– Видимо, придется снизить цену. Жаль, – сказал Полковник через несколько дней. Я даже не стал поднимать голову и не побежал к нему, чтобы он не так расстраивался из-за меня.
Честно говоря, я пал духом. Невозможно было понять, что со мной произошло, почему я снова щенок. Меня мучила мысль о том, что снова придется проходить обучение, учиться искать с кем-нибудь – не с Майей или Джейкобом, – жить иной жизнью. Я чувствовал себя плохой собакой.
Я не подбегал к забору, чтобы встретить людей, которые приходили, даже детей. Не хотелось начинать все сначала. Единственным ребенком, который меня интересовал, оставался Итан.
– Что с ним не так? Он болен? – спросил однажды кто-то.
– Нет. Просто ему нравится быть самому по себе, – ответил Полковник.
Человек зашел в клетку и поднял меня, внимательно рассматривая голубыми глазами.
– Так ты, значит, мудрик? – спросил человек.
Я почувствовал интерес в его голосе и понял, что сегодня покину клетку. Я подошел к моей новой матери и на прощание лизнул ее в нос.
– Дам двести пятьдесят, – сказал человек с голубыми глазами. Я ощутил, как поразился Полковник.
– Что? Сэр, родословная этого пса…
– Да, я читал рекламу. Послушайте, я покупаю для подруги. Она не будет с ним охотиться; она просто хочет собаку. Вы сказали, что можете уступить. И вот что я подумал: у вас трехмесячный щенок, вы занимаетесь разведением, значит, есть причина, почему этого никто не взял. Не думаю, что он вам нужен. В Интернете я могу найти лабрадора просто задаром. Но у этого, полагаю, все бумаги и родословная, так потрачу двести пятьдесят баксов. Или что, за этим псом очередь выстроилась? Не похоже.
Немного погодя человек посадил меня на переднее сиденье машины и пожал руку Полковнику, который даже не потрепал меня на прощание по голове. Потом человек дал Полковнику маленькую бумажку.
– Если будете искать недорого шикарное авто, позвоните, – улыбаясь, сказал он.
Я оглядел нового хозяина. Мне понравилось, что он разрешил мне быть собакой переднего сиденья, но когда он бросил на меня взгляд, я почувствовал не любовь, а полное безразличие.
Вскоре стало ясно, в чем дело: мне предстояло жить не с этим мужчиной, которого звали, как выяснилось, Дерек. Жить я буду у женщины по имени Венди; она завизжала и запрыгала, когда Дерек принес ей меня. Венди и Дерек тут же начали бороться, а я отправился исследовать квартиру, где предстояло жить. Повсюду были разбросаны туфли и одежда, на низеньком столике у дивана стояли коробки с налипшими высохшими остатками еды. Я вылизал их дочиста.
Дерек и к Венди не испытывал особой любви, хотя обнимал ее, уходя. Я помню – когда Эл выходил из дома, яркий всплеск его любви к Майе заставлял меня вилять хвостом. А этот человек был совсем другой.
Любовь Венди ко мне была ясной, но странной – смесь непонятных мне эмоций. В следующие несколько дней она называла меня Медвежонок-Пух, Гугл, Снуп-Дог и Фисташка. Потом я снова стал Медвежонок-Пух, а потом осталось «Медвежонок» с вариациями: Медвежонок-Бу, Медвежонок-Мишка, Сладкий Мишка, Мишка-Обнимашка и Чудный Медвежонок. Она хватала меня, расцеловывала и тискала, словно ей было мало; звонил телефон, и она бросала меня на пол, чтобы взять трубку.
Каждое утро Венди раскидывала вещи, вся в растрепанных чувствах, повторяя «опаздываю, опаздываю!». Потом хлопала дверь, и я оставался один, безумно скучая.
Она оставляла на полу газеты, но мне не удавалось вспомнить – нужно писать на них или не нужно, приходилось делать и то, и другое. Зубы ныли, пасть наполнялась слюной, так что пришлось пожевать пару туфель, – когда Венди увидела, то долго визжала. Иногда она забывала покормить меня, и приходилось искать что-нибудь в мусорном баке; тогда Венди снова начинала визжать.
Насколько можно было понять, жизнь с Венди не имела вообще никакой цели. Мы не тренировались, почти не гуляли. Вечером Венди открывала мне дверь во двор, а днем открывала очень редко и с каким-то непонятным страхом, как будто мы делаем что-то плохое. Я был так расстроен, так полон нерастраченной энергии, что начинал лаять и лаял иногда часами – мой голос отражался от стен.
Однажды в дверь громко постучали.
– Медвежонок! Сюда! – прошипела Венди. Она заперла меня в своей спальне, но я слышал человека, который говорил с ней. Он был разъярен.
– Собак держать не разрешается! Так сказано в договоре! – Я насторожился при слове «собак» – может, человек сердится из-за меня? Насколько помню, я не делал ничего плохого, однако в этом дурацком доме совсем другие правила, так что кто их разберет.
Собираясь на работу в следующий раз, Венди, нарушив собственное правило, позвала меня и велела сесть. На нее не произвело впечатления даже то, как я умею садиться по команде, – а ведь она меня не учила.
– Слушай, Медвежонок, нельзя лаять, пока меня нет, понял? Я попаду в беду с соседями. Не лаять, ясно?
Среди ее чувств я ощущал печаль. Может, она тоже весь день скучает? Почему же не берет меня с собой? Я люблю кататься на машине!..
Через день Венди одной рукой открыла дверь, а другой вытащила из-за двери листок бумаги. Я подбежал к двери – мой пузырь горел, но Венди меня не выпустила. Вместо этого она посмотрела на бумагу и начала сердито кричать. Мне не оставалось ничего другого, как присесть на пол в кухне; она стукнула меня ладонью по заду и открыла дверь.
– Давай, можешь выходить; все и так уже знают, что ты здесь, – пробормотала Венди. Я доделал свои дела в саду. Жаль, что я напачкал в кухне, но выбора у меня не было.
На следующий день Венди проснулась поздно; мы сели в машину и долго-долго ехали. Пришлось ехать на заднем сиденье, потому что на переднем были сложены разные вещи, зато Венди опустила стекло, и я мог высунуть нос в окно. Мы затормозили на дорожке у маленького дома, у которого стояло несколько машин, – по запаху было ясно, что они давно не двигались.
Дверь открыла пожилая женщина.
– Привет, мам, – сказала Венди.
– Вот этот? Громадный. Ты говорила – щенок.
– Я зову его Медвежонок; ну, что скажешь?
– Нет.
– Мам! У меня нет выбора! Я получила уведомление! – сердито крикнула Венди.
– И о чем ты только думала?
– Это подарок от Дерека! Что я могла сделать, вернуть?
– Зачем он подарил пса, если тебе нельзя держать в квартире собак?
– Потому что я сказала, что хочу собаку, ясно? Я сказала, что хочу собаку. Господи…
Чувства, которые испытывали друг к другу две женщины, были так сложны, что разобраться в них я не мог. Мы с Венди провели ночь в маленьком доме, трясясь от страха: там был человек по имени Виктор, который пришел, когда стемнело. Он был настолько полон злобы, что все вокруг казалось страшным и опасным. Пока мы с Венди спали в узкой кровати в тесной задней комнатке, Виктор орал в другой части дома:
– Я не потерплю тут никакой собаки!
– Это мой дом, и я буду делать, что захочу!
– Зачем нам собака?
– Глупый вопрос.
– Заткнись, Лиза, просто заткнись.
Венди зашептала мне:
– Все будет хорошо, Медвежонок. Я не дам тебя в обиду. – Она была такая печальная, что я лизнул ее руку, но она только заплакала.
На следующее утро две женщины стояли на улице рядом с машиной и разговаривали. Я обнюхивал край дверцы, ожидая, когда меня впустят. Чем быстрее мы с Венди уедем отсюда, тем лучше.
– Боже, мама, как ты его терпишь? – сказала Венди.
– Он не такой плохой. И он лучше, чем твой отец.
– Только не начинай!
Я понюхал воздух – он принес кислый запах мусора, сваленного рядом с домом; если честно – запах восхитительный. Я бы не прочь там когда-нибудь покопаться.
– Ладно, позвони из дома, – сказала пожилая женщина.
– Обязательно. Позаботься о Медвежонке.
– Ага. – Женщина взяла в рот сигарету и, закурив, резко выдохнула дым.
Венди присела рядом со мной; ее печаль была так сильна и знакома, что я уже знал, что будет дальше. Она погладила мою морду и сказала, что я хорошая собака, потом открыла дверцу и скользнула в машину – а меня не пустила. Я не удивился, когда машина поехала прочь, хотя так и не понял, в чем я виноват. Если я такая хорошая собака, почему меня бросает хозяин?
– И что теперь? – пробормотала стоящая рядом женщина, попыхивая сигаретой.
