Он выходит из офиса и следует старым знакомым маршрутом. Свернув на съезд на Аппер-рэндальф-драйв и увидев издалека свой дом, Тодд ждет приступа ностальгии, но этого не происходит, может, он просто не заметен за помойкой всех остальных чувств. На самом верху этой кучи мусора – мрачные предчувствия. Он вообще не знает, чего ждать. По телефону ее голос звучал довольно дружелюбно, но сейчас особенное время. Как бы то ни было, надо будет постараться кое-что забрать – как минимум несколько свитеров и зимнее пальто. И придется оставить их в багажнике, иначе Наташа поймет, где он был. Она и без того может догадаться. У нее нюх как у шакала. Тодд якобы ужинает с Гарри, чтобы обсудить с ним контракты, но она может его как-нибудь проверить. Это будет первый вечер, который они проведут не вместе с самого переезда.

Тодд ставит свой «Порш» на 32-е место на стоянке и на короткий миг упивается чувством царской власти. Хоть это и абсурдно, он не может не думать о том, что это его территория. Эти шестьдесят квадратных метров асфальта принадлежат ему – он тут хозяин – в том числе и 33-е парковочное место, где стоит «Ауди» Джоди, а значит, и эта «Ауди» – тоже его собственность.

Эта гордость хозяина зудит в нем и когда он, поднявшись в лифте, открывает квартиру собственным ключом. Богатый аромат готовящейся еды приветствует Тодда еще перед дверью, вызывая ту самую ностальгию, которую он ждал. Фрейд встречает его, вставая на задние лапы и крутясь волчком. Выглядит пес прекрасно – глаза сверкают, шерсть блестящая и шелковистая. Тодд шагает через гостиную, оценивая ее свежим взглядом, словно его не было очень долго. Она рождает некое ощущение богатства, которое, наверное, примелькалось, пока он тут жил, или, может, уже привык к запущенности нынешнего жилища, поскольку ключевой способ ведения хозяйства у Наташи – заваливать все существующие поверхности мусором повседневной жизни.

Он надеется найти Джоди в кухне, но там ее нет, зато когда Тодд оборачивается, она оказывается прямо перед ним. Она меньше, чем он ее помнит, помимо этого появились и другие отличия – она кажется более хрупкой, шея длиннее, кожа белее, черты лица как будто несколько сдвинуты. Неужели Джоди могла так сильно измениться лишь из-за того, что он на нее не смотрел?

На ней бежевые повседневные брюки с белой рубахой. Может, для нее это и не событие, не большое воссоединение или окончательное расставание, которые по очереди Тодд воображал себе. Она смотрит на его кашемировый пиджак и непривычно длинные волосы несколько вопросительно. Тодд хотел ее поцеловать, но вместо этого поворачивается в сторону кухни.

– Налить? – предлагает он.

Старые привычки позволяют им преодолеть первую неловкость встречи, но когда он достает стаканы и «Столичную» из морозилки, а она нарезает петрушку и выкладывает на тарелку крошечных рачков, становится пронзительно ясно, что теперь все уже совершенно не так, как раньше. Их беседа такая вежливая и высокопарная, они настолько точно взвешивают все свои движения и следят за дистанцией, что можно было бы подумать, будто эти двое вообще не знакомы. Когда они чокаются и делают первые согревающие глотки, он садится на стул и смотрит, как она нарезает на четвертинки лимон. Джоди с улыбкой предлагает закуску, но Тодд лишь замечает, каким далеким стал ее взгляд. Он жует, глотает, а она ходит по кухне в этой своей строгой белой рубахе, застегнутой до уровня ключиц, и он пытается вспомнить, как она выглядела голой.

Разговор за ужином крутится вокруг работы, другие темы избегаются: его новая жизнь, ее одинокие ночи, его скорое отцовство, все, что касается будущего. Слонов никто не примечает. Тодд упорно жалуется на трубы и плесень. Джоди рассказывает, что изменилось в жизни у клиентов. Узнав, что Мисс Хрюшка ждет ребенка, не зная, от мужа он или от любовника, Тодд вынужден рассмеяться. Она ему никогда не нравилась, как, впрочем, и никто другой, кто поддерживает длительные отношения вне брака, то есть, по сути, полигамию. Короткий роман – это одно, секс с проституткой – одно, а когда ты пытаешься быть одновременно с двумя на долгосрочной основе – это вот нечестно, и может кончиться исключительно плохо.

Вот Джоди всегда понимала, что он такой; она видела картину в целом. Пока они были вместе, Тодд принадлежал ей, и она это знала. Многие женщины – наверное, даже большинство – психовали бы из-за крошечных неверностей, бесились из-за каждого пустякового флирта и шалостей на стороне. Возможно, он слишком бездумно принимал терпение и сдержанность Джоди как само собой разумеющееся, не испытывая к ней достаточного уважения за то, что она мирится с его слабостями. Такую ошибку нетрудно допустить. Джоди вообще умеет принимать людей такими, какие они есть. Ее непросто запугать или вывести из равновесия. Она размеренна во всем, умеет верно оценивать масштаб, не склонна тревожиться и раздувать проблемы.

Они съедают салат, моллюсков, лосося, запеченного в тесте, и Тодду начинает казаться, будто он и не уходил. Вот они сидят за столом на обычных местах, ужин подан на привычных тарелках. Джоди не только одета, как всегда, но она еще и не посчитала нужным использовать хрустальные бокалы или столовое серебро, даже скатерть не постелила. Все очень вкусно, но Джоди вообще хорошо готовит. Она поставила свечи и положила салфетки, но и это было всегда.

И тут до него доходит. Джоди нарочно сделала все как обычно. Это не уникальное событие, а нечто стандартное, такое, что повторяется не раз. Она хочет, чтобы все было как всегда, ведет себя так, словно ничего не изменилось. Приготовить для него ужин – для нее привычное дело, а она всегда получала удовольствие от рутины и опиралась на нее, это залог ее счастья, основа ее бытия. Бутылка вина, приготовление пищи, домашний уют, все отклонения от привычного сценария предсказуемы, комфорт, на который можно положиться. Теперь Тодд точно понимает, что к чему. Это почти как игра.

Он виновен в том, что недооценил ее. Джоди поразительно умна в практическом плане. В ней есть притягательная ясность. Ему приходит в голову мысль, что мужчины будут обращать на нее внимание, может, уже обратили. Не исключено, что пока его не было, кто-то другой ужинал с этих самых тарелок. Возможно, что эти другие мужчины любили ее, спали с ней в их кровати, пользовались оставленными им туалетными принадлежностями. Это не особо приятные мысли, и Тодд старается унять разыгрывающееся воображение, желание вскочить и высказать возмущение, продемонстрировать, что он тут хозяин.

– А ты себя чем это время занимала? – спрашивает он внезапно.

– Ой, да знаешь, как обычно.

– А, – Тодд усаживается поудобнее. – С кем встречалась?

– Это что, допрос с пристрастием? – вежливо спрашивает она.

– Вовсе нет.

– С Элен, Джун, Элисон.

Он начинает постукивать пальцами по столу.

– Встречалась ли ты с кем-нибудь, ну, из мужчин?

Джоди широко распахивает глаза. Тодд понимает, что ее удивляет не только вопрос, но и сама идея.

– Ладно, ладно, – говорит он. – Но ты же привлекательна. Рано или поздно это произойдет. Мужчины будут тебя добиваться. Если еще не начали.

Еда у нее на тарелке лежит треугольниками: лосось, горошек, кабачок, а бороздки между ними напоминают пацифик.

– Какие мужчины? – спрашивает она. – Я и не знаю никаких мужчин.

– Ну, ха-ха, в мире их полно.

– В моем профессиональном кругу нет. В психологии одни женщины.

– Адлер, Фрейд, Юнг – мужчины, – он называет самые яркие звезды в созвездии ее профессии.

– Все изменилось. Теперь только женщины.

Тодд понимает, что ему лучше бы заткнуться, но никак не может избавиться от фантазии, что в его ванной стоит голый безымянный и безликий мужик, еще мокрый, член болтается, потом он берет полотенце, зубную пасту, оставленную Тоддом пену для бритья.

– Ты любезничала с молодым Карсоном, который живет в конце коридора, – говорит он.

– С Джоэлем Карсоном? Да ему всего пятнадцать лет.

– Я видел, как он на тебя смотрит.

– Он хороший мальчик. Милый и невинный.

– Подростки не бывают невинными.

– Ну, может, и так. Но я все равно ему в матери гожусь.

– Может, и годишься, но ты ему не мать. Думаю, он сам это прекрасно понимает.

– Тодд, это смешно.

– Я в его возрасте был влюблен в историчку. Ее звали мисс Лараби, она была красивая, утонченная, но в то же время строгая, ей трудно было угодить, она заводила меня всерьез. Если задуматься, ты на нее сильно похожа. Я фантазировал о ней непрестанно. Все воображал, что позвоню ей и приглашу на свидание. Однажды даже предложил ей машину починить. Хотя интересовала меня вовсе не тачка.

– Ну, если Джоэль об этом и думает, то виду не подает. Единственный раз, когда он сюда заходил, он стоял, все время вцепившись в дверную ручку, ему явно не терпелось удрать.

– Когда это он тут был?

– Заходил однажды за журналом. В нем была статья о скрипаче, не помню, как его звали, он солировал в «Ангелах и демонах». Джоэль очень красиво играет на скрипке, – Джоди встает за второй бутылкой вина, приносит, открывает, разливает по опустевшим бокалам. – Хотя это и не твое дело, – продолжает она. – В текущей ситуации.

– А когда ты слышала, как он играет? – спрашивает Тодд.

– На концерте в школе.

– Ты ходила на школьный концерт? Да у вас с этим парнем серьезные отношения.

– Ага. У меня с Джоэлем Карсоном. Ладно, признаюсь, раз уж ты сам догадался. У нас уже какое-то время бурный роман. Началось все в день его пятнадцатилетия. Или ему тогда исполнилось четырнадцать? Или двенадцать? Странно, не могу вспомнить. Может, ему было вообще всего девять или десять, когда мы друг друга полюбили.

– Ладно, я все понял, – говорит Тодд. – Но ты привлекательна, красива, ты же сама знаешь, и любой, у кого есть глаза, это заметит – даже прыщавый мальчишка, играющий на скрипке.

– Джоэль не прыщавый.

– Не важно, – Тодд уже теряет интерес к молодому Карсону. – Суть в том, что ты сногсшибательная и потрясающая, и я влюбился в тебя с первого взгляда, да, ты была мокрая, как мышь, и помяла мою машину, но ты была великолепна. И до сих пор такова.

Он видит, что глаза у Джоди увлажнились, тянется к ней и берет ее за руку, понимая, что он вдруг остался без корней, словно перекати-поле, как будто внезапно проснулся в чужой жизни и не смог найти дорогу домой. Сидя здесь и сейчас, держа ее за руку, он чувствует, словно время идет где-то на расстоянии, как очень далекий поезд, и что в этом сквозном моменте все мысли и чувства, которые он отодвигал в сторонку, начали обретать силу.

– Я по тебе скучал, – говорит Тодд, – по тому, как я возвращался домой, ложился с тобой в одну постель, просыпался рядом с тобой… могу лишь сказать, что я, пожалуй, был не в себе, когда думал, что смогу от тебя отказаться.

Она хватает его за руку, у них обоих начинают течь слезы, увлажняя их иссохшие сердца и поливая увядшую любовь. Теперь они смотрят друг на друга, преодолев все расстояния, и, наконец, вытерев глаза, она встает и подает шоколадный мусс, и они набрасываются на него, как жадные дети, потом вылизывают чашки и смеются сами над собой.

Когда со стола убрано и она начинает споласкивать посуду, закатав рукава до локтей, а локоны свободно спадают на плечи, он подходит сзади, обнимает за талию, кладет подбородок ей на голову.

– Я тебя люблю, – говорит Тодд.

Джоди поворачивается лицом к нему, не размыкая кольца его объятий, сложив на груди руки, словно в молитве.

– Я все не привыкну, как ты изменился, – говорит она. – Дело не только в прическе и одежде. Ты кажешься моложе. Что, похудел?

Его руки исследуют точеные кости ее спины и плеч, вспоминая ее нежные контуры и подростковые пропорции. Ведь он уже привык к Наташе, к ее крепкой фигуре и широким бедрам, резкому изгибу талии.

– Так только кажется, – говорит Тодд.

Она бормочет, уткнувшись ему в грудь, согревая дыханием кожу через хлопковую рубашку.

– Если бы мы столкнулись на улице, я бы тебя не узнала. Прошла бы и не оглянулась.

– Я бы тебя остановил и представился.

Джоди улыбается и поднимает взгляд.

– Я с незнакомыми мужчинами не разговариваю, – Тодд чувствует, как она сдается, наваливаясь на него, словно некая бесформенная масса.

– Ну, хватит уже об этом, – говорит он.

Тодд практически без труда поднимает ее и берет на руки, как если бы она потеряла сознание или умерла. Она весит ничтожно мало, как кукла. Неся ее в спальню, он вспоминает, что ей вообще это свойственно, что Джоди, когда возбудится, становится совсем вялой.