Глава третья
В течение следующего часа я узнала много нового о родном отце. Мне поведали, что в последние пять лет он жил на скромное пособие, назначенное ему режимом Августе Пиночета. А по какой же причине пособники чилийского диктатора выделяли ему сумму, эквивалентную десяти тысячам американских долларов в год?
— В семидесятые годы, — рассказывал агент Эймс, — до военного переворота, ваш отец был вхож в консервативные круги Чили: магнаты, горнопромышленники, военные. Дело в том, что — теперь я могу открыто об этом говорить: информация рассекречена — ваш отец был агентом Лэнгли…
— Мой папа шпион? — почти выкрикнула я, потрясенная этим известием.
— В Лэнгли предпочитают использовать термин «агент», правда, надо сказать, поначалу он не состоял в Управлении на жалованье как платный осведомитель. Вы, должно быть, помните, как ваш отец ездил в Чили, где занимался разработкой медного рудника в Икике…
— Это было еще до моего рождения.
— Ну, я уверен, что мама рассказывала вам об этой его поездке.
— Отец постоянно был в разъездах, все время.
— Как вы, вероятно, знаете — если хотя бы поверхностно знакомы с историей Чили, — в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году правительство Сальвадора Альенде национализировало все медные рудники, включая и рудник вашего отца. Тогда-то его и завербовало Управление — там понимали, что в Чили он по-прежнему пользуется авторитетом, как деловой, знающий человек. В его задачу входило снабжать Управление информацией обо всех своих контактах в стране, поскольку в те годы он был непосредственно связан с администрацией Альенде. Все было организовано так, что ваш отец задержался в Чили на двадцать четыре месяца в качестве консультанта по функционированию рудника. Вы легко можете себе представить, насколько важным источником информации стал ваш отец для Лэнгли. Он был лично знаком со всеми членами кабинета Альенде, и к нему там хорошо относились, считая «хорошим гринго». В семьдесят втором году он довольно надолго вернулся в Штаты. Его тогда под пыткой сдал секретным службам чилийский агент, задержанный при попытке сфотографировать секретные документы, касавшиеся советских планов размещения вооружения. Узнав о провале, ваш отец тотчас же бросился в аэропорт Сантьяго и успел покинуть страну буквально за полчаса до того, как головорезы Альенде явились к нему на квартиру с обыском.
Тогдашняя его возлюбленная — некая Изабель Фернандес — была дочерью министра горнодобывающей промышленности в кабинете Альенде. Она, в свою очередь, служила информатором тайной полиции Альенде. После переворота, когда к власти пришел Пиночет, ваш отец укрылся в Восточной Германии. Не самое привлекательное место, но только так ему удалось избежать «самоубийства» — удела, который постиг Альенде и многих его соратников. Сеньорита Фернандес тоже исчезла, но совсем иначе. Хотя мы не располагаем подтверждающими документами, однако имеются все основания предполагать, что она разделила участь многих тысяч чилийцев, числившихся тогда пропавшими без вести. Ее, вместе с десятками других заключенных и вооруженных до зубов солдат, запихнули в военный самолет. Самолет взял курс на Тихий океан. Оказавшись над водой, солдаты раскрыли люк и принялись методично выталкивать заключенных — с высоты около трех тысяч футов. С учетом того, что лету туда из Сантьяго больше часа, шансы на то, что тела вынесет на берег прибоем, были ничтожно малы. Таким образом хунта заметала следы преступлений. Инакомыслящих арестовывали, собирали, а потом — бульк. Они просто исчезали.
Все эти факты, кстати, стали известны только в последние годы, когда новый президент Чили, социалист, распорядился предать их огласке и открыл доступ к документам того времени — тем, которые не успели уничтожить, разумеется. Потребовалось немало времени, чтобы раскопать всю эту грязь, но недели три назад было обнаружено интересное свидетельство: ваш отец сотрудничал с режимом Пиночета в качестве платного осведомителя.
— Под осведомителем, — вклинилась я в рассказ, — вы подразумеваете…
— Я подразумеваю точно то, что все подразумевают под словом «осведомитель». В первые же недели после переворота ваш отец вернулся в Чили и предложил администрации Пиночета свои услуги. Там ухватились за его предложение, оформили консультантом по реприватизации горнодобывающей промышленности. Но и новые хозяева тоже стали требовать у вашего отца информацию: их интересовали имена людей, которых он встречал за годы работы на Альенде и компанию. Согласно документам, обнаруженным несколько месяцев назад, ваш отец с готовностью сливал информацию о людях, известных ему как сторонники левых, диссиденты и/или потенциальные противники диктатуры. В числе этих людей оказалась и его бывшая возлюбленная, Изабель Фернандес.
— Поверить не могу…
— Поверьте, мисс Говард. Ваш отец не только получал от властей по пять тысяч долларов за каждого названного им врага, его еще поощрили, предоставив место консультанта, которое он занимал целых десять лет, а также назначив пособие — о нем я упомянул раньше. Он даже жилье получил от хунты.
Я сидела, уставившись в стол, и ничего не говорила.
— Судя по вашему молчанию, для вас все это новость, — заметил Эймс.
— Полнейшая. Если бы я знала…
— Ни за что не помогли бы ему бежать?
— Повторяю, я понятия не имела, что помогаю ему бежать.
— Что именно он говорил вам?
Я подобно пересказала наш разговор о ростовщике-гангстере, которому он задолжал, и о том, что отца якобы поставили на счетчик и угрожали физической расправой. Упомянула я также и о перспективах получить работу у Крейтона Кроули. Когда я произнесла это имя, мистер Флетчер оторвался от бумаг и поднял на меня глаза.
— Вы когда-либо ранее слышали о Крейтоне Кроули? — спросил он.
— Никогда в жизни, но я ответила отцу, что не собираюсь одалживать ему пятьдесят тысяч долларов для инвестирования в сомнительное предприятие…
— М-да, а мы знаем все и о Крейтоне Кроули, и о его мошенничестве. Знаем и то, что ваш отец был не жертвой, а соучастником преступления.
— Каким образом?
— Он продал акции компании двенадцати легковерным инвесторам, которые даже не потрудились провести хоть какую-то проверку. Пакеты акций от пятидесяти до ста тысяч долларов за каждый. Ваш отец получал по двадцать процентов с каждой сделки.
— Тогда зачем он выпрашивал деньги у меня?
— Мы оцениваем его барыш приблизительно в сто тысяч долларов, — продолжал Флетчер. — На них он прожил последние три года. Если поделить на три, деньги, в сущности, не такие уж большие. Но поскольку несколько обманутых — граждане США, это привлекло к нему наше внимание. Мы к тому времени уже вели охоту на Крейтона Кроули. У парня на совести махинации с ценными бумагами и разработка фиктивных схем инвестирования. Проблема, однако, в том, что ему всякий раз удавалось от нас ускользнуть, и вот наконец он обосновался в Чили. Вскоре ваш отец стал его партнером — они, что называется, нашли друг друга, это, можно сказать, была любовь с первого взгляда.
Тут в разговор опять вступил Эймс:
— Я упомянул о ярком политическом прошлом вашего отца в Чили по единственной причине, чтобы вы поняли, что человек, которому вы помогли бежать (даже если это было непреднамеренно), просто-напросто банальный мошенник. Он продавал акции несуществующей компании. Он убеждал своих инвесторов, что приобретает акции от их имени, умалчивая о том, что согласно «контракту» с компанией ему самому эти акции достались «в дар».
— Мы не хотим сказать, что между мистером Кроули и вашим отцом был заключен какой-то контракт, — вклинился мистер Флетчер, — просто письмо-соглашение, согласно которому Кроули дарил ему пятьдесят тысяч акций своей фиктивной компании. Ваш отец мог бы получить и пятьдесят миллионов акций. Это не имеет значения. Все это была афера. Он получил эти акции, чтобы потом распродавать их. Кроули, разумеется, проделывал то же самое… Хотите, удивим вас еще сильнее? Помните некоего Дона Келлера, друга ваших родителей?
Конечно, я помнила Дона Келлера. Геолог и первостатейный выпивоха, вечно пускавшийся в загулы и увлекавший в них отца.
— Они с отцом были деловыми партнерами, — сказала я.
— По словам мистера Келлера, — продолжал Флетчер, — они были очень близкими друзьями. У Келлера были проблемы с алкоголем, из-за них он потерял работу и развелся больше десяти лет назад. Жил он очень скромно, едва сводил концы с концами, в небольшом домике на окраине Феникса. За всю жизнь ему удалось сколотить небольшую сумму, сто пятьдесят тысяч долларов. Так вот, в конце прошлого года ваш отец уговорил его вложить деньги в компанию, посулив — в письменном виде, — что тот сможет удвоить сумму в течение двенадцати месяцев.
— Сейчас Дон Келлер — конченый человек, развалина, и все благодаря вашему отцу, — подхватил агент Эймс. — Остался без гроша и кипит жаждой мести. Так кипит, что связался с нами и кое-что рассказал о делишках своего бывшего друга. Выяснилось, что Комиссия по ценным бумагам тоже интересуется инвестиционной схемой мистера Кроули. Когда мы проследили, как крутились деньги вокруг вашего отца, нас, разумеется, заинтересовали эти десять тысяч, ваш перевод.
И снова я была готова протестовать, доказывать, что ни в чем не виновата, но в последний момент почла за благо промолчать и не оправдываться. Я подняла голову и взглянула на Брэда. Лицо его выражало сильнейшую досаду и недовольство.
— Естественно, мы поинтересовались и вашим собственным банковским счетом, — рассказывал мистер Флетчер, — и обнаружили, что несколько недель назад на него поступил перевод в двадцать тысяч долларов от фонда «Фридом Мьючуал». Мистер Пулман нас проинформировал сейчас, что это — премия по случаю поступления на работу.
— Все верно, — подтвердила я. — Именно такие условия мне были предложены Брэдом.
— Почему же он предложил вам, аспирантке-литературоведу, такую большую сумму? — не унимался мистер Флетчер.
Брэд вступил в разговор:
— Я умею определять таланты — и, как я уже говорил вам, сразу понял, что Джейн талантлива и что, если я хочу переманить ее к себе из университета, нужно предложить серьезную сумму.
— Зная внушительный оборот вашей компании, — заговорил Эймс, — не думаю, что двадцать тысяч можно классифицировать как серьезную сумму.
— А вы что, действительно считаете, что я должен был предложить больше новичку?
Длинная пауза.
— Мы все еще не до конца убеждены, что мисс Говард переводила деньги на счет своего отца, ничего о нем не зная, — подал голос Эймс.
— Сэр, мой отец никогда — ни в каком смысле — не проявил себя ответственным человеком. Поинтересуйтесь историей моей жизни, если вы до сих пор этого не сделали, — и вы увидите, что он, например, никогда не оплачивал мою учебу — ни колледж, ни аспирантуру, — я полностью зависела от стипендии и материальной помощи университета. Позвоните моему директору школы, мистеру Мерриту, он расскажет, как мы с мамой еле-еле сводили концы с концами. И причиной — единственной причиной, черт возьми, — по которой я послала ему эти проклятые десять тысяч, было вот что: мне хотелось ему показать, что я не такая, как он, и не позволю своему близкому родственнику скатиться на дно из-за недостатка денег. Как вы смеете подозревать меня в сообщничестве с этим мерзким человеком, как можете допускать даже мысль об этом?
Я уже кричала, и, судя по озабоченным лицам Эймса и Флетчера, моя горячность не осталась незамеченной. Брэд, напротив, оставался безучастным и смотрел на меня с леденящим спокойствием.
Когда я замолчала, закончив свою тираду, воцарилось молчание. Потом Эймс с Флетчером переглянулись, после чего слово взял Эймс:
— Пусть так, мисс Говард, — а интуиция мне подсказывает, что вы с нами откровенны, — но факт остается фактом: деньги, которые вы перевели на счет отца, помогли скрыться преступнику, которого мы разыскиваем. Нам придется представить моему руководству в Бюро полный отчет о вашем финансовом положении, чтобы понять, был ли этот перевод единичным или одним из многих.
— Я никогда, ни разу в жизни, не давала ему до этого денег.
— Тогда, надеюсь, мы сумеем это подтвердить после проверки ваших банковских счетов и всех финансовых трансакций за последние пять лет.
Он потянулся за своим портфелем и вынул бланк договора.
— Мы, конечно, могли бы получить постановление суда и арестовать ваши счета на время расследования, — сказал он, — но я уверен, вы предпочтете другой путь и докажете, что готовы сотрудничать с Бюро и КЦБ — Комиссией по ценным бумагам.
— Мне скрывать нечего, — заявила я.
— Тогда не откажитесь подписать эту доверенность, которая обеспечит нам полный доступ к вашим банковским счетам.
Эймс подтолкнул документ ко мне, положив сверху на бумагу шариковую ручку. Сначала я искоса взглянула на Брэда. Он едва заметно, но решительно кивнул мне. Я взяла ручку и подписала документ, который предоставлял Федеральному бюро расследований и «любой другой правительственной организации» право совать нос в мои финансовые дела, а затем подтолкнула бумагу назад к агенту Эймсу. Он подхватил ее, энергично кивнув, и спросил:
— У вас есть паспорт, мисс Говард?
— Разумеется, — ответила я, а сама подумала: Он наверняка и так уже это знает.
— Мы бы попросили вас сдать его нам, — попросил он, — только до конца расследования.
— Сколько времени оно будет продолжаться? — поинтересовалась я.
— Три или четыре недели… по крайней мере, та его часть, которая касается непосредственно вас. Вы не планировали выездов за границу в ближайшие недели?
— Да нет, знаете ли.
— Тогда, уверен, вы не будете возражать — еще один акт доброй воли с вашей стороны — против того, чтобы на время передать свой паспорт нам. Если ваш руководитель не будет против, один из наших сотрудников прямо сейчас мог бы доставить вас домой, в Соммервиль, чтобы вы вручили ему документ.
Они знают, где я живу.
— Я не возражаю, без проблем, — откликнулся Брэд.
— Счастлив это слышать.
Эймс сунул руку в карман, вытащил мобильный телефон, набрал номер, быстро переговорил по нему и захлопнул, громко щелкнув.
— Агент Мадьюро ожидает у входа в синем «понтиаке» без опознавательных знаков. Он отвезет вас домой и доставит обратно, все в течение часа, с учетом пробок. Он выдаст вам расписку, а вы ему — паспорт. Как только расследование закончится, мы с вами свяжемся и вернем документ.
Эймс поднялся, а за ним и Флетчер. Они протянули мне руки. Я пожала их с отвращением. Но выбора не было, отказаться от пожатия я не могла, и отлично это понимала. Что касается Брэда, он продолжал сидеть, внимательно изучая свои ногти и явно не желая встречаться со мной взглядом.
Я спустилась вниз. Агент Мадьюро стоял у автомобиля.
— Мисс Говард?
Я кивнула.
— Беверли-роуд, двадцать два, в Соммервиле?
— Вы хорошо осведомлены, — ответила я.
Он скупо улыбнулся и распахнул передо мной заднюю дверцу. Дождавшись, пока я устроюсь, он занял водительское место, и мы тронулись. Всю дорогу до Кембриджа он молчал. Я против этого не возражала, да и не до разговоров мне было — меня просто трясло при мысли о том, каким чудовищем оказался мой родной отец. Все, что делал этот человек, к чему он прикасался, было замешано на фальши и грязи. И хоть я годами сама себя обманывала, сейчас мне открылось то, чего я раньше не отваживалась признать: отец никогда не любил меня, я так и росла с уверенностью, что ни в чем не могу на него рассчитывать. Мое благополучие, мое здоровье его никогда не интересовали, и отныне больше не нужно было делать вид, будто это не так. Да и мама не могла дать мне той беззаветной родительской любви, которой мне так отчаянно недоставало. Она — вот идиотизм! — по-прежнему мечтала о том, что в один прекрасный день наш папочка к ней вернется. И если я открою ей то, о чем узнала от агентов ФБР и КЦБ, мама наверняка воскликнет, что все это гнусная ложь, отец не способен на преступление, он честнейший человек, настолько безоглядно она в него верит.
Сама того не ожидая, я вдруг со всей силы ударила кулаком по сиденью рядом с собой, пытаясь сдержать рыдания, рвущиеся из горла. Агент Мадьюро посматривал на меня в зеркало заднего вида.
— С вами все в порядке, мэм? — спросил он.
— В полном порядке, — процедила я сквозь стиснутые зубы.
Когда мы добрались до моего жилья, агент Мадьюро вышел и открыл дверцу машины с моей стороны со словами:
— Если вы не против, я поднимусь с вами.
— Пожалуйста.
Наверху я достала свой паспорт и протянула ему. Мадьюро, кивнув, взял его, после чего довольно долго копался с бланком, перенося в него паспортные данные. Затем передал бланк мне, попросив вписать мой домашний адрес, номера домашнего и служебного телефонов и подписаться под печатным текстом, гласившим, что я передаю свой документ добровольно. Там говорилось также, что я предоставляю Федеральному бюро расследований право держать мой паспорт у себя «в течение неопределенного времени» и не буду требовать документ назад, пока Бюро само не сочтет возможным вернуть его мне. Читая декларацию, я сердито поджала губы.
Заметив это, агент Мадьюро успокаивающе произнес:
— На самом деле паспорт вам вернут сразу, как только завершится проверка. Скорее всего, через несколько недель, хотя, конечно, все зависит от того, как…
Неоконченная фраза повисла в воздухе — агент понимал, что нет никакой нужды договаривать. Я взяла ручку и нацарапала свою подпись. Мадьюре вынул нижний листок с отпечатавшейся на нем копией и протянул мне.
— Это ваш экземпляр, — пояснил он.
Мы спустились, сели в машину и за всю дорогу назад в Бостон не сказали друг другу ни слова.
Я вошла в вестибюль «Фридом Мьючуал», и прямо у входа путь мне преградила дежурная, не давая пройти дальше:
— Мистер Пулман хочет видеть вас немедленно.
Кто бы сомневался!
— Обождите здесь, пожалуйста, я ему позвоню.
Она прошептала что-то в телефонную трубку, потом взглянула на меня и сказала:
— Он ожидает вас в своем офисе.
До этого я ни разу не была в офисе Брэда. Идя по коридору к массивным, обшитым деревом дверям, я размышляла о том, что это посещение святая святых окажется, скорее всего, первым и последним. Звонко стуча каблуками по паркету, я удивлялась собственному хладнокровию — спокойствие такого рода появляется у людей перед лицом неотвратимого рока.
Я постучалась и услышала крик Брэда:
— Входите.
Открыв дверь, я вошла в кабинет, своим оформлением напоминавший клуб лондонских джентльменов, как я его себе представляла: массивная мебель красного дерева, огромные, обитые бордовой кожей кресла под старину, и картины времен федералистов на стенах, и огромный камин с настоящими бревнами, и большущий глобус девятнадцатого века. Брэд сидел за просторным письменным столом, похожим на тот, за которым адмирал Нельсон в свое время наносил на карту планы морских сражений. Зная умение Брэда получать все, что он захочет, я бы не удивилась, узнав, что это и в самом деле стол Нельсона.
Когда я вошла, Брэд пристально смотрел на монитор компьютера, в очках (он никогда не показывался в них на публике) на кончике носа.
— Садись, пожалуйста, — сказал он, но не повернулся в мою сторону.
Я подчинилась и утонула в мягком кресле, так что пришлось как следует постараться, чтобы сесть прямее. Брэд отвернулся от компьютера, снял очки, побарабанил пальцами по столу и заговорил:
— Все это полная глупость и тупость… и безобразие, и ты виновата в этом в самую последнюю очередь. Мне нет ни малейшего дела до того, что представляет собой твой отец, как и до того, что ты всю жизнь положила на то, чтобы произвести впечатление на этого сукина сына. Запомни на будущее — никогда, никогда не давай больше пяти тысяч долларов никому, если у тебя есть хотя бы тень сомнения в честности этого человека. Благодаря деятельности КЦБ и Министерства национальной безопасности любые международные денежные переводы на сумму свыше пяти тысяч подлежат немедленной проверке. Вокруг тут же начинают крутиться всевозможные агенты и финансовые инспектора. Сам факт того, что ты перевела деньги темному дельцу…
— Я же не знала.
— В нашей игре — и на том уровне, на котором играем мы, — такой ответ нельзя считать удовлетворительным. Проблема в том…
— Мне ясно, в чем проблема, — перебила я Брэда. — Я привлекла внимание к компании, что для вас нежелательно и, может быть, небезопасно. Я понимаю свою вину и готова к немедленной отставке.
— Отставка принимается. Здесь для тебя нет перспектив. На самом деле для тебя теперь нет перспектив в финансовой сфере вообще, потому что после этого дельца ни одна компания близко тебя не подпустит. А еще потому, что теперь для федералов и КЦБ ты меченная, и будешь неизбежно притягивать их особое внимание даже во время рутинных проверок. Так что для мира денег ты, считай, умерла.
Я рассматривала свои ладони и думала: Отец должен ликовать. Я все-таки пошла по его стопам, я, как и он, провалила дело и потерпела крах.
Брэд продолжал говорить:
— Ты получишь выходное пособие. Наши юристы свяжутся с тобой через несколько дней, чтобы это утрясти.
— Мне не нужно ваших денег.
— Не играй в благородство, — ворчливо отозвался он, возвращаясь к своему компьютеру. — В нашем мире людей то и дело увольняют. А неоперившимся новичкам вроде тебя редко удается получить пристойную компенсацию.
— Почему вы мне ее предлагаете?
— За удачную сделку, которую мы провернули благодаря твоей смекалке. Ты хорошо сработала, мы получили изрядный куш. Ты помогла нам сделать деньги. Сейчас мы вынуждены расстаться. Но за отличную работу ты, тем не менее, заслужила награду. Тут и делу конец. Хочешь — бери деньги, не хочешь — не бери. Выбор за тобой.
Мне много хотелось сказать ему. Но я понимала, что излишней эмоциональностью нарушу негласный кодекс корпоративного поведения. Ждать сочувствия было бы глупо. Здесь никого не волновало то, что я стала жертвой чудовищного обмана. Согласно «Правилам ведения боевых действий Брэда Пулмана» я облажалась по полной программе и за это должна была понести заслуженную кару — изгнание, хотя и с подстеленной соломкой в виде денежного вознаграждения.
Поэтому я сделала то, чего от меня ожидали. Я встала и вышла из кабинета. Только у самых дверей я произнесла два слова:
— Спасибо вам.
Брэд Пулман поднял на меня глаза и ответил тремя словами:
— Не за что.
Не успела я выйти из кабинета Брэда, ко мне подошел Рубен Хулиа, невысокий, щеголеватый человек за пятьдесят. Во «Фридом Мьючуал» он занимал пост управляющего делами, хотя все в компании знали, что фактически он возглавляет службу безопасности и помогает Брэду, умело разгребая дерьмо в любых сложных ситуациях. Поскольку теперь я сама попала в «дерьмовую» категорию, Рубен был тут как тут, готовый вышвырнуть меня вон.
— Мисс Говард, — он обратился ко мне любезно, без малейшего намека на угрозу в голосе, — я здесь, чтобы сопроводить вас к выходу из здания.
— Отлично, — ответила я.
Мы оба молчали, пока он набирал цифровой код на клавишной панели рядом с соседней дверью. Она со щелчком отворилась, и я по длинным коридорам проследовала за мистером Хулиа к лифту со стороны двора. Пока мы ехали вниз, он обронил:
— Я распоряжусь, чтобы завтра на вашем рабочем месте прибрали и собрали ваши личные вещи.
— Да там почти и нет ничего.
Лифт остановились на первом этаже. У подъезда ожидал «линкольн-таун-кар».
— Это Макс, он доставит вас домой, — пояснил мистер Хулиа. — Как вы уже знаете от мистера Пулмана, наши юристы свяжутся с вами в самое ближайшее время.
Он попрощался со мной, энергично кивнув головой. Автомобиль довез меня до дома. Не успела я войти, как зазвонил телефон. Звонивший — мужчина, назвавшийся Дуайтом Хэйлом, — сообщил, что представляет фирму «Бивэн, Франклин и Хантингтон» и является юрист-консультом «Фридом Мьючуал». Он попросил меня заглянуть к нему завтра в офис невдалеке от Правительственного центра, чтобы обсудить мой «расчет».
Я согласилась и оказалась у него наутро в десять. Дуайту Хэйлу оказалось за тридцать — полнощекий, подчеркнуто деловитый.
— «Фридом Мьючуал» планирует предложить вам триста тысяч долларов в качестве выходного пособия, — сообщил он.
Чтобы осмыслить эту информацию, мне потребовалась минута-другая.
— Понятно, — отреагировала я наконец.
— Это приемлемо?
— Более чем.
— При этом у нас есть одно маленькое условие — вы должны дать подписку о неразглашении с обещанием никогда ни с кем не обсуждать свое пребывание во «Фридом Мьючуал».
Это что, на случай, если ФБР и Комиссия по ценным бумагам что-то разнюхают и решат допросить всех, кто здесь когда-либо работал?
— Мне ничего не известно о внутренних механизмах деятельности компании.
— Уверен, что вы говорите правду. Это простая формальность.
Больше похожая на закон омерты, как у мафии… впрочем, триста тысяч долларов — неплохая цена за него.
— Прежде чем подписать бумаги, я должна посоветоваться со своим адвокатом.
— Сделайте одолжение. Но если ответа от вас не будет в течение сорока восьми часов, предложение аннулируется.
— Вы пытаетесь на меня давить… или мне показалось?
— Мы просто хотим урегулировать вопрос как можно скорее.
— Разумеется, вы этого хотите.
Адвоката у меня не было, но я умела пользоваться телефонной книгой. Так что через час, добравшись до своей квартиры в Соммервиле, я выбрала первое же имя в разделе «Юридическая помощь» местного издания «Желтых страниц». Это оказался некто Милтон Алкен. Он сразу ответил на звонок, голос его выдавал стареющего закоренелого курильщика. Когда я объяснила, что мне нужно сделать — и желательно до конца дня, — он предупредил, что берет двести долларов за час работы (даром по бостонским стандартам), спросил, могу ли я занести документы в течение ближайших пятнадцати минут.
Милтону Алкену было лет шестьдесят с гаком, он оказался крохотным, скрюченным, в очках со стеклами толстыми, как донышко бутылки, и застарелым кашлем; его голос звучал так, словно за последние полвека его владелец выкуривал не меньше двух пачек дешевых сигарет в день. А вообще-то мистер Алкен был обходителен и дружелюбен. Его офис располагается на первом этаже здания Дэвис-стрит.
— Так вы трудились во «Фридом Мьючуал», — прохрипел он, пробегая глазами первую страницу договора о неразглашении. — Странно, что вы не обратились в какую-нибудь респектабельную юридическую фирму в центре города.
— Просто я уверена, что вы сумеете сделать для меня все то же, что и они, за четверть цены.
— Вы правы, юная леди, я это сумею. А теперь почему бы вам пока не погулять где-нибудь и не выпить чашечку кофе, а я пока все для вас подготовлю, и не позднее чем через час.
Мистер Алкен сдержал слово. Когда через шестьдесят минут я вернулась, он одарил меня хитрой улыбкой и сказал:
— Если б я знал размер компенсации, которую они вам предлагают, взял бы с вас по двойному тарифу. Но не волнуйтесь, подписывайте документ. Договор не содержит никаких уловок, в нем нет ничего угрожающего. Просто они пытаются прикрыть свой тухес, как и все деловые люди. Но если вы не против, я хотел бы задать вопрос, который сам собой напрашивается: почему они вас отпустили?
Странно, не правда ли, как мы порой открываем сердце совсем незнакомым людям. Но мистер Алкен, с его манерами еврейского дедушки, так располагал к откровенности, что за считаные минуты я выложила ему все как на духу. Он слушал невозмутимо, только иногда качал головой, когда я пересказывала свой разговор с отцом и делилась тем, что узнала про него от ФБР. Когда я остановилась, наступило молчание, потом мистер Алкен сказал:
— Учитывая обстоятельства, я полагаю, что триста тысяч долларов — самое меньшее, что вы должны были получить. То, что вы сделали для своего отца, отправив ему деньги, — мицва. И хотя, возможно, он вас за это возненавидел, но одновременно почувствовал и жгучий, невыносимый стыд. Вы поступили благородно, нравственно, и пусть это имело для вас тяжелые последствия, тем не менее, вы показали себя достойным человеком. Согласно моей книге это дорогого стоит.
То же самое мне сказала Кристи, когда вечером того же дня я позвонила ей в Орегон и посвятила в последние события.
— Тебя обманул бесчестный мерзавец, который, так уж случилось, оказался твоим отцом. И это, подруга, ужасно.
— Дело в том, что я этого мерзавца еще и профинансировала. Из-за него я попала в идиотскую ситуацию. Но куда денешься, дура — она дура и есть.
— Прекрати заниматься самоедством, хоть я и понимаю, конечно, что ты запрограммирована на это генетически. Родной отец тебя подставил, и теперь ты невольно начинаешь задавать себе вопрос: а есть ли в мире хоть кто-то, кому можно доверять?
— И каков же ответ?..
— Эй, я же все-таки пишу стихи. Ответов у меня нет, одни неразрешимые вопросы. А ты бери у них деньги да попытайся найти себе какое-то занятие поинтереснее. Тебе сейчас нужны планы на будущее, перспективы, новое видение.
Единственное видение, которое у меня на тот момент имелось, это уверенность в том, что жизнь, оказывается, не что иное, как цепь больших и маленьких предательств. Папа на протяжении многих лет предавал всех, кто оказывался рядом с ним. Точно так же мой возлюбленный Дэвид годами предавал свою жену, и я сама играла в этом ключевую роль. И хотя триста тысяч «Фридом Мьючуал» назывались выходным пособием, я понимала, что таким способом они покупают мое молчание.
Но Кристи была права: как бы то ни было, эти деньги нужно было взять. В конце концов, жизнь так редко платит нам за то, что мы поступаем правильно. Поэтому на другой день я позвонила Дуайту Хэйлу и проинформировала о том, что он может забрать у меня подписанные документы. Он ответил, что немедленно пришлет за ними курьера, а деньги появятся на моем счету в течение недели. Еще он попросил дать ему знать, если на меня выйдет ФБР «с какими-либо вопросами».
— Мне нечего им сообщить, — повторила я.
— Приятно слышать.
Меня мучило чувство вины за то, что вдруг оказалось не нужно бежать на службу и чем-то заниматься. Поэтому я угнездилась за столом Виднеровской библиотеки в Гарварде и заставила себя приняться за работу. Идея у меня была простая: переработать диссертацию и превратить ее в книгу, которая, если ее опубликуют, поможет мне найти преподавательскую работу. Целый месяц я трудилась над рукописью по четырнадцать часов кряду. Писать оказалось легче, чем я ожидала, — может, потому, что я просто переделывала готовую рукопись, а еще потому, что работа для меня всегда была формой бегства от проблем и способом подавить бушующие в душе страсти.
В середине этого месячного марафона я устроила себе двухдневный перерыв и съездила к матери в Коннектикут. Хотелось ли мне этого? Едва ли. Но я не была у нее уже четыре месяца и считала, что посетить маму — это мой долг, с исполнением которого невозможно больше тянуть. Итак, я появилась у мамы с шампанским и дорогими шоколадными трюфелями и настояла на том, чтобы повезти ее ужинать в шикарный ресторан в Гринвиче. Мама непрерывно охала и громко высказывала беспокойство по поводу того, что я трачу такие деньги. Как я ни пыталась урезонить ее, объясняя, что стала по-настоящему много зарабатывать — по понятным причинам я пока не могла сообщить ей, что лишилась работы во «Фридом Мьючуал», — она все равно повторяла, что мне не следовало тратиться и что она «прекрасно управляется» на свое жалованье библиотекаря, которого ей хватает за глаза.
— Так вот почему ты до сих пор ездишь на пятнадцатилетием драндулете, а отопление в доме не ремонтировала со времен президентства Рейгана.
— Я свожу концу с концами.
— «Сводить концы с концами» недостаточно. «Сводить концы с концами» — это не жизнь…
— Мне много и не нужно, Джейн. У меня все просто супер.
— А я завтра же куплю тебе новую машину.
— Не выдумывайте, барышня, нечего бросать деньги на ветер.
— А ты прекрати изображать благостного персонажа Торнтона Уайлдера и позволь мне хоть немного тебя побаловать.
— Никогда в жизни меня не баловали, и вовсе ни к чему начинать сейчас.
В ответ на это саркастическое высказывание я промолчала, но наутро после Дня благодарения все же отвезла мамину скрипучую «тойоту-королла» в местное представительство «Фольксвагена» на Олд-Пост-роуд и, добавив восемь тысяч, обменяла на новый «фольксваген». Мама подняла было шум и крик, но продавец — настоящий сердцеед, как и все продавцы в автосалонах, — мгновенно уловил суть ситуации и умело сыграл на ее тревоге и нежелании принимать такой дорогой подарок от единственной дочери.
— Знаете, мэм, чего бы мне хотелось, когда я буду в вашем возрасте? — пропел он, демонстрируя великолепные зубы в ослепительной, как у телеведущего, улыбке. — Во-первых, я хотел бы выглядеть так же молодо и привлекательно, как вы. А во-вторых, чтобы моя дочурка, когда вырастет, так же заботилась обо мне, как ваша очаровательная дочь — о вас: чтобы она тоже захотела когда-нибудь подарить мне шустрый новенький «фольксваген».
Мама, которой так недоставало мужского внимания и комплиментов, охотно поддалась на его уловку. Через полчаса он уговорил ее выбрать машину красного цвета «Патриотизм и свобода» (существует ли в действительности такой цвет — и неужели его производят немцы?) и даже уломал на кондиционер в салоне.
— Даже не знаю, что сказать, — обратилась ко мне мама, когда мы возвращались домой на ее новом автомобиле.
— Ничего не говори. Тебе нужна надежная машина, и ты ее заслуживаешь.
— Неужели ты правда так много получаешь на этой финансовой работе?
— Я бы не могла тратить столько денег, мама, если бы их не имела.
— Твой папа гордился бы тобой.
Я промолчала.
— Что-то не в порядке, детка?
— Нет, все абсолютно нормально.
— Ты в последнее время говорила с папой? — поинтересовалась мама, стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно, как бы невзначай.
Я помотала головой.
— Наверное, он очень занят на работе.
— Несомненно, так оно и есть, — бросила я, и тема была закрыта.
В тот же день я позвонила местному подрядчику и вызвала специалиста по отоплению. Он заставил себя подождать, но ближе к вечеру все-таки появился. Снова мама устроила сцену, уверяя, что отопление в доме в полном порядке. И снова ей пришлось умолкнуть, потому что парень сообщил (после часового обследования труб и парового котла), что вся эта система того гляди развалится и, если не заменить котел буквально на следующей неделе, он может гарантировать разрывы труб и прочие ужасы.
— Сколько, по-вашему, может стоить эта работа? — задала я вопрос.
— Я могу назвать только примерную сумму… навскидку, — ответил он.
— Ну, назовите навскидку.
— Порядка десяти тысяч.
— Это неприлично, — вырвалось у мамы.
— Тем не менее, — служащий был хладнокровен, — столько это стоит.
Я велела ему перезвонить мне после выходных на мобильник и назвать более точную цифру — и посулила заплатить восемь штук, если он не будет тянуть и гарантирует, что начнет работу во вторник. Уже утром в понедельник он перезвонил, сообщив, что сумеет уложиться в девять тысяч, включая налоги, при условии, что завтра я выплачу половину этой суммы.
— Без проблем, — ответила я и, связавшись с банком, в тот же день перевела четыре с половиной тысячи долларов на его счет. Заодно я положила на мамин банковский счет десять тысяч. Мама узнала о переводе, когда я уже доехала до Кембриджа. Она тут же позвонила мне, голос ее звучал тревожно.
— Что это ты творишь, позволь поинтересоваться? — завела она.
— Хочу быть уверена, что у тебя достаточно средств на пристойную жизнь.
— Я уже тебе говорила: мне ничего не нужно, я в полном порядке.
И потому в последние годы питаешься преимущественно дешевыми консервами?
— Мам, я сейчас при деньгах.
— Тебе не удастся купить меня, ты же понимаешь. Об этом часто говорил твой отец: мы не можем купить за деньги чью-то любовь…
Я нажала на кнопку отбоя, пнула корзинку для бумаг, так что она пролетела через всю комнату, и прижала ладони к глазам, пытаясь отгородиться от обоих своих родителей.
Мама перезвонила через три минуты:
— Нас разъединили?
— Нет, я положила трубку.
— О… — сказала она, — я что-то не то ляпнула?
— Поговорим на следующей неделе, мам.
— Ты не принимай моих слов всерьез, Джейн.
Но я так не могу, я принимаю их всерьез. Потому что ты сказала ровно то, что хотела сказать.
Я вернулась в Гарвардскую библиотеку и снова с головой зарылась в книгу. Спустя несколько недель — в 10:47 вечера в пятницу — я напечатала последнюю фразу. Я откинулась на спинку стула и потянулась, испытывая ту же смесь восторга и подавленности, что и все писатели, о которых я только читала, когда они выводят наконец последнее слово… и осознают, что главные хлопоты с книгой, финал которой только что был написан, у них еще впереди. Но тут ко мне подошел охранник и сообщил, что библиотека закрывается через несколько минут и меня просят поторопиться и освободить помещение. Я втиснула все свои материалы в пару необъятных мешков и, пошатываясь, выбралась в университетский двор, стараясь уравновесить поклажу. Когда, выйдя на улицу, я остановила такси, меня посетила неожиданная мысль: Больше со мной этого не будет, я никогда не закончу работу над еще одной книгой, потому что вообще не хочу больше писать книг.
Оказавшись дома, я, пока распечатывала рукопись, осушила бутылку красного вина. Потом, около часу ночи, подошли к концу еще три четверти литра ядовитого красного пойла, и я, как истинная ирландка и жительница Бостона, ударилась в пьяные слезы, думая: Ты на этом свете одна-одинешенька. Мама моя, разумеется, оспорила бы это утверждение, но я-то знала, что это истинная правда. Мне не на кого было рассчитывать, не на кого положиться, кроме себя самой. Кроме единственной подруги в Орегоне, за три тысячи миль, кто еще был у меня в жизни? После смерти Дэвида я жила совершенно замкнуто, отошла от всех, полностью прекратила общение со всеми знакомыми. А уж после того, как обошелся со мной папаша…
В общем, уверена, что хороший фрейдист мог бы многое сказать по поводу всех этих слез, которые я проливала, оплакивая свое одиночество.
Но наступило утро, и я твердо пообещала себе две вещи: не пить больше дешевого красного вина… и не жалеть себя. Лучше уж противостоять душевным невзгодам типично американским способом: отправиться за покупками.
Я так и сделала и купила себе машину. Ничего экстравагантного или супермодного. Мне всегда было непонятно, к чему переплачивать безумные деньги за четыре колеса и мотор. Но, учитывая, что в банке у меня лежала на счету кругленькая сумма, я решила, что могу позволить себе небольшое транжирство и просадила девятнадцать тысяч на «мазду-миата». Я всегда втайне мечтала о спортивной машине — но неброской, потому что мне не хотелось выглядеть жертвой потребительской лихорадки. «Мазда» была элегантна, но достаточно практична (вы только меня послушайте, вечно я перед кем-то оправдываюсь). Она была приглушенного темно-зеленого цвета, с крышей, которую можно открывать и закрывать рукой. Я влюбилась в нее в тот момент, когда мы с продавцом выехали на шоссе и я проверила, действительно ли она за восемь секунд набирает скорость девяносто миль в час.
— И вы всегда так водите? — спросил продавец, слегка ошарашенный тем, как резко я надавила на педаль, — и машина рванула.
— А что такого, это же тест-драйв, — возразила я.
Я настояла на том, чтобы проехать на машине до Провиденса, потом дальше, до Род-Айленда, и обратно. Я гнала, безнаказанно превышала скорость, прекрасно понимая, что у меня не будет другого шанса вести себя за рулем столь беспечно, изображая скверную девчонку (но что такого, это же тест-драйв). Когда мы вернулись в салон, я бешено торговалась, требуя скостить заявленную цену на две тысячи.
— Моя дистрибьюторская наценка слишком мала, она не позволяет таких скидок.
— Все продавцы так говорят. — Я поднялась со стула и поблагодарила за уделенное мне время.
— Я еще мог бы скинуть тысячу…
— Две тысячи, или сделка не состоится… — не поддавалась я на его уговоры и добавила: — Зато я заплачу вам наличными в понедельник утром.
— Полторы.
— Еще раз спасибо за тест-драйв, — отрезала я и вышла.
Он нагнал меня через пять секунд:
— Хорошо. Хорошо. Девятнадцать тысяч, и машина ваша.
Позднее, когда мы оформляли документы, он заметил:
— Ох, и жестко же вы торгуетесь. Мне стало интересно, уж не директор ли вы хедж-фонда?
— Нет, я собираюсь преподавать английский и литературу.
— Мне жаль ваших учеников.
В тот же понедельник днем я выехала из представительства «Мазды» на первой в своей жизни собственной машине.
Вечером, когда я сидела дома, обдумывая, каким должен быть мой следующий шаг, раздался телефонный звонок. Это был агент Эймс. Он попросил разрешения заехать ко мне ненадолго на следующее утро.
На другой день он прибыл точно в одиннадцать. Когда я открыла дверь и впустила его внутрь, от меня не укрылось, что он внимательно осматривает мою аспирантскую квартирку — и явно удивлен скромностью обстановки.
— Я ожидал, учитывая ваши доходы в фонде, чего-то более пышного, — заметил Эймс, давая понять, что знает, сколько я зарабатывала.
— Я была всего лишь стажером, сэр, и к тому же я откладывала основную часть того, что заработала во «Фридом Мьючуал».
— Весьма похвально. Как я понимаю, вам рано пришлось научиться экономии, верно? Хотя машину вы купили довольно броскую.
Сдержанно улыбнувшись, я перешла к делу:
— Чем могу быть вам полезна, агент Эймс?
— Вот ваш паспорт, — сказал он, вынимая документ из папки и протягивая мне. — С вас сняты подозрения, по крайней мере со стороны Бюро, но если отец вдруг с вами свяжется…
— Я обещаю, вы узнаете об этом первым.
— Приятно слышать. Каковы ваши ближайшие планы?
— Корплю в Гарвардской библиотеке, пытаясь превратить свою диссертацию в книгу.
— Это очень похвально, мисс Говард. Другой бы на вашем месте смотался бы в Мексику, прихватив выходное пособие из «Фридом Мьючуал».
— Вы не оставили мне такой возможности, забрав паспорт.
— Совершенно справедливо. А теперь мы вам его возвратили, и не только потому, что убедились в том, что вы не имеете отношения к преступлениям отца. Мы знаем и другое: вы не замешаны в аферах с ценными бумагами, которые, согласно нашим данным, прокручивали в последние четыре года во «Фридом Мьючуал».
— Мне об этом ничего не известно.
— Как я уже сказал, я вам верю. Но если вы не возражаете, мои коллеги из КЦБ все же хотели бы переговорить с вами.
— Я честно и откровенно говорю вам, что ничего не знаю, сэр.
— Предоставьте КБЦ судить об этом.
— Я была простым стажером.
— Но я убежден, вы видели и слышали то, что может оказаться полезным в их расследовании.
Тяни время, соображай и тяни время.
— Мне необходимо проконсультироваться с моим адвокатом по этому поводу.
— Люди консультируются со своими адвокатами, только если чувствуют себя виноватыми.
— Я ни в чем не виновата, сэр.
— Тогда вам не о чем беседовать с вашим адвокатом.
Я выдержала его испытующий взгляд:
— И все же сначала я переговорю с адвокатом, сэр.
— Дело может окончиться тем, что вас вызовут в суд повесткой, мисс Говард.
Не успел Эймс выйти за дверь, я бросилась звонить Дуайту Хэйлу.
— Вы все сделали правильно, — произнес Хэйл, выслушав мой отчет о разговоре с фэбээровцем. — Вам ничего не известно, и я позабочусь о том, чтобы вас оставили в покое.
— Как вы можете это гарантировать?
— У меня есть свои способы. Главное, теперь это не ваша проблема. Наоборот, теперь она стала моей, и я ее решу.
— Но что, если он снова ко мне обратится?
— Не обратится.
— А он сказал, что…
— Поверьте мне, этого не случится.
— Откуда у вас такая уверенность?
— Я же юрист. А теперь позвольте дать вам совет: раз вы получили назад свой паспорт, почему бы вам не устроить себе каникулы? Отправляйтесь куда-нибудь за границу… недели, скажем, на две.
— Вы предлагаете мне пуститься в бега?
— Я всего-навсего рекомендую вам поездку за границу.
— Уезжать надо сегодня же?
— Я бы на вашем месте испарился как можно скорее. Вы должны понимать: самое худшее, что они могут сделать, — это вызвать вас повесткой в суд в качестве свидетеля. Если же в это время вы окажетесь за границей, им не добраться до вас со своим вызовом. Так что выбор за вами: оставаться, чтобы подвергнуться допросу третьей степени и навлечь на себя тень подозрения…
— Даже при том, что я совершенно ни в чем не виновата?
— Тень подозрения нередко падает на невинных людей. Я просто пытаюсь уберечь вас от неприятностей. В любом случае, в вашем распоряжении наверняка есть дня два. Полагаю, судебный курьер с повесткой появится у вас не раньше чем через сорок восемь часов. А теперь решайте.
Сорок восемь часов. Я принялась за дело, сложила чемодан, упаковала ноутбук, отпечатанную рукопись и кое-какие научные статьи, убрала из холодильника скоропортящиеся продукты, оплатила несколько счетов. Потом отнесла вещи к машине и умудрилась втиснуть их в маленький багажник, положив книги и рукопись на пустое пассажирское сиденье. Сев за руль, я вставила ключ в зажигание и услышала, как оживает мотор.
Тронувшись с места, я направила машину к шоссе, ведущему из города, и невольно подумала: Так вот, значит, как убегают от закона.
Но эту мысль быстро вытеснила другая: Ну, вот и закончился мой роман с деньгами.
