Глава 2
Мыс Пемакид. Небольшая полоска песчаного берега — протяженностью не более четверти мили, — омываемая водами Атлантики. «Мыс» — это скорее небольшая бухта: скалистая, изрезанная, окаймленная с обеих сторон загородными летними домиками — на вид простенькими, но однозначно высшего разряда. В этом уголке Мэна показная роскошь не приветствуется, поэтому даже «приезжие» (так здесь называют всех, кто родился не в Мэне) богатством не щеголяют, здесь так не принято, в отличие от других регионов.
В Мэне столько всего находится вне поля зрения.
На берегу, кроме меня, ни души. Часы показывают восемнадцать минут четвертого. Настоящий октябрьский денек. Безоблачное синее небо. Бодрящая свежесть в воздухе — первый признак надвигающихся заморозков. В это время дня уже начинает смеркаться, хотя еще светло. Мэн. Я живу здесь всю жизнь. Здесь родилась. Выросла. Получила образование. Вышла замуж. Все сорок два года я прикована к одному месту. Почему так происходит? Почему я позволила себе застыть на одном месте? Почему многие из тех, кого я знаю, убедили себя в том, что их вполне устраивают узкие горизонты?
Мэн. На этот мыс я приезжаю постоянно. Это — мое убежище. Тем более что оно напоминает мне о красоте окружающей природы, перед которой я неизменно чувствую себя ничтожеством. И еще море. Года два назад, когда я посещала литературный кружок, мы там обсуждали роман «Моби Дик». И одна женщина по имени Кристал Орр — до выхода на пенсию она служила на флоте — вслух задалась вопросом, почему многие писатели часто сравнивают жизнь с морем. И я ей ответила: «Может быть, потому, что, когда стоишь у моря, кажется, что горизонты твоей жизни раздвигаются. Перед тобой открываются безграничные возможности». На что Кристал добавила: «И в первую очередь это — возможность уйти от обыденности».
Неужели та женщина прочитала мои мысли? Разве не об этом я всегда думаю, когда прихожу сюда и смотрю на Атлантику? Что мир гораздо шире того, что находится у меня за спиной. Когда я гляжу на водную пространство, повернувшись спиной ко всему, что наполняет мою жизнь. Представляя себя в других краях.
Но потом — бип-бип. Засигналил мой мобильный, возвращая меня в мой мир, в здесь и сейчас, уведомляя, что пришло SMS-сообщение. Я тотчас же полезла в сумочку за телефоном, уверенная, что это — послание от моего сына Бена.
Бену девятнадцать. Он — студент второго курса Университета штата Мэн в Фармингтоне, изучает изобразительное искусство, и это бесит моего мужа Дэна. У них всегда было мало общего. Каждый из нас — продукт своего окружения. Разве нет? Дэн вырос в бедности в округе Арустук. Его отец был лесорубом, работал по временным договорам. Он много пил и, наверно, никогда не знал, как пишется слово «от-ветст-вен-ность». Но он любил сына, хотя частенько, когда был пьян, набрасывался на него с кулаками. Дэн одновременно обожал и боялся отца — и всегда пытался быть крутым ковбоем, каковым тот мнил себя. Сам факт, что Дэн не берет в рот ни капли спиртного — и косится на меня, если я осмеливаюсь налить себе второй бокал вина, — красноречивое свидетельство того, что пьяные дебоши отца нанесли ему непоправимую психическую травму. В душе он знает, что его отец был слабым, трусливым ничтожеством, и, как у всех громил, под этой жестокостью скрывалось его отвращение к самому себе. Я не раз пыталась убедить Дэна, что как человек он гораздо лучше своего отца и что свою природную порядочность он должен проявлять по отношению к сыну, несмотря на глубокие различия между ними. Дэн, конечно, не был жесток с Беном, не был враждебно настроен к нему. Просто он проявлял к Бену лишь номинальный интерес, отказываясь объяснить мне, почему к своему единственному сыну он относится, как к чужому.
Совсем недавно, после того как о Бене вышла статья в газете «Мэн тудей», в которой моего сына назвали достойным внимания молодым художником — в Портлендском музее искусств экспонировался один его коллаж: части разобранных ловушек для омаров, превращенные в «пугающую картину современной инкарцерации» (во всяком случае, так выразился критик из газеты «Портленд финикс»), — Дэн спросил меня, не кажется ли мне, что Бен «не совсем нормальный». Вопрос мужа потряс меня до глубины души, и, пытаясь скрыть свой ужас, я в ответ спросила:
— Что навело тебя на эту мысль?
— Ну, ты только посмотри на тот идиотский коллаж, от которого писают портлендские пижоны.
— Это произведение находит отклик у зрителя, потому что оно провокационное, и в качестве средства выражения там использовано нечто сакраментальное для Мэна — ловушка для омаров…
— Сакраментальное, — фыркнул Дэн. — Словечки-то какие подбираешь.
— Почему ты все время стараешься обидеть, оскорбить?
— Я просто выражаю свое мнение. Но ты не стесняйся, скажи, что я много болтаю. Что именно из-за своего длинного языка я уже полтора года сижу без работы…
— Насколько мне известно, работу ты потерял не из-за глупостей вроде той, что ты несешь сейчас. Если, конечно, ты что-то от меня не утаил.
— Значит, я, по-твоему, еще и дурак, да? Не то что наш «выдающийся сын. Пикассо штата Мэн».
Потеряв работу, Дэн озлобился, у него все чаще случались вспышки раздражительности. Правда, нагрубив сейчас, он сразу поспешил извиниться («Ну вот, опять я сорвался. Не понимаю, как ты меня терпишь»), однако неприятный осадок остался. И пусть такие кратковременные срывы случались не чаще пары раз в месяц, они усугублялись тем, что Дэн все больше замыкался в себе, отказываясь делиться со мной своими переживаниями, связанными с потерей работы. В результате обстановка дома накалялась. Не скажу, что наш брак был овеян какой-то особой романтикой или страстью (хотя сравнивать мне не с чем), но за годы супружества мы вполне притерлись друг к другу и жили неплохо, в относительной гармонии, пока из-за увольнения Дэна между нами не разверзлась пропасть, которая ширилась с каждым месяцем, что он сидел дома, теряя надежду на возобновление профессиональной деятельности.
Насколько я могла судить, Дэна особенно расстраивало то, что его сын, которому было всего девятнадцать, уже добился признания. Ему предложили принять участие в Выставке молодых художников штата Мэн, проводившейся в Портлендском музее искусств; он стал одним из двух студентов, чьи работы отобрали для этой выставки; критик назвал его новатором и талантом, достойным внимания… Да, конечно, во мне говорит материнская гордость. Но согласитесь, чем это не успех? А Бен вдумчивый, серьезный и такой необычный мальчик, и он жаждет любви и одобрения отца. Но Дэн этого просто не понимает. Из намеков, которые он время от времени выдает, мне ясно, что его раздражает, что мальчик, которого он всегда списывал со счетов, считая Бена странным, не похожим на других, не таким сыном, о каком он мечтал, уже чего-то добился в жизни — и даже получил общественное признание. Я часто убеждала себя, что, как только Дэн снова найдет работу, все наладится. А сама при этом думала: если бы один положительный момент мог в одночасье все изменить…
Бип.
Очередная серия коротких сигналов, уведомляющих меня, что новое сообщение требует моего внимания. Телефон уже был у меня в руке, и я всматривалась в экран, пытаясь прочесть расплывающееся на солнце сообщение. Ладонью загораживая дисплей от солнечных лучей, я разобрала: «Пожалуйста, позвони мне сейчас же… Бен».
Меня охватила тревога. Теперь я начинаю волноваться каждый раз, когда получаю от Бена сообщения подобного рода. Сейчас с моим сыном творится что-то неладное. Со стороны — если смотреть на факты объективно — может показаться, что это непосредственно связано с его глупым любовным романом. Девять месяцев назад Бен познакомился с девушкой по имени Элисон Фелл. Как и он, она изучает изобразительное искусство в Фармингтоне. Ее отец — известный адвокат в Портленде. Они живут в одном из особняков, что стоят на побережье в городке Кейп-Элизабет. По-видимому, ее родители были страшно недовольны, что их дочь отмела все ультрапрестижные высшие учебные заведения («Точные науки меня никогда особо не привлекали», — сказала она мне) и теперь вынуждена «довольствоваться» учебой в фармингтонском университете (который в действительности считается вполне уважаемым гуманитарным колледжем, хоть и является государственным вузом). Элисон тоже девятнадцать, она довольно симпатичная, помешана на богемности: одевается во все черное, свои длинные ногти покрывает черным лаком, длинные до пояса черные волосы укладывает в сложную прическу. Я часто думаю, Бена она выбрала потому, что он самый талантливый из небольшой группы студентов, изучающих изобразительное искусство в Фармингтоне, а еще потому, что он «милашка и ужасно беззащитный». Для Бена сам факт, что эта общительная, самоуверенная, очень яркая девушка проявила к нему интерес… В общем, если учесть, что в школе подружек у него не было и сам он считал себя «в некотором роде придурком», Элисон его просто покорила. Наверняка она познакомила его и с радостями секса.
Все это началось в январе прошлого года, хотя Бен ничего не говорил мне о своем романе, пока не приехал домой на Пасху. Тогда он пригласил меня пообедать с ним в кафе «У Муди». И там, поедая запеченные на гриле сэндвичи с сыром, Бен сообщил мне — робко, нерешительно, — что он встречается с одной девушкой. Он с таким трудом это произнес и тут же добавил: «Только папе не говори. Она ему не понравится». Мое сердце переполняли любовь и тревога. Ибо я видела, что мой сын в растерянности, что для него это все внове.
— Что ты чувствуешь к Элисон? — спросила я тогда.
— Я хочу на ней жениться, — выпалил Бен, густо покраснев.
— Понятно, — неопределенно произнесла я. — А Элисон этого хочет?
— Конечно. Она сказала, что я — любовь всей ее жизни.
— Что ж… чудесно. Замечательно. Но… вы давно вместе?
— Пятьдесят четыре дня.
— Понятно, — повторила я, а про себя подумала: «О боже, он дни считает, а может, даже часы».
— Первая любовь всегда… это так удивительно, — сказала я. — Даже не верится. И я, конечно, не хочу вмешиваться в твои планы…
Господи, ну что за банальности я несу?
— …в общем… я лишь хочу сказать, что это чудесно! Просто не торопись.
— Я люблю ее, мама… и она меня любит.
— Ну…
Мне столько всего хотелось ему сказать… и столько всего, я понимала, я не могла ему сказать. Разве что:
— Я так рада за тебя.
Однажды мы встретились с Элисон. Бен нервничал, Дэн пытался выяснить, большой ли участок побережья в Кейп-Элизабет принадлежит ее родителям, а Элисон вертела головой, разглядывая наше скромное жилище, и улыбалась сама себе. Я же тем временем старалась разрядить атмосферу, и, как и все, я понимала, что это абсолютно невозможно. Мне не нравилось, что Элисон демонстративно афиширует свои близкие отношения с Беном, поглаживает его по ноге — один раз прямо на глазах у нас с Дэном, — шепчет ему что-то на ухо (она воображала себя готом, но вела себя как подросток), играя на его чувствах. Ну, хорошо, наверно, это во мне говорил материнский инстинкт/подозрительность. Но больше всего меня беспокоило то, что Бен был без ума от своего состояния влюбленности. Как объяснить ему, что порой мы проецируем на других желания своего сердца. В результате вообще по-настоящему не видим их.
После ужина Дэн сказал мне:
— Она бросит его, как горячую картошку, как только утратит к нему интерес.
— Может, поговорил бы с ним о…
— О чем? Мальчишка сроду ко мне не прислушивался. Он считает меня консерватором, республиканцем…
— Просто поговори с ним, Дэн. Ему очень нужна твоя поддержка.
Надо отдать должное моему мужу: когда Бен в следующий раз приехал домой на выходные из колледжа, они несколько часов после обеда вместе убирали листья в саду и беседовали. После Бен сказал, что отцу вроде бы интересно, что он чувствует к Элисон и насколько серьезны его чувства. «И он не читал мне наставлений». Потом, всего полтора месяца спустя, рано утром мне позвонили из университета. Один из охранников кампуса нашел Бена среди ночи под деревом возле общежития, и тот даже не замечал, что стоит под дождем, льющим уже несколько часов. Бена привели в университетскую больницу. Он сильно простудился (слава богу, это был только сентябрь). В следующие несколько дней простуда едва не перешла в воспаление легких. Но особенно тревожило то, что Бен отказывался разговаривать с кем-либо, не хотел объяснить, как и почему он оказался под деревом, где проторчал несколько часов под проливным дождем.
Мы с Дэном помчались в Фармингтон. Когда мы вошли в палату, где лежал наш сын, Бен, увидев нас, отвернулся, спрятал голову под подушку, отказываясь общаться с нами, несмотря на все усилия дежурной медсестры, всячески пытавшейся привлечь его внимание к тому, что в комнате находятся его родители. Я старалась сдерживать свои эмоции, но Дэн был вынужден покинуть палату — очень уж сильно он переживал за сына. Я нашла его на улице. Он курил одну из трех сигарет, которые он до сих выкуривает за день. В глазах его стояли слезы, ибо он был расстроен психическим состоянием Бена. Я обняла мужа. Он на мгновение уткнулся головой мне в плечо, но потом тут же стряхнул с себя мои руки, видимо стыдясь собственной слабости: за двадцать лет нашего супружества я крайне редко видела, чтобы Дэн давал волю чувствам. Вытирая глаза, он глубоко затянулся сигаретой и сказал:
— Убил бы эту богатенькую стерву.
Я в ответ лишь произнесла:
— Все будет хорошо, он справится.
Позже в тот день мы встретились с университетским психологом. Это была крупная, внушительная женщина по имени Клэр Аллен. Психолог стала расспрашивать про Бена, про нас самих, и казалось, она уже очень много знала о жизни нашего сына.
— Полагаю, вам известно, что несколько дней назад девушка Бена ушла к другому. — Краем глаза я заметила, что лицо Дэна побелело от гнева. — По-видимому, этот товарищ — важная фигура в Портлендском музее искусств, и он значительно старше ее по возрасту.
— Так это все из-за того, что его бросила девушка? — уточнил Дэн.
Доктор Аллен смерила его абсолютно бесстрастным взглядом и ответила:
— То, что для одного — пустяк, мелочь, для другого означает конец света, переворачивает всю его жизнь. Особенно если этот человек не уверен в себе, сомневается в том, что он достоин любви.
— Думаю, Бен всегда знал, что его любят, — возразила я — пожалуй, слишком поспешно.
Доктор Аллен одарила меня многозначительной улыбкой:
— Не сомневаюсь. Но как теперь объяснить, почему эта эмоциональная встряска спровоцировала столь неадекватную реакцию у вашего сына? Я смогу вызвать его на откровенность. Я чувствую, что он и сам хочет с кем-нибудь об этом поговорить.
И эта последняя фраза резанула меня по живому, ведь я была уверена: Бен знает, что со мной он может говорить о чем угодно. Однако прошло целых пять дней, прежде чем Бен наконец-то заговорил. Об этом сообщила мне доктор Аллен. Она позвонила мне на сотовый, когда я была на работе:
— Хорошие новости. Сегодня утром мы с вашим сыном беседовали двадцать минут. Он начал общаться с медсестрами и врачами в больнице. Все пока очень зыбко. Но он знает, что его нашли стоящим под деревом и вымокшим до нитки. Знает, что вы с мужем навещали его. Когда я спросила, что спровоцировало нервный срыв, какая проблема, он ответил: «Моя девушка бросила меня ради тридцатишестилетнего мужика». И это, если говорить объективно, хорошая новость. Он сумел идентифицировать фактор, повергший его в травматическое состояние, это огромный шаг вперед. И обнадеживающий.
— Когда можно снова навестить его? — осведомилась я.
— Я бы посоветовала не торопить события. Пусть побеседует со мной еще несколько дней. С вашего позволения я хотела бы помочь ему сбросить нервное напряжение, раскрепоститься. А потом, я уверена, он изъявит желание увидеться с матерью.
Про отца она не упомянула. Что это: оплошность или умышленное упущение? Значит, она догадалась, что у Бена с отцом непростые отношения?
К чести доктора Аллен, она через день звонила мне, докладывая о том, как продвигается процесс реабилитации. К чести Дэна, он жадно следил за новостями из Фармингтона и, казалось, обрадовался тому, что Бен разговорился и «искренне хочет поправиться» (цитируя слова доктора Аллен). Но прошло целых три недели, прежде чем Бен вернулся к учебе и доктор Аллен разрешила нам его навестить. Дэн устраивался на работу в Огасте, и на тот день ему было назначено первое собеседование, поэтому в университет я поехала одна. Сначала я встретилась с доктором Аллен в ее кабинете. Она была довольна Беном, сказала, что он еще очень раним, но, кажется, смирился со своим горем, два раза в неделю приходит к ней на сеансы психотерапии и они «разговаривают о многих вещах».
— Должна сказать, не раскрывая содержание наших бесед с Беном, что ему еще нужно работать и работать над собой. Дело в том, что он, вне сомнения, талантливый юноша. Преподаватель по изобразительному искусству считает, что у Бена фантастические перспективы. И мне известно, что его работы отобрали на ту большую выставку в Портленде. Но, как и многие творческие личности, он подвержен сомнениям, особенно в плане самооценки. Он сказал мне, что вы с ним очень близки.
— Мне тоже так кажется, — подтвердила я, отметив про себя, как профессионально доктор Аллен обошла молчанием тему отца.
— У него есть сестра, верно?
— Да. Салли.
— Они довольно разные, верно?
Это еще мягко сказано. Бен — творческая натура, замкнутый, неуверенный в себе мальчик с нестандартным мышлением. Салли — полная противоположность. Она невероятно общительна и самоуверенна. Дэн ее обожает, она обожает отца, хотя в последнее время его раздражительность действует ей на нервы. У меня с дочерью чуть более сложные отношения. Думаю, отчасти это связано с типичными разногласиями, возникающими между девочками-подростками (Салли семнадцать) и их матерями. Но главная причина в том — и это меня тревожит, — что мы с ней во многом очень разные люди. Салли — мисс Популярность в своей школе. И она усердно работает над своей ролью, поскольку искренне желает всем нравиться. Она — истинная американка. Высокая, стройная, рыжеволосая, всегда цветущая, ухоженная, с великолепными зубами. Внешность очень много значит для нее: на поддержание собственного имиджа она тратит по два часа в день и каждый вечер не менее сорока пяти минут занимается своим лицом, чтобы в нем не было ни изъяна. И улыбка у нее ослепительная, потому что она пользуется отбеливающими полосками для зубов. Неудивительно, что по ней сохнет половина школьной футбольной команды, хотя ее нынешний парень, Брэд, — звезда школьной команды по бейсболу. Он готовит себя к карьере политика, и Салли для него, как я понимаю, лишь приложение в виде очень симпатичной девушки. Салли тоже это понимает. Несколько недель назад, когда выяснилось, что Брэда приняли в Дартмут, я застала ее плачущей в нашей гостиной.
— Он будет учиться в престижном колледже Лиги плюща в Нью-Гэмпшире, а я — в дурацком университете Мэна, — объяснила она причину своих слез, разоткровенничавшись со мной, что случалось крайне редко.
— Я тоже училась в Университете штата Мэн.
— Да, но ты могла бы поступить куда угодно.
— Университет штата Мэн предложил мне стипендию. У моих родителей не было денег, и…
— Даже если бы оценки позволяли мне поступить в Дартмут, разве у нас есть…
— Мы нашли бы деньги, — заверила я дочь несколько раздраженным тоном, ибо Салли порой горько сокрушалась, что нам теперь приходится жить слишком экономно… хотя, слава богу, свое возмущение она высказывала только мне, понимая, что отец будет убит горем, услышав, как его обожаемая дочь стонет по поводу отсутствия семейного капитала.
Правда, Салли вообще имела обыкновение изливать на меня свое недовольство всевозможными жизненными обстоятельствами — и не в последнюю очередь тем, что она родилась не в семье какого-нибудь магната с Уолл-стрит. Салли не могла обойтись без сопоставлений. Отец Брэда нажил состояние, открыв небольшую сеть хозяйственных магазинов по всему штату, и все равно решил отдать своего амбициозного сына в местную государственную школу (чем заслужил мое уважение). Родители Брэда жили в большом комфортабельном доме в прибрежной части города (там были и сауна, и джакузи, и тренажерный зал, бассейн во дворе, плазменный телевизор в каждой комнате). Теперь у них был дом в «элитарном коттеджном поселке» (точные слова Салли) близ Тампы. Она неделю гостила у Брэда в их флоридском особняке, вместе с Брэдом и его отцом каталась на прогулочном катере с каютой, принадлежавшем их семье. И у Брэда уже был свой собственный «крутой» автомобиль: «мини-купер». И…
Я очень люблю свою дочь. Она яркая, энергичная, полная оптимизма. Эти ее качества меня восхищают. Но я часто задаюсь вопросом: а к чему она стремится?
— Я знаю: Брэд бросит меня сразу же, как только кончится лето и мы разъедемся по университетам. Потому что я для него просто школьная подружка, с которой можно весело провести время, и только. А он ищет кого-то, кто подошел бы на роль будущей жены сенатора.
— Ты хочешь стать женой сенатора? Это цель твоей жизни?
— Я слышу разочарование в твоем голосе, мама?
— Ты никогда меня не разочаровываешь, Салли.
— Хотелось бы верить.
— Я не хочу, чтобы ты стала кем-то, кем быть не хочешь.
— Но ты против того, чтобы я вышла замуж за такого, как Брэд.
То есть не конкретно за Брэда? То есть речь вообще идет о парне с деньгами, уверенно продвигающемся по карьерной лестнице в высшие эшелоны власти?
— У каждого свои планы, свои устремления.
— Ну вот, опять ты мною недовольна.
— В каком смысле?
— Считаешь, что я не ставлю перед собой высоких целей. Что не достигну высот в жизни…
— У тебя много талантов, Салли.
— На твой взгляд, я ограниченная, пустая и, в отличие от тебя, книг не читаю.
— Ты ведь знаешь, что я очень высокого мнения о тебе.
— Но ты больше любишь Бена.
— Я не делаю разницы между тобой и Беном, вы оба одинаково дороги мне. И дело в том, что ты понятия не имеешь, как сложится твоя жизнь. Или на чем ты остановишься. Даже когда ты думаешь: «Ну вот, это и есть моя жизнь», все может измениться в одно мгновение.
— Ты так говоришь, потому что целыми днями смотришь на чужие опухоли.
Уф. Я натянуто улыбнулась:
— Ну… это действительно заставляет по-особому смотреть на многие вещи.
— Я не хочу быть рабом заведенного порядка.
— Тогда не нужно быть чьей-то женой.
Ну вот. Я это произнесла. Салли вздрогнула, парировала:
— Ты тоже чья-то жена.
— Не спорю. Но…
— Можешь не договаривать, мама. И я знаю, что, будь я такой же творческой личностью, как Бен…
В некоторых вопросах детей просто невозможно переспорить.
— У него есть сестра, верно?
— Да. Салли.
— Они довольно разные, верно?
— Салли не такая, как Бен, — подтвердила я, слава богу, как мне показалось, бесстрастным тоном.
— Бен вскользь упоминал об этом. И о том, что с вами он более близок, чем с отцом.
— Он любит Бена.
Доктор Аллен смерила меня внимательным взглядом.
— Не сомневаюсь, что любит… по-своему, — сказала она. — Но позвольте спросить вас кое о чем, Лора: вы всегда чувствуете необходимость что-то улучшить, исправить?
— Это плохо?
— Неблагодарное это дело, правда? Если говорить о чужом счастье… Каждый человек должен сам заботиться о своем счастье, верно? В том числе и ваши дети, ведь они уже взрослые. Вы не должны винить себя за то, что у Бена есть проблемы.
— Легко сказать.
Полчаса спустя я встретилась с Беном в кафе за пределами территории кампуса — доктор Аллен посодействовала. Он заметно похудел, хотя и так был тощим. Все еще был немного бледен. Позволил обнять себя, но сам в ответ меня не обнял. Во время нашей получасовой беседы постоянно отводил взгляд. Поначалу, когда я сказала ему, что он неплохо выглядит, Бен бросил раздраженно:
— Мама, ты никогда мне не лгала… не начинай сейчас, пожалуйста.
Потом стал расспрашивать меня, как дела дома, как сестра поживает, «все еще сходит с ума по мистеру Спортсмену Республиканцу?» (меня порадовало, что присущая ему саркастичность никуда не исчезла), сообщил, что начал новую работу, но это не коллаж.
— Это картина в полном смысле слова. Больше никаких частей тела в композиции, никаких попыток воспроизвести автокатастрофу, где за рулем «порше» сижу я.
— Как Джеймс Дин, что ли?
— Моя мама — культурно образованный рентген-лаборант.
— Ну, не настолько уж и культурно образованный.
— Просто из всех, кого я знаю, никто не читает столько книг.
— Это скорее хобби…
— Ты бы попробовала писать, мам.
— О чем? Я в своей жизни не сделала ничего интересного или важного… разве что тебя с Салли вырастила.
— Это ты не обязана была добавлять.
— Но это так.
Бен коснулся моей руки:
— Спасибо.
— Вид у тебя немного усталый, — заметила я, понимая, что лучше сказать правду. Бен всегда раздражался, если чувствовал, что ему лгут.
— Я наконец-то снова засыпаю без снотворного.
— Доктор Аллен сказала, что ты еще принимаешь лекарства.
— Да, но уже не от бессонницы. Просто таблетки, помогающие мне быть счастливым.
— Такого лекарства нет, — сказала я.
— Это точно. — По губам Бена скользнула мимолетная улыбка.
— Но ты вроде бы окреп…
— Держусь…
— Ты сегодня сама любезность.
— А ты предпочла бы, чтобы я хамил? — Бен снова едва заметно улыбнулся. — Ты бы этого не вынесла.
— Я рада, что ты приходишь в себя, Бен.
— Прости, если я тебя напугал…
— Ты меня не напугал…
— Ну да, рассказывай…
— Ну, хорошо, да, я очень волновалась. И папа тоже…
— Но сегодня ты здесь одна.
— Папе на утро назначили собеседование, он устраивается на работу.
— Рад это слышать. А то последнее время он сам не свой…
— Ты несколько преувеличиваешь, Бен.
— Ничуть. И мы оба это знаем.
— Папа в душе хороший человек.
— Жаль только, что меня он ни во что не ставит и превозносит свою заводную дочь.
Перестанут ли когда-нибудь наши дети ревновать друг к другу? Неужели мы с Дэном так сильно напортачили с их воспитанием? Возможно ли вообще построить правильные отношения между родителями и детьми? Или это, как и в межличностных отношениях, вечная проблема?
— Он очень тебя любит, Бен.
— Но мы с ним не друзья.
— Вы подружитесь.
— Угу, непременно.
— По крайней мере, мы с тобой друзья, — сказала я.
Бен кивнул.
— Ты точно на меня не злишься? — спросил он.
— Я никогда на тебя не злюсь.
Этот разговор произошел в колледже пять недель назад. В тот вечер, вернувшись домой из Фармингтона, я отправила сыну сообщение по электронной почте, написав, что буду в его распоряжении в любое время дня и ночи, но пусть он не беспокоится: надоедать не буду.
«Живи в свое удовольствие и знай, что мне всегда можно позвонить — если понадоблюсь, я буду с тобой через полтора часа».
Пять дней спустя я получила от Бена SMS-сообщение: «Не хочешь пообщаться?» Это было после четырех — буквально через несколько минут после того, как я ушла с работы, — я тотчас же ему позвонила, и мы проболтали почти полчаса. В разговоре мы ни разу не коснулись его психического состояния, лечения, приема лекарств, его чувств относительно девушки, из-за которой у него случился нервный срыв. Мы обсудили несколько фильмов, которые он только что посмотрел, биографию Марка Ротко («Парень только и говорил об искусстве») и песню группы «Грин дей» («Знай своего врага»), которую он постоянно слушал («Наверно, я думаю о ней…» — сказал Бен с немалой долей иронии в голосе, что внушало надежду). Я ни разу не спросила, как у него дела, ибо, судя по его тону, он уверенно возвращался к нормальной жизни. Но к концу разговора, когда я предложила звонить ему время от времени, Бен сказал: «Давай я сам буду связываться с тобой, хорошо?»
Разумеется, я сказала, что меня это вполне устраивает.
С тех пор я получала от Бена как минимум два SMS-сообщения в день — часто смешные/глубокомысленные («Думаешь, по-настоящему разбитые сердца встречаются только в кантри и ковбойских песнях?»), порой тревожные («Очень плохо спал. Сегодня сеанс у доктора Аллен»), иногда просто «привет». Два раза в неделю он звонил, но ни разу за все это время ни словом не обмолвился о том, что хочет приехать домой на выходные или увидеться со мной.
И вот…
Бип.
Я отвлеклась от мыслей, теснившихся в моей голове, пока я смотрела на море с мыса Пемакид, достала свой сотовый и прочитала:
«Мам, привет. Наконец-то захотелось развеяться на выходных. Думал, может, встретимся, например, в Портленде? Там идут два-три неплохих фильма. Поужинаем вместе. Как ты на это смотришь?»
Черт. Черт. Черт. Как раз на эти выходные я собиралась уехать из города — впервые за девять лет. Я написала ответ:
«Привет, Бен. Было бы здорово поужинать с тобой и сходить в кино… но в эти выходные я должна быть на конференции в Бостоне. Попытаюсь отпроситься…»
Бен тут же написал: «Ради меня — не надо».
«Это просто по работе, — отвечала я. — Ты для меня важнее любой конференции».
«Ты и так никуда не выбираешься, — возразил он. — Так что давай перенесем встречу на следующие выходные».
«Ну вот, я теперь чувствую себя виноватой», — призналась я.
«Ты всегда во всем себя винишь, мама, — написал он. — Съезди отдохни несколько дней — и не переживай из-за этого».
Я долго смотрела на последнее сообщение сына. И вспоминала фразу, которую обычно говорил мой отец о своих скромных возможностях: «Легко сказать».
Я была в таком состоянии, что замечание Бена меня очень расстроило. Все, что я могла ответить: «Легко сказать».
