Когда у тебя стабильные семейные отношения и ты уверен, что они продлятся целую вечность, тебе и в голову не приходит, что можно в третий раз за день стоять под душем, готовясь к свиданию.

Ты думаешь, что все это у тебя уже позади, точно так же, как и то, что ты больше не просишь маму постирать твои вещи и не берешь денег у отца.

Тебе даже в голову не приходит, что снова настанет то время, когда ты будешь относиться к своей личной гигиене так же фанатично, как пятнадцатилетний подросток с перманентной эрекцией. Что ты снова будешь мучиться у зеркала, пытаясь укротить свои взъерошенные волосы. Что ты будешь чистить зубы, которые и без того уже безукоризненно чисты. И все это только затем, чтобы просидеть пару часов в темноте с представительницей противоположного пола, с которой ты совсем недавно познакомился.

Просто кошмар какой-то! Свидания — это игры для молодых. С годами теряешь навыки. А вдруг у тебя уже ничего не получится?!

Готовясь к свиданию с женщиной, с которой недавно познакомился, ты используешь другой отдел мозга, чем когда собираешься куда-то, например, со своей женой. Ты напрягаешь другую группу мышц. Так что это совершенно естественно: если ты снова после долгого перерыва заставляешь работать эти мышцы, они твердеют и напрочь отказываются повиноваться.

Двое взрослых людей играют в подростковые игры: пытаются хорошо выглядеть, встречаются в назначенное время, знают, что уже можно, что нужно немножко подождать, а чего так и не случится до скончания века. Должно быть, ужасно трудно вернуться ко всему этому после того, как прожил с женой много лет. Но с Сид это было нетрудно.

Благодаря ей это стало просто и даже естественно.

— Очень важно, что за фильм мы посмотрим о тобой вместе в первый раз, — авторитетно заявила Сид. — Я понимаю, что мы просто друзья и так далее, но очень важно, какой именно фильм мы сегодня выберем.

Я притворился, будто понимаю, о чем она говорит.

— Обычно на первом свидании все стараются действовать наверняка, — продолжала Сид. — Идут смотреть хит сезона. Один из тех фильмов, где Нью-Йорк разрушают пришельцы, или прибойная волна, или гигантская обезьяна, или что-нибудь в этом роде. Они считают, что с таким кино приятный вечер обеспечен. Но хит сезона — это не совсем то, что нужно нам.

— Нет?

Она покачала головой:

— Никто не получает особого удовольствия, когда смотрит такие фильмы, кроме подростков где-нибудь в Айдахо. Один раз увидев, как взрывается самый известный небоскреб в Нью-Йорке, второй раз уже не захочешь на это смотреть.

Я начал понимать, о чем идет речь:

— Ты думаешь, что земля перевернется, но в конце концов начинаешь зевать, когда пришельцы захватывают Белый дом.

— Если ты выбираешь хит сезона, это означает, что ты ничего особенного не ждешь от жизни, — сказала она и бросила на меня мимолетный взгляд. Я проталкивался на своем «Эм-Джи-Эф» сквозь дневную пробку вокруг «Ангела». — Это касается всего. Это означает, что жизнь для тебя — всего лишь пакет черствого поп-корна и стакан выдохшейся диетической кока-колы. И больше надеяться не на что.

Я попытался вспомнить, какой первый фильм мы смотрели с Джиной. Это было что-то японское с претензией на художественность. Что-то про угнетенных и морально подавленных японцев.

— Элитарные фильмы немногим лучше, — продолжала Сид, как будто прочитала мои мысли. — Это означает, что вы оба стараетесь казаться не тем, чем являетесь на самом деле.

— Подумай только обо всех парах, которые во время первого свидания посмотрели «Титаник», — сказал я. — Многообещающие отношения, обреченные еще до того, как они начались… Еще до того, как корабль вышел из порта.

Сид стукнула меня по руке:

— Я говорю серьезно! У меня, например, есть подруга, которая вышла замуж за парня, который на первом свидании пригласил ее на фильм «Муха».

— А потом сам превратился в отвратительного таракана?

— Практически. Он явно изменился, причем к худшему.

— Так что же ты хочешь посмотреть?

— Ты мне доверяешь?

— Полностью.

Она хотела посмотреть один из тех фильмов, которые крутят по телевизору на каждое Рождество. Один из тех фильмов, которые, мне казалось, я смотрел уже раз десять. Правда, вряд ли внимательно.

Не знаю, почему фильм «Как прекрасна эта жизнь» показывали в кинотеатре «Эн-Эф-Ти» на Южном берегу. Возможно, у них шла неделя ретроспективы Фрэнка Капры или Джеймса Стюарта. Возможно, это был отреставрированный, оцифрованный и зацвеченный вариант фильма. Не знаю, да это и неважно. Именно на этот фильм мы пошли в наш первый вечер. И поначалу мне показалось, что он слишком мрачный.

Спецэффекты были из эпохи изобретения паровоза. На звездном небе, которое, очевидно, представляло собой раскрашенный лист картона, позади которого горел банальный фонарь, ангелы — точнее, небесные существа, приколотые к картону булавками, — обсуждали Джорджа Бейли и его встречу с неотвратимой судьбой.

Потом действие перенеслось в маленький американский городок, где счастливые люди праздновали Рождество, и я затосковал по пришельцам, или прибойной волне, или даже гигантской обезьяне. Вот бы они явились и все это уничтожили! Если теория Сид о значении первого фильма верна, то нам не удастся продержаться вместе даже этот вечер.

Потом, по мере того как надежды и мечты Джеймса Стюарта постепенно угасали, меня затянула история человека, утратившего смысл жизни.

Фильм оказался гораздо лучше, чем я его помнил с детства, когда он в черно-белом варианте служил фоном для моего цветного детства и мелькал на экране в промежутке между рождественским хит-парадом и жареной индейкой.

Когда его мир начинает рушиться, Джеймс Стюарт оскорбляет по телефону учительницу одного из своих детей, и его избивает в баре ее супруг.

Джеймса возмущает его любящая жена, из-за которой ему пришлось отказаться от мечты путешествовать по миру. Что самое ужасное, он отвратительно ведет себя с детьми — раздражительный, вздорный буян. Но ясно, что он ведет себя так не потому, что не любит их. Наоборот, все дело в том, что он любит их слишком сильно.

В темноте Сид схватила и крепко сжала мою руку.

— Не волнуйся, — сказала она. — Все заканчивается хорошо.

Когда мы вышли из кино, было еще светло. Мы купили по куску пиццы и сели за один из длинных деревянных столов на улице, где рядом с тобой сидят чужие люди, и ты чувствуешь себя студентом.

«Эн-Эф-Ти» — уродливое здание в прекрасной части города. Кинозалы прячутся внутри глухого бетонного блока постройки шестидесятых годов, примостившегося там, где Темза поворачивает к югу и протекает в тени моста Ватерлоо, а прямо через реку от него — огни набережной Виктории и собора святого Павла. Именно здесь Сид рассказала мне, что выросла в доме, полном женщин и кинофильмов.

Первый фильм, который мои родители посмотрели вместе, был «Унесенные ветром», — вспоминала она. — А после того, как папа умер, мама в одиночку посмотрела его еще шестнадцать раз. Она бы смотрела его и чаще, но старалась сдерживать себя.

Сид была младшей из четырех сестер. Ее мать работала медсестрой в Техасском медицинском центре, «где большие шишки подлечивают сердце», а отец водил грузовики на нефтяных месторождениях.

— Хьюстон — нефтяной город. Когда цены на нефть высокие, жизнь прекрасна. А когда цены на нефть падают, приходится потуже затягивать пояса. Но хорошо это или плохо, Хьюстон был и остается нефтяным городом.

Если верить словам Сид, у ее родителей так и не кончился медовый месяц. Даже когда у них было четыре дочери-подростка, они продолжали держаться за руки, дарить друг другу цветы и оставлять записки в коробках с завтраками.

— Когда мне было двенадцать, это меня еще смущало, — улыбнулась Сид. — Теперь мне это нравится. Да-да, мне нравится, что они были так влюблены друг в друга. Я знаю, ты думаешь: может, на самом деле все было совсем не так, а мне просто приятно помнить их такими. Может, они действовали друг другу на нервы и постоянно грызлись. Но я это видела своими глазами: они действительно были без ума друг от друга.

— Как-то раз в воскресенье, когда она с друзьями сидела в закусочной «Дэйри Куин» в торговом центре «Галерея», пришла ее старшая сестра и сказала, что отец внезапно умер от сердечного приступа. Моя мама не состарилась за одну ночь, — продолжала Сид. — Все было совсем не так. Она просто с головой погрузилась в прошлое. Может быть, она решила, что лучшая часть жизни осталась позади. Она продолжала ходить на работу. Продолжала готовить еду. Но теперь она смотрела только старые фильмы. И, видимо, ее коллекция пленок оказала на меня определенное влияние. Потому что когда я встретила парня, из-за которого потом приехала в Англию, я подумала, что он и есть Ретт Батлер.

Я всегда чувствую себя неловко, когда речь заходит о бывших партнерах. О несбывшихся мечтах и надеждах, о так и не заживших ранах, об огорчениях и разочарованиях, когда твою любовь словно выкидывают на помойку. От этого встреча может лишиться своей прелести. И Сид это сразу же почувствовала. Она сменила тему и стала изображать из себя этакого жизнерадостного просветителя.

— Ты знаешь, что первое слово, которое было произнесено на Луне, — это «Хьюстон»? — спросила она. — Честное слово! Нейл Армстронг передал Центру управления полетом: «Хьюстон! Говорит база «Транквилити». "Орел" совершил посадку».

— До знакомства с тобой я, честно говоря, ничего не знал о Хьюстоне, — заметил я. — Он не из тех американских городов, которые у всех на слуху.

Там совсем не так, как здесь, — понимающе кивнула Сид. — Если здание покрыто двумя слоями краски, оно уже считается старинным. У нас есть придорожные кабаки, которые называются «ледяными домами», там все женщины выглядят как персонажи песен Хэнка Уильямса. А молодежь в субботу вечером собирается в дегустационном зале «Юкатан», где девушки пытаются изобразить из себя Памелу Андерсон, а парни все как один похожи на Митлоуфа.

— В Эссексе примерно такие же нравы, — заметил я. — Но где же тебя угораздило познакомиться со своим англичанином?

— Как раз там, в «Юкатане». В субботу вечером. Он спросил меня, не хочу ли я выпить. И я сказала «нет». Тогда он спросил, не хочу ли я потанцевать. И я сказала «да». Он работал в Хьюстоне курьером. Собственно, этим он занимается и сейчас. Развозит посылки на мотоцикле. Этакий восхитительный почтальон. Естественно, на меня это произвело впечатление.

— И в результате оказалось, что он не Ретт Бат- лер?

— Ну, знаешь! — хмыкнула она. — В результате оказалось, что даже Кларк Гейбл не Ретт Батлер.

— Но ты приехала за ним в Лондон?

— Да.

— Почему он не остался там? Его вышвырнули с работы?

— Нет, конечно, нет. Мы поженились. Он получил гринкарту. Ты знаешь, что гринкарта на самом деле не зеленая, как казалось бы, а розовая?

Я отрицательно помотал головой.

Нас это тоже удивило. Пришлось пройти через собеседование с иммиграционными чиновниками, которых нужно было убедить, что мы действительно друг друга любим. Мы показали им свадебный альбом, так что с этим проблем не было. Почему мы уехали? — Она задумалась. — Наверное, он понял, что должен больше брать от жизни. В Америке легко почувствовать себя неудачником. Наверное, это тоже сыграло свою роль.

— И что же пошло не так?

— Все. — Она посмотрела на меня. — Он подсел на бамбук. Ты знаешь, что это такое?

Я снова помотал головой.

— Что-то связанное с наркотиками?

— Нет. Ну, может быть, в каком-то смысле. Это означает, что он уже не мог обходиться без азиатских девушек. Они ему и раньше нравились. Кореянки, китаянки, японки, филиппинки… Он не отличался особой разборчивостью, что довольно оскорбительно для азиатских женщин, потому что они так же не похожи друг на друга, как, например, шведы и турки. Но ему действительно было все равно, лишь бы они были азиатками. В тот вечер, когда мы встретились, он пришел в «Юкатан» с маленькой вьетнамкой. У нас в Хьюстоне много вьетнамцев.

— Значит, он любитель восточных женщин?

— Теперь нельзя говорить «восточная». Это считается оскорбительным, как «негр» или «стюардесса». Так же как мы теперь говорим «афроамериканец» и «бортпроводница», надо говорить «азиатская» вместо «восточная».

— Для меня «азиатка» звучит так же, как «индианка».

— Извините, мистер, но вы теперь обязаны говорить именно так, как я вам сказала.

— Что же ему в них нравилось?

— Может быть, как раз то, что они не похожи на него. Что они совсем другие. Гетеросексуальность — это же значит, что тебя привлекают те, кто не похож на тебя, так ведь?

— Но если этот парень, который оказался не Реттом Батлером, перешел на «бамбук», почему ему понравилась ты?

— Может быть, в тот момент он переживал помрачение ума. Или решил немного передохнуть от своих пристрастий. Я не знаю.

Она откинула черные волосы со лба и уставилась на меня своими широко посаженными карими глазами. Теперь, когда она заговорила об этом, я понял, почему человек, подсевший на «бамбук», запал на нее.

— Мы прожили вместе два года. Один год там, дома, и еще один здесь. Потом он снова вернулся к своему излюбленному типу. А может, и раньше, просто я узнала только два года спустя. Эту студентку из Малайзии он встретил в парке. Он показал ей Лондон… и кое-что еще. Он не был плохим человеком. Да он и сейчас неплохой парень. Просто я сделала неправильный выбор. А ты?

— Я?

— Да, что случилось с твоим браком?

Я не знал, как объяснить, что произошло у нас с Джиной. Я понимал, что это как-то связано с тем, что я стал старше, и все воспринималось как должное, и было такое ощущение, что жизнь ускользает сквозь пальцы. Джеймс Стюарт мог бы объяснить это мне.

— Точно не знаю, что произошло, — сказал я. — Я ненадолго отпустил тормоза.

— А, понятно, — сказала Сид. — В смысле, перепихнулся на стороне?

— Не только. Хотя и это тоже. Но я просто — не знаю, как объяснить… Я дал огню погаснуть.

Она секунду посмотрела на меня, а потом кивнула:

— Пойдем, посмотрим на огоньки.

Было уже темно. На противоположной стороне реки виднелась ниточка огней, тянувшаяся вдоль всей набережной, как жемчужные бусы. Если прийти сюда утром, то увидишь серые офисные здания и пробки — город, спешащий оплатить квартплату и погасить счета. Но вечером здесь все было прекрасно.

— Похоже на Рождество, — заметила Сид и взяла меня за руку.

Это действительно было похоже на Рождество, и ощущение было такое же.

— Я хочу попытать счастья с тобой, — неожиданно призналась она мне.