31
Потаенные дни и краденые часы ночами были в этом жарком августе, к началу знойного сентября. Огонь солнца, пылающая темнота и вожделение обдавали их потом, и каждый день походил на игру в прятки на тлеющих углях. Каждый день был еще одной каплей, которая испарялась из исчезающей лужицы того времени, что им оставалось. Скоро Дункану придется после отпуска вернуться на борт. И скоро должен вернуться из поездки отец Ли Мей.
– Он очень строг к тебе? – прошептал Дункан в шуме прибоя, наполняющем павильон.
Он гладил ее по щеке, потом ниже по шее и по плечу; его пальцы не могли различить, где кончается кожа Ли Мей и начинается шелк ее блузы.
– Только иногда. – Улыбка осветила ее лицо в маслянистом свете лампы цвета благородной чайной розы. – Но то, что я встречаюсь с тобой тайно, то, что я тут делаю с тобой, ему уж точно никак не понравится. Моей матери тоже.
Они нашли сообщницу в лице Шармилы, которая сама была по уши влюблена в своего Гаруна и пребывала в нетерпеливом ожидании свадьбы. И в лице Джо, которая после тщетных попыток утолить свое любопытство в конце концов приняла тот факт, что ее брат по вечерам встречается с кем-то в павильоне, но не хочет сказать с кем.
Улыбка на лице Ли Мей вспыхнула и погасла; ее глаза наполнились слезами:
– Я так боюсь за него.
На прошлой неделе в море случилось что-то зловещее. Вначале сильный грохот, похожий на взрыв, нарушил торжественное пение псалмов в Сент-Андрусе. Многие сочли это грубым нарушением воскресного покоя взрывами в ходе расширения и освоения прибрежной полосы у Телок Айер. Но это продолжилось поздним вечером и ночью и вызвало еще большее неудовольствие. Другие приняли это за сигнальные выстрелы с Форта Кэнинг или за морское сражение – может быть, с китайскими пиратами, которые назойливо как саранча время от времени совались в местные воды. Но утром понедельника тишину разорвал могучий удар, громовой и резкий, будто сам бог-громовержец развернулся во всю свою уничтожительную мощь.
То был час, когда в пятистах милях к югу от Сингапура, в Зондском проливе между Явой и Суматрой под небом, черным от дыма и сажи, извергся вулкан островка Кракатау, исторгая в воздух огонь, пепел и камни, а море вздыбилось в смертоносном потоке.
После разрушения телеграфной связи с Явой новости в Сингапур просачивались лишь по каплям, и город лежал как остров блаженных вдали от событий и мог лишь догадываться, какой ад творился на Яве и Суматре и на всех других островах вблизи и вдали; речь шла о смытых с лица земли деревнях и тысячах погибших.
– Наверняка с ним ничего не случилось. – Дункан притянул Ли Мей к своей груди. – При морском землетрясении нигде нет более безопасного места, чем посреди океана.
– А вдруг он в это время как раз причалил к одному из этих берегов… И именно там вышел на берег… – Ее пальцы вцепились в его спину, ища опоры. – И я все время думаю: что, если боги накажут меня, отняв у меня отца? За то, что я нашла в тебе?
– Нет, Ли Мей, – шептал он ей в волосы. – Не думай так. Не ты ли мне рассказывала, что твой отец знает море, как никто? Что море то же самое, что кровь в его жилах? Его сердцебиение?
Образ отца, нарисованный ему Ли Мей, вызывал у него уважение. Гордый. Непокорный. Временами вспыльчивый. Человек, которому лучше не становиться поперек дороги, особенно когда дело касалось его дочери, которая, судя по всему, была его зеницей ока. И все же он был полон любопытства к этому человеку. Человеку моря, такому же, как и он сам. Почти родственная душа; он с удовольствием когда-нибудь познакомился бы с ним.
– Да, – прошелестела она. – Да, это верно.
Сердце Дункана сжалось, а потом расширилось в диком, неровном ударе, когда он ощутил у себя на языке слова, которые уже несколько дней носил в себе.
– Как ты думаешь… он скажет «да», если я попрошу у него твоей руки?
Ли Мей подняла голову, на ее щеках блестели дорожки от слез, а глаза сияли от непостижимого счастья. Улыбка – печальная, почти болезненная – показалась на ее лице, и она положила ладонь на его щеку.
– Ты не можешь на мне жениться, Дункан. Ты белый. Оранг-путих. А я наполовину китаянка, наполовину оранг-лаут. Вместе нам не бывать. Здесь – никогда.
Внезапно разница в возрасте между ними повернулась в обратную сторону. Он, романтичный и наивный юноша, а она – опытная, рассудительная женщина, которая знала порядок вещей в жизни.
– Если не здесь, то где-то в другом месте, Ли Мей, – прошептал он и прижался лбом к ее лбу. – Если понадобится, то хоть на краю света.
– Где Ли Мей?
Облегчение, радость последнего часа, что супруг, отец благополучно и до срока вернулся в Кулит Керанг, наполняли дом серебряным звоном, словно стрекот цикад, но теперь он содрогнулся и замер от его голоса; в нем чудилось что-то угрожающее.
– Я не знаю, – растерянно ответила Лилавати.
Она сидела с Индирой на полу веранды, освещенной лампой, и закрепляла в косе девочки последний из новых перламутровых гребней, а Индира – изящная, с глазами, как у косули – разглядывала привезенные отцом игрушечные фигурки, вырезанные из дерева и кости.
– Может, она в китайском домике?
Рахарио, со свежеподстриженной бородой, с еще мокрыми после ванны волосами, отрицательно покачал головой:
– Нет, там ее нет. Никто из персонала и из охранников тоже не видел ее с полудня. Кишор?
Вытянув длинные ноги, со стопкой новых книг рядом с ротанговым креслом, углубившись в чтение, молодой человек с угловатыми, замкнутыми чертами лица пожал плечами:
– Понятия не имею.
– Шармила?
С пунцовыми щеками Шармила склонилась над вышиванием и отрицательно потрясла головой. Врать матери для нее не составляло труда: ведь Лилавати была вся поглощена заботами о подготовке свадьбы; но отца обвести вокруг пальца было не так легко.
Она чувствовала, как глаза отца сверлят пробор ее волос, и глаза матери тоже испуганно вскинулись на нее.
– Шармила. – Голос отца стал опасно тихим.
– Откуда мне знать, куда подевалась Ли Мей, – пролепетала она полудерзко, полувиновато.
– Ты лжешь.
Плоское лицо Шармилы пылало, и она сжала полные губы в тонкую линию.
Под шорох шелка и звон украшений Лилавати тяжело поднялась и опустилась рядом с Шармилой на колени, осторожно взяла ее за запястье.
– Если ты что-то знаешь, ты должна нам сказать, Шармила. В такое время быть где-то вне дома опасно для такой молодой девушки, как твоя сестра.
Шармила опустила голову еще ниже.
– Так ты знаешь, где она может быть?
Шармила молчала.
– Разве ты не понимаешь, что мы в тревоге? Что бы ты ни обещала сестре, ты должна нам сейчас сказать, где она.
– Шармила. – От отцовского голоса, холодного и резкого, как разбитое стекло, у нее кожа пошла пупырышками. – Ты сейчас же скажешь мне, где твоя сестра. Если ты рассчитываешь стать женой Гаруна.
Шармила вскинула голову; ее узкие глаза расширились от ужаса.
– Нет, папа. Пожалуйста. Это несправедливо!
– Ты можешь выбирать. Ли Мей или Гарун.
Взгляд его был каменным.
Ее глаза влажно заблестели, и в поисках помощи она посмотрела на мать.
– Пожалуйста, Шармила. Скажи нам, где Ли Мей.
Острый подбородок Шармилы дрожал.
– Она… она с одним мужчиной.
В глазах отца вспыхнуло пламя.
Лилавати резко втянула воздух, и пальцы ее крепче сомкнулись на запястье дочери.
– Где, Шармила?
– Этого я не знаю.
– Мужчины, которые уговаривают девушек на секретность, не замышляют с ними ничего хорошего. Никогда. – Голос Лилавати был мягким, но настойчивым. – И ради твоей сестры скажи нам все, что тебе известно. Может быть, ты знаешь его имя?
Слезы капали из глаз Шармилы.
– Дункан. Дункан Бигелоу.
Сердце Лилавати холодно сжалось, когда она взглянула на мужа.
С его лица схлынули все краски; оно стало серым, седым, как пряди в его волосах и в его бороде. В глазах горела голая ненависть.
– Ты это серьезно? – прошептала Ли Мей между двумя поцелуями.
Дункан повернулся к ней, гладил по лицу, по волосам, которые черной рекой растеклись по подушке.
– Еще никогда ничто не было для меня настолько серьезно, Ли Мей. Мы созданы друг для друга.
Он провел ступней по ее стопе. Различнее некуда: большая, костистая мужская стопа – и женская, изящная, с высоким подъемом; общим у них была только плавательная перепонка между вторым и третьим пальцем. Как у тюленя или выдры.
Знак судьбы.
Задорная искра вспыхнула в темных глазах Ли Мей, и ее руки уже нащупывали верхнюю пуговицу его рубашки.
– Докажи мне это.
От губ Дункана на ее шее у нее пробежали мурашки по коже, и под тяжестью его тела она, казалось, невесомо парила.
– Ты для меня все, – пробормотал он.
Ли Мей улыбнулась и вздрогнула. Быстро прижала палец к его губам, отодвинула его от себя и прислушалась к звукам в саду, широко раскрыв глаза.
– Там кто-то есть. Кто-то ходит вокруг павильона.
Дункан отвел ее руку и, смеясь, покрутил головой:
– Никого там нет. Только море и ветер. Разве что какой-нибудь зверек в кустах.
Ли Мей вскрикнула, когда в комнату ворвалась тень и метнулась к ним; Рахарио схватил Дункана за волосы и поволок по комнате, ударил его о стену с такой силой, что хряснули позвонки.
– Руки прочь от моей дочери!
Жилистая, жесткая рука сомкнулась на горле Дункана, и что-то холодное приникло к его шее со смертельной остротой, поцарапав кожу.
Он взглянул в харю демона, такую близкую, что он чувствовал толчки его жаркого дыхания. Наполовину спрятанный в глубокой тени, он видел лишь светлое сверкание зубов перекошенного рта и огонь в глазах. Исполненных ненависти. Кровожадных.
Мужское тело, такого же роста, как он, пригвоздило его к стене с силой всех его мускулов; не было никакого шанса высвободить руку или ногу, чтобы принять позу обороны. Он ловил ртом воздух, и его сердце в смертном страхе грозило разметать ребра.
– Папа! – Ли Мей спрыгнула с кровати, подскочила к отцу со спины, впилась ему в плечи, тянула и рвала его. – Ты сделаешь ему больно! Отпусти его! Папа, прошу тебя! Отпусти его!
Что-то жесткое, острое вонзилось в нее с быстротой гарпуна, может быть, локоть, и она ударилась спиной об пол. Раскрыв рот в немом крике, она схватилась за ушибленные ребра, за судорожно сжавшийся желудок. Воздух она не могла вдохнуть.
От боли. От страха за Дункана.
От потрясения, что ее любимый отец в своем гневе не пощадил и ее.
Георгина подняла голову от книги и сощурилась, глядя с веранды в ночной сад.
– Что это было? – испуганно прошептала она.
Джо тоже опустила свою книгу с расширенными в страхе глазами, поглядывая то на отца, то на мать.
– Оставайтесь здесь. – Пол отшвырнул газету и быстро встал, побежал в дом.
Джо бросила книгу на стол так, что зазвенели стаканы. Георгина удержала ее:
– Ты что, не слышала? Нам велено оставаться здесь.
Джо пыталась вывернуться из ее хватки, которая оказалась на удивление крепкой; наконец она топнула ногой.
– Я не могу здесь оставаться, мама! Там Дункан! В павильоне! Со своей зазнобой!
– Папа! Прошу тебя.
Из тоненьких обрывков воздуха, которые Ли Мей удалось заполучить себе в легкие, она лепила слова мольбы.
Рука Рахарио все сильнее смыкалась на горле Дункана, крепче прижимала клинок к его шее.
Дункан стиснул зубы, с гневным негодованием во взгляде. Почти презрительным.
– Ты, поганый оранг-путих, больше никогда не дотронешься до моей дочери. Ты никогда больше ее не увидишь. Ты меня понял?
Нилам. Вспыхнули картины и воспоминания, окружили его. Георгина.
Перед глазами Рахарио заплясали красные искры, в ушах у него зашумело; может быть, то был шелест, шорох воздуха, который пробивался к нему.
– Я клянусь всем, что мне свято, иначе я убью тебя.
– Не делай этого, Рахарио. Прошу тебя. Ведь это мой сын.
Он повернул голову. Даже в слабом свете маленькой лампы ее глаза светились синим сапфирным цветом. Она казалась испуганной, но подбородок был храбро вздернут; она пополнела, темные волосы были с проседью. И, похожая на ту Нилам, которую он когда-то знал, за ее спиной маячила ее дочь. Маленькая девочка, которой годы назад он подарил на пляже раковины.
Из-за их спин протискивалась вперед еще одна тень. Очерчиваясь в мужчину его возраста, скорее меньшего роста, но сильного, ружье наизготовку, нацеленное на него.
Расставив ноги, он напрягся, неподвижно прицелившись в лоб Рахарио, и глаза его поблескивали жестко и холодно, как голубое стекло.
– Хоть один волос упадет с головы моего сына – и ты мертв.
Уголок рта Рахарио приподнялся в презрительной усмешке.
– Это и есть твоя жалкая месть, Бигелоу? Твоя плоть и кровь соблазнила и обесчестила мою дочь. Месть за то, что я имел твою любимую женщину? За то, что я был у нее первым? За то, что тебе всегда приходилось бояться, что ты у нее лишь временная затычка?
Пол не шелохнулся, и глазом не моргнул.
– Он не моя плоть и кровь. А твоя.
Тишина наполнила комнату, даже море, казалось, задержало дыхание, когда все глаза устремились на Георгину.
Она на мгновение смежила веки; она казалась себе голой, разоблаченной до дна души. Потом открыла глаза, пристально посмотрела на Рахарио.
– Ты его отец, – прошептала она. Голос был прерывистый и бессильный. – Ты его зачал. Тогда. Под южным ветром.
Они впервые посмотрели друг другу в глаза, отец и сын. Мерцающим взглядом они рассматривали тяжелые дуги бровей другого. Крепкие носы. Размашистую линию рта и жесткую линию подбородка. Видели сходство. Чувствовали тонкое эхо их общей крови.
Взгляд Дункана скользнул мимо Рахарио, к Ли Мей, которая сидела на полу, глаза – как глубокие озера страдания.
К ее ступням, на которых перепонка соединяла два пальца.
Наследие ее отца. Его отца.
Рахарио отшатнулся, уронил руки; лезвие клинка дрожало, отбрасывая блики света. Казалось, он съежился и поблек.
Как будто ему вырвали сердце и оставили его исходить кровью, и Георгина кровоточила вместе с ним.
– Мне очень жаль, – еле слышно сказала она.
Он покачал головой, медленно повернулся и усталыми шагами вышел вон.
Пол павильона был усеян острыми осколками надежд и мечтаний, желаний и чувств. Обломками не одной жизни. И из-под них вяло сочился ручеек стыда и вины, гнилой, липкий и вызывающий дурноту. Затхлые остатки старой лжи были разбросаны там и сям, и жалкие следы правды, от которой никому не было пользы. Она только ранила, задевая за живое.
Ли Мей молча закрыла лицо ладонями. Джо держалась за косяк двери, прижимаясь к нему лбом и зажмурив глаза. Ни на кого не глядя, Дункан сполз по стене на корточки и зарылся головой в скрещенные руки.
Георгина дернулась.
– Георгина!
Пол опустил ружье и бросился к ней, чтобы удержать.
Он опоздал на одно мгновение, поймал лишь дуновение воздуха между пальцами, аромат шершавой травы и воздуха после грозы.
– Георгина!
Его рев был как у раненого тигра, почва ушла у него из-под ног.
Белизна кебайи Георгины погасла в ночи.
* * *
Дункан неподвижно сидел в шезлонге в слабо освещенном кабинете.
Упершись локтями в колени, он держал в руке стакан и смотрел перед собой в пустоту. Только когда он моргал, можно было заметить, что он не из камня.
Они сидели здесь уже давно. Какое-то время назад Джо осторожно постучалась, просунула голову в дверь и кивком дала Полу понять, что она отвезла Ли Мей на паланкине домой. Прежде чем снова закрыть дверь, она озабоченно взглянула на брата. Полу она еле заметно улыбнулась, ободряюще, но все равно жалко; выглядела она заплаканной.
– Почему вы не сказали мне об этом? – тихо спросил Дункан раненым голосом после долгого молчания.
– Мы считали, что так будет лучше. Мы ведь не могли даже предположить…
Пол глубоко вздохнул и сделал большой глоток.
Бесконечно медленно рука Дункана сжалась в кулак.
– У меня всегда было чувство, что ты относишься ко мне иначе, чем к Дэвиду. Поэтому, да?
Было заметно, что он старался сохранять благоразумие, под которым трепетал детский страх. Мольба, чтоб все было не так. Дункан заслуживал честного ответа, поэтому Пол долго подыскивал слова.
– Я часто спрашивал себя об этом, – тихо сказал он. – Иногда мне было тяжело смотреть на тебя и знать, что ты сын другого мужчины. Мужчины, которого твоя мать предпочла мне. Знать, что она вышла за меня замуж, потому что была уже беременна тобой. В какой-то момент я забыл про это, но иногда получал напоминания. Мне приходилось к тебе приноравливаться, потому что ты был совсем иной, чем я. Не внешне. Характером. Ты был для меня чужим. Таким же чужим, как твоя мать. Потому что ты всякий раз напоминал мне ее. Женщину, которую я и до сих пор не могу понять до конца. – Он тяжело вздохнул. – Но я не хочу отрицать, что были и времена, когда я давал тебе понять, что ты мне не родной сын. Несмотря на все благие намерения и, возможно, даже незаметно.
Дункан чуть кивнул.
– Это очень горько, – прошептал он после паузы. – Все это время я думал, что не могу на ней жениться, потому что я белый, а она полукитаянка, полумалайка. Теперь оказывается, что у меня в жилах в избытке малайской крови, но все равно я не могу на ней жениться.
Он давил себе на глазные впадины большим и указательным пальцем.
– Ли Мей. – Он произнес ее имя мягко, но тем не менее голос его звучал истерзанно. – Моя… Она… Мы с ней… Я с собственной сестрой…
Судорожные вздохи один за другим сотрясали его тело, как будто его вот-вот вырвет.
Пол тихо отставил стакан, забрал стакан у Дункана, поставил его рядом со своим и осторожно положил ладонь ему на затылок.
Дункан ткнулся в него опущенной головой, зарылся пальцами в его спину и завыл, как волк; почти бесслезным, гневным, проклинающим бога и человека плачем. Пол прижимал его голову к себе, сурово, почти грубо, зарывшись пальцами в его волосы. Наконец крепко похлопал его по спине, когда этот судорожный приступ тошноты закончился, и Дункан отделился от него.
– О боже. – Обеими руками Дункан растер себе лицо, засопел: – Что же мне теперь делать?
Пол взял свой стакан и сделал несколько глотков, растворяя их на языке, основательно испытуя свою душу, свою совесть.
– Ты знаешь, – начал он осторожно, – что в письменном столе есть хорошо заполненный отсек для денег? Ключ от него лежит в верхнем ящике с правой стороны. И если я говорю «хорошо заполненный», я имею в виду «хорошо заполненный». С этим можно уйти далеко. В том числе… в том числе и вдвоем. Если хочешь.
Дункан наморщил лоб, который постепенно стал разглаживаться, когда он начал понимать, но все-таки не вполне понимал.
– Почему ты это делаешь?
Пол думал о том, сколько всего он сделал для Георгины. Как хорошего, так и плохого.
– Потому что иногда приходится делать и что-то неправильное. Если вот здесь, – он постучал кончиками пальцев по груди, – чувствуешь, что это правильно. Потому что иначе не можешь.
Они долго молчали.
– Спасибо, – сказал Дункан и поднялся на нетвердые ноги. – Мне надо сейчас побыть одному.
От двери он еще раз обернулся.
– Ты был мне лучшим отцом, какого я только мог себе представить. Особенно… – Дыхание его пресеклось. – Особенно сегодня. У меня только один отец, и это ты.
Пол смотрел в свой стакан, в глазах его было жжение.
– Еще раз поговори с матерью.
Дункан отрицательно качнул головой:
– Сейчас я пока не хочу ее видеть. Завтра, может быть. И когда-нибудь я ее, конечно, прощу. Но сейчас… сейчас пока нет. Скажешь ей это, если я ее больше не увижу? Когда-нибудь? Когда сочтешь своевременным.
Пол кивнул, сведя брови.
Если она снова сюда когда-нибудь вернется.
– Бриллиант, – пробормотал он.
Дункан вопросительно взглянул на него.
– Твой дед так сказал однажды про твою мать. Что она как бриллиант. Высококаратный. Твердый и острогранный, можно об него порезаться. До кости. Редкий и бесценный. И что он стоит того, чтобы набраться терпения и бороться.
Несколько мгновений он обдумывал сказанное.
– В тот день, когда она тебя рожала, Ах Тонг сравнил ее с тигрицей. Которая может вонзить когти в тело и растерзать сердце. И что такой тигрице следует предоставить свободу и дикость. Тогда она, может быть, сама к тебе придет.
Дункан молчал.
– Даже если она не может тебе это показать… Я уверен, мать любит тебя. Очень любит.
– Хотел бы я, чтоб было так, – прошептал Пол под звук закрывшейся двери.
Они молча сидели рядом.
Два темных силуэта на серебристо поблескивающем песке. Они смотрели на море, бескрайнюю, колеблющуюся черноту, которая дышала и шептала, набегала пенистыми волнами и тихо отползала назад. Под бескрайним, сверкающим куполом ночного неба. В свете звезд.
– Ты должна была мне это сказать.
Голос его был хриплым и ломким, как высушенный на солнце, потрескавшийся кусок плавникового дерева.
– Я знаю. – Она говорила тихо и мягко, словно языком моря. – И я часто собиралась это сделать. Но разве бы ты мне его оставил в своем гневе?
Она посмотрела на него со стороны. В его лице что-то дрогнуло; он опустил голову и зарывался пятками в прохладу песка.
– Скорее всего нет.
Море вмешивалось в их разговор, ластилось и подлизывалось. Просило о понимании, предлагало утешение и втягивало во все это шепчущий ветер.
– Это и было причиной выйти за Бигелоу?
– Да. Пол, как узнал, не посвящая меня в детали, немедленно пошел к моему отцу и сказал ему, что ребенок – его. И мы поженились. – Ее пальцы ворошили песок, еще теплый на поверхности от дневного зноя, а снизу прохладный, сырой. – А я не знала, что мне делать. Ты просто не вернулся. – Она немного помолчала. – Больше всего на свете я жалею о том, что не знала тогда о моей малайской крови. И что не могла тебя подождать. С нашим сыном.
Его рука нащупала ее ладонь, и пальцы их сплелись в песке.
– Расскажи мне о нем.
– Он очень похож на тебя, – прошептала она, глядя на воду. – Повернут в себя, прямо-таки замкнут и иногда вспыльчив. Он стал моряком, к тому же хорошим. Он любит море так же сильно, как ты, это у него в крови. Он ведь тоже родился с перепонками на ступнях.
– Как и Ли Мей, – тихо сказал он, сильнее сжимая ее пальцы. – Мы больше не можем так жить, Нилам. Это должно когда-то иметь конец.
– Я не знаю как, – беззвучно выдохнула она. Беспомощно.
С тяжелым вздохом он притянул ее к себе и зарылся пальцами в ее волосы.
– Знаешь, Нилам, – пробормотал он вплотную к губам. – Ты знаешь ответ. Уже давно.
Пол бессильно упал на стул и смотрел перед собой в пустоту.
Еще немного – и первые утренние сумерки прокрадутся в сад и вползут в дом.
Одной ночи было достаточно, чтобы из слов и дел прошлого выломилась беда. Ночь, которая разрушила жизнь.
Его взгляд скользнул по бумагам на столе.
Он спросил себя, что ему делать теперь с тем, что осталось от его жизни.
Со своими долями в предприятиях – независимо от того, оставит он их за собой или попросит их выплатить – он может быть спокоен за свою старость. За фирму, которую ему передал в надежные руки Гордон Финдли, он мог не бояться. Были хорошие времена в Сингапуре, в Азии и во всем мире, и Дэвид проявил себя способным коммерсантом, вдвое более способным, чем был бы один Финдли или один Бигелоу.
Когда-то он хотел остаться в Сингапуре лишь на пару лет, чтобы поймать здесь удачу. Эта пара лет вылилась почти в четыре десятилетия, в которые он смирился с тем, что остаток жизни проведет здесь, самое большее раз или два съездит в Англию повидать братьев и невесток, их детей и внуков. И все места детства и юности, еще памятные, но уже чужие при последнем его посещении.
В тропиках он остался только ради Георгины. Он уперся локтями в стол и зарылся лицом в ладони.
Он сделал все, что было в его власти, в его силах, и все-таки в итоге потерял ее. Эту морскую девушку с искристыми глазами, корни которой залегали глубоко в красной земле Сингапура. Живущую свободно и гордо, как ее шотландские предки. Иногда темпераментную, как вырастившая ее француженка, рожденная в Индии, и с темным огнем малайской крови своих здешних предков.
Все его счастье. Проклятие, так долго преследовавшее его.
Звук открывшейся двери, шаги босых ног заставили его поднять голову.
Она выглядела, будто ее потрепало тропической бурей. Будто пережила кораблекрушение.
Саронг и кебайя были измяты и перепачканы, волосы растрепаны. Темные круги залегли под глазами, почти того же цвета, что и приводящая в смятение, оглушительная фиолетовая синева ее радужных оболочек. В этой женщине зрелых лет все еще просматривалась девочка, какой она была когда-то.
Он медленно откинулся на спинку стула, положил руки на подлокотники. Он устал от битв, которые выдержал за нее; он хотел наконец покоя.
– Что, он тебя не захотел? – Это прозвучало язвительно, и мина его не выражала никакого волнения.
Она отрицательно повела головой.
– Ты что-то забыла? Тебе нужны деньги?
Как сомнамбула, она подошла к нему, с большими глазами, почти удивленными и немигающими, и казалось, что ни одним своим шагом она не коснулась пола.
– Тебе совсем не обязательно прощаться со мной. Просто иди и все. Ну же, иди!
Он замер и вжался поглубже в стул, когда она села к нему на колени и прильнула к нему, а потом и ноги поджала под себя, как маленькая девочка.
Ей не надо было ничего произносить, он понимал ее без слов.
Как ее пальцы охватили его загривок и водили там по линии волос, а лицом она уткнулась в сгиб его шеи. Как ее дыхание овевало ему кожу, теплое и спокойное, лишь изредка перебиваемое сухим всхлипом.
Он прижал ее к себе, и горячие слезы потекли по его лицу.
Георгина Индия Финдли наконец обрела свой дом.
* * *
Тень пропорхнула через ночной сад Кулит Керанга. Сквозь серебряные капли стрекота цикад и влажные басы лягушачьего кваканья.
В длинных брюках, свободной хлопчатобумажной блузе темного цвета эта тень почти полностью растворялась в темноте; только узел, который тень прижимала к себе, был светлым.
То был ночной мотылек, летящий над травой в сторону реки. Свежевылупившийся, готовый оставить позади свою спокойную жизнь в коконе и начать новую.
Окрыленный письмом. Принятым решением, окончательным и бесповоротным.
Этот мотылек летел навстречу запретной жизни. Тайной жизни, на чужих морях, на дальних берегах.
Однако он при этом будет не один.
Вторая тень поджидала в лодке, замаскированной между кустов у берега реки, и помогла первой, гораздо меньшей, тоненькой, подняться в лодку.
Мягко, почти бесшумно весла погрузились в воду, и лодка заскользила по реке Серангун в сторону его устья.
Корабль, стоящий на якоре у побережья в чернильной черноте ночных вод, залитый серебряным светом звезд, был куплен с рук, но не хуже нового.
Это был не очень большой корабль, но достаточный, чтобы бороздить на нем глубокие, суровые океаны и противостоять штормам.
Достаточно большой для двоих человек, которые не испытывали робости друг перед другом. Пользовались взаимным слепым доверием и хотели провести свою жизнь вместе, каждый день, каждый час.
Потому что они знали, что созданы друг для друга, из материи моря и ветра. Вырезаны из древесины мореходов.
Уверенной поступью они поднялись на борт, подняли лодку и распустили лини парусов, опытными, слаженными приемами и без слов, как будто уже сотни раз выходили в море вместе.
– Ты твердо решила? – спросил низкий, хриплый голос у ветра.
Ли Мей удивленно вскинулась на Дункана.
– Разумеется, твердо.
– Передумать еще не поздно.
– Для меня возврата больше нет. – Ли Мей помедлила. – А для тебя?
– Нет, Ли Мей. Уже давно нет.
Они улыбнулись друг другу.
Ветер нетерпеливо бросился в натянутые паруса и надул их. Освобожденный от якорной привязи, корабль мягко заскользил из пролива Джохор, взяв курс в открытое море.
В дали Нусантары.
К звездам и к тому, что лежало за ними.