IV
Блуждающие огни
1881–1883

Под равномерные удары весел лодка скользила по реке.

То была маленькая местная лодка, которую Дункан пару лет назад купил у одного рыбака и убирал под крышу конюшни, когда снова уходил в море.

В узкий пролив между островом Сингапур и горсткой мелких островов они вошли под парусами; а добравшись до устья реки, Дункан ослабил паруса и взялся за весла.

Глаза Дэвида, лучась голубизной, как небо, с которого пекло солнце, блуждали по огороженным садикам, в которых женщины в ярких саронгах и кебайях пропалывали грядки или снимали урожай, болтая и пересмеиваясь. В тени перед хижинами сидели старушки, присматривая за детьми, которые с визгом и криками носились вокруг. Пели петухи, кудахтали куры, где-то хрипло взбрехивал пес, а воздух на вкус был пряный, как поджаренные до хруста овощи.

– Зачем мы сюда плывем?

– Я здесь еще не был.

Дэвид наморщил лоб: в его понимании это не годилось в качестве объяснения.

Берег окаймляли деревья, некоторые из них такие старые и корявые, будто коренились здесь не один век. Позади них виднелись цветущие садики и каменные дома; видимо, здесь жили состоятельные малайцы.

– Я подумал, – сказал после нескольких гребков Дункан, – осмотрим тот Сингапур, который мы еще не знаем.

Это вполне в духе Дункана: его привлекало все новое и неизвестное, он постоянно пускался к чужим берегам. К приключениям.

Дэвид откинулся назад, опираясь на локоть, и вытянул ноги.

– Как туристы?

Улыбка блеснула на лице Дункана, еще сильнее потемневшем от солнца во время его последнего плавания.

– Туристы сюда не забредают. Они ротозействуют в порту. Осматривают колониальную архитектуру и толкотню в Чайна-тауне. Ну разве что еще в индийском квартале.

Его голова повернулась туда, где остров пересекала Серангун-роуд.

Так же, как из двух мальчиков Бигелоу, которые когда-то бегали по саду Л’Эспуара и учились плавать по другую сторону Бич-роуд, получились мужчины, повзрослел и город их детства.

Южный берег реки Сингапур был полностью в китайских руках, с маленьким индийским анклавом и европейской сердцевиной города, со складами на улочках вокруг площади Раффлза, неутомимо гребущими деньги лопатой.

Чайна-таун был городом в себе с его шумными переулками, лавчонками и будками, уличными торговцами, паутинообразными надписями и фонариками на фасадах. Кусочек Китая, который разрастался в сторону моря; как только земля, которую человеческие руки по ту сторону Телок Айер вырвали у океана, была застроена, храм Тиан Хок Кенг, посвященный богине моря и морякам, уже не находился вплотную у воды.

На северном берегу реки Сингапур был утонченный город. Сияющий белизной, уставленный колоннами, элегантный, пронизанный насыщенными зелеными скверами и затененный тщательно обрезанными деревьями. С широкими торговыми улицами, по которым бегали китайские рикши; с каждым днем их становилось все больше.

Позади теснились пестрые дома и храмы индийцев и тамильцев, а ближе к побережью город становился похож на яркий лоскутный ковер из малайских, арабских и явайских районов, где жили и работали люди с Цейлона и Бали, а муэдзины мечетей заунывным пением призывали к молитве.

Вчера Дункан таскал Дэвида туда, водил между стендами с пряностями, мимо китайских каменотесов, мимо корзинщиков и столяров и мимо лавок, где продавались ткани всех цветов радуги. Они ели там сатэй, мясо на шампуре, и среди сплошь темнокожих мужчин пили в кофейне кофе, который заставлял их сердце работать, как паровая машина.

Сингапур вырос в большой, оживленный, пульсирующий город, куда Дункана и Дэвида постоянно тянуло, как перелетных птиц, которые всегда возвращаются на то место, где они вылупились из яиц.

После нескольких лет, когда они курсировали между Лондоном и Сингапуром, Дэвид в восемнадцать все-таки вернулся в лоно семьи и свил себе гнездо в доме Боннэр, пару лет назад выкупленном Полом Бигелоу и отремонтированном.

Подарок родителей Дэвиду к свадьбе.

– Я все еще не могу поверить, – сказал Дункан с широкой улыбкой, – что мой младший брат женатый мужчина и скоро станет отцом!

Дэвид искоса взглянул на него:

– Ты что-то имеешь против Лизы?

Дункан сделал презрительное лицо и пожал плечами:

– Что мне сказать? Я ее мало знаю. Она хорошенькая и, кажется, очень милая. – Он ухмыльнулся: – И она связалась с тобой и последовала за тобой сюда. Поэтому она, наверное, отважная. Это говорит в ее пользу.

Дэвид шутя лягнул его босой ногой в колено:

– А как обстоит у тебя с этим, капитан Бигелоу?

– Все по-старому, – ответил Дункан с непроницаемой миной.

– То есть в каждом порту по невесте… Или по две?

Дункан лишь пожал плечами, однако губы его дрогнули в улыбке, и Дэвид тоже ухмыльнулся.

Так же было и в Англии. Дэвид со своими русыми волосами и глазами, сверкающими, как море, атлетического сложения – благодаря регби, верховой езде и крикету – в сочетании с легким характером легко нравился девушкам. Но Дункану они просто падали под ноги. Его четко вырезанные черты, его темные, сильные краски и замкнутость действовали на женщин подобно магниту. Как будто они чуяли в нем мрачную тайну, которая только того и ждет, чтобы они ее разгадали.

Привлекательность, которой Дэвид ни в коем случае не завидовал. Ибо Дункан оказался разборчивым, и отвергнутые им дамы бывали благодарны, находя утешение у его более доступного и столь же приглядного брата.

Он оглядел Дункана, который без видимых усилий греб жилистыми руками, продвигая лодку вверх по течению, в свободной, как и он, рубашке, поношенных штанах и босиком. По нему было видно, как ему привольно на воде; его лицо с угловатой линией челюсти и выраженными скулами, с полными, изогнутыми губами казалось расслабленным.

Дэвид невольно погладил свою бороду, которую отпустил на время обручения с Лизой и которая делала его облик более зрелым. Хотя солнце на палубе выжгло первые линии в коже под глазами Дункана, он казался моложе своих тридцати – может быть, потому, что, несмотря на ответственность, которую нес как капитан, он вел такую вольную, независимую жизнь.

Иногда Дэвид представлял себе, каково было бы ему, живи он как Дункан. Большее время года проводить в море. Объездить всю Азию, Австралию и Новую Зеландию, Север и Юг Америки; даже в Африке Дункан побывал не раз. Не владея никаким имуществом, кроме того, что помещалось в сундуке и вещмешке моряка.

Но для такой жизни Дэвид не был создан. Его тянуло к порядку, постоянству, надежности; к умению оценивать риски и все взвешивать. В этом он походил на отца, тогда как Дункан больше пошел в мать, которая никогда не была такой, как другие матери.

Она редко задумывалась о своем внешнем облике и не заботилась о том, что скажут люди о ней или ее детях. Красавица-фея — так называл ее иногда отец; еще мальчиком Дэвид понимал почему. Она была полна фантазии, иногда бывала мечтательной, и в тридцать, и даже после сорока все еще сохраняла в себе что-то девическое. Нежная, но не удушающая детей своей любовью. Сдержанная, почти осторожная в общении с другими людьми, она давала им обоим много свободы, не боясь, что они, лазая на деревья, сломают себе шею или в драке убьют друг друга. Он надеялся, что Лиза обеспечит их потомству такое же счастливое детство.

Элизабет Стентон, дочь лондонского судовладельца, была веселой и приветливой, а не просто хорошенькой милашкой. От природы смышленая и к тому же еще образованная и много поездившая, она заставляла сильнее биться не только его мужское сердце. Она без трения вошла в семью так, как будто всегда была ее частью, и с ее разумным, умелым обхождением была для него подходящей женщиной для того, чтобы повести фирму Финдли и Бигелоу в следующий век.

– Отец все еще мечтает о том, чтобы ты тоже подключился к фирме.

Дункан бросил на него быстрый взгляд ураганных глаз:

– Я знаю.

Они молча покачивались на речных волнах, наблюдая за искристыми стрекозами, которые с шорохом пролетали мимо.

– Смотри, – голос Дункана, низкий и слегка шероховатый, был чуть громче выдоха. – Там.

Взгляд Дэвида проследил за указательным пальцем брата. Он невольно задержал дыхание, когда зимородок с кобальтово-синим и оранжевым оперением молнией метнулся в реку и тут же снова воспрянул из воды, скрывшись в зарослях.

Братья с улыбкой переглянулись. Дэвид сел:

– Дай мне погрести.

– Тебе, сухопутной крысе? – Глаза Дункана посветлели, переливаясь перламутром. – Ты даже не знаешь, как управляться с уключинами.

– Только не задавайся, что ты родился на свет с перепонками водоплавающего.

Дункан, запрокинув голову, рассмеялся.

Если Дункана и обижало, что в Англии он становился предметом насмешек из-за своих сросшихся пальцев, виду он не показывал. Задрав повыше подбородок, с безучастным лицом он настаивал на том, что благословлен морскими богами и потому может плавать быстрее всех. А если слов было недостаточно, он действовал кулаками, нередко с поддержкой Дэвида, что не раз навлекало на них обвинения.

Дэвид подался вперед, схватил Дункана за руку и лягнул его в ногу:

– Освободи место, слышь!

– Даже не думай!

Смеясь и поддразнивая друг друга, они затеяли возню, борясь за место на веслах. Лодка закачалась, потом накренилась, но они и не потрудились ее выровнять. С довольными воплями упали за борт и продолжали потасовку в прохладной воде.

– Вот тебе, крыса ты сухопутная!

Дункан с натугой вдавил брата под воду, а тот обвил его руками и увлек за собой.

Отфыркиваясь и смеясь, они вынырнули и приходили в себя на плаву. Дункан убрал со лба мокрые волосы и прислушался.

– Ты слышал?

– Что? – Дэвид вытряхивал воду из уха.

– Как будто птица, – пробормотал Дункан и огляделся.

Черные миндальные глаза. Улыбаясь и улюлюкая, высоко на дереве у самого берега. Листья ходили ходуном вокруг девичьего личика цвета светлого чая. Лицо как орхидея.

– Эй, ты там! – со смехом крикнул Дункан.

Тонкие пальчики прижались к розовым губам. Девчушка прыснула, и смех ее был тонкий и звонкий, как пение птицы.

– Эй, я тебе говорю! Ты там, наверху!

Личико исчезло. Ветки дерева задрожали и закачались; отмершие листья посыпались вниз и парили над водой, пока девчушка проворно и ловко, как обезьянка, перебиралась с ветки на ветку, потом немного сползла по стволу и с большой высоты спрыгнула вниз, на землю. Тут же сорвалась с места и босиком побежала от них по саду, на ней трепетали просторные голубые штаны и свободная блуза с вышивкой в цветочек, длинная коса рассекала воздух, как бич.

– Ну, погоди! – Дункан вразмашку поплыл к берегу.

– Что ты делаешь? – Дэвид поймал его и потянул назад. – Куда ты ломишься на чужой участок!

Дункан молча таращился вслед девчушке, и задорный взгляд, какой она метнула в него на бегу через плечо, ее смех попали ему в самое яблочко.

– Давай поплыли назад. – Дэвид примирительно похлопал его по спине. – А то я проголодался.

Дункан то и дело оборачивался, а Дэвид греб вниз по течению.

Там был просторный сад, со старыми деревьями и пышно цветущими кустами; две маленькие скорлупки лодок были пришвартованы к причалу из дерева и камня. С берега на речку выглядывал домик китайского обличия, изогнутая крыша из яркой черепицы с драконами на углах; каменные львы с оскаленными зубами несли вахту перед домиком. В глубине участка на некотором расстоянии он смог различить между деревьев больший дом, чисто-белый как из чунама, с красной черепичной крышей. С изрядного расстояния ему почудился многоголосый смех и крики какаду, но девушку он больше так и не увидел.

– А ну-ка быстро выбрось это из головы.

Дункан уклонился от строгого взгляда брата.

– Она же еще школьница! Да еще и китаянка. Не очень хорошая идея в Сингапуре. Не для чего-то прочного.

Однако эти черные миндальные глаза так и впечатались в память Дункана. Этот озорной взгляд, энергия жизнелюбия девочки и ее очаровательный смех он унес с собой в море.

Воспоминание, которое через несколько месяцев поблекло, но не погасло.