Что-то в ней было такое, от чего Трэвису неудержимо хотелось вывалить на журнальный столик всю свою жизнь, точно горсть мелочи. Пусть переберет все сама и возьмет, что понравится. Если он задержится здесь до утра, то расскажет ей про Цапа. Но не сейчас.

– Вам нравится путешествовать? – спросила Дженни.

– Устал от разъездов. Пора передохнуть.

Дженни медленно отхлебывала красное вино, расправляя платье уже в десятый раз. Их с Трэвисом все еще разделяла нейтральная зона, пролегавшая по тахте.

– Вы не похожи на страховых агентов, с которыми я раньше сталкивалась. Надеюсь, вы не обидитесь? Просто обычно они одеваются в блейзеры кричащих расцветок, и от них несет дешевым одеколоном. И все как один такие фальшивые.

– Работа такая. – Трэвис надеялся, что в технические детали работы Дженни вдаваться не станет. В страховках он ни черта не смыслил. Эту профессию он выбрал только потому, что Эффром Эллиотт принял его за страхового агента – ничего лучше Трэвис придумать не успел.

– Когда я была маленькой, к нам однажды пришел агент и продал папе страховку, – сказала Дженни. – Он собрал всю семью перед камином и сфотографировал нас “поляроидом”. Очень хороший был снимок. Папа стоял сбоку, очень гордый. А когда мы рассматривали фотографию, агент выхватил ее у папы из рук и сказал: “Какая милая семья”. А потом оторвал папу от снимка: “И как же им теперь жить дальше?” Я расплакалась. А папа очень испугался.

– Извините, Дженни, – сказал Трэвис. Лучше бы он сказал, что торгует швабрами. Интересно, есть у нее какие-нибудь травматические воспоминания о швабрах?

– Вы тоже так поступаете, Трэвис? Пугаете людей и наживаетесь на их страхах?

– А вы как считаете?

– Я же говорю – вы не похожи на обычного страхового агента.

– Дженнифер, я должен вам кое-что сказать...

– Да ничего, извините меня. Не понимаю, зачем на вас наехала. Вы делаете то, что делаете. Я тоже не думала никогда, что буду обслуживать столики.

– А чего вам хотелось? Кем вы мечтали стать в детстве?

– Честно?

– Конечно.

– Я хотела быть мамой. Мечтала о семье, муже, который меня бы любил, об уютном доме. Довольно скромные мечты, правда?

– Ничего плохого в этом нет. И что произошло?

Дженни допила вино и налила еще.

– Семью нельзя завести в одиночку.

– Но все же?

– Трэвис, мне не хочется портить вечер разговорами о моем замужестве. Я пытаюсь сейчас изменить свою жизнь.

Трэвис не стал настаивать. Дженни приняла его молчание за понимание и посветлела.

– А вы о чем мечтали?

– Честно?

– Только не говорите мне, что тоже хотели стать домохозяйкой.

– Когда я был маленьким, домохозяйками хотелось быть всем девочкам.

– Где же вы росли – в Сибири?

– В Пенсильвании. Я вырос на ферме.

– И кем же хотел стать сельский парнишка из Пенсильвании?

– Священником.

Дженни рассмеялась:

– Не знаю ни одного человека, который мечтал бы стать священником. И что вы делали, когда другие мальчишки играли в войнушку? Отпевали павших?

– Нет, все было не так. Моя мать тоже мечтала, чтобы я стал священником. Поэтому когда пришло время, я поехал в семинарию. Но ничего не вышло.

– И вы стали страховым агентом. Наверное, так лучше. Я где-то читала, что все религии и страховые компании держатся только на страхе смерти.

– Довольно цинично, – заметил демоновод.

– Простите, Трэвис. Я никогда не доверяла теории всемогущего божества, которое прославляло бы войну и насилие.

– А следовало бы.

– Вы пытаетесь обратить меня?

– Нет, просто я абсолютно точно знаю, что Бог существует.

– Никто ничего не знает абсолютно точно. У меня тоже есть своя вера. И свои суеверия, и свои сомнения.

– У меня они тоже были.

– Были? И что с ними произошло? К вам посреди ночи спустился Дух Святой и сказал: “Иди, сын мой, и торгуй страховкой”?

– Примерно так. – Трэвис выдавил улыбку.

– Трэвис, вы очень странный человек.

– Честно говоря, мне не хочется говорить о религии.

– Это хорошо. О своих суевериях я расскажу вам утром. Наверное, они вас шокируют.

– Сомневаюсь… Погодите – вы сказали “утром”?

Дженни протянула ему руку. В глубине души она не была уверена в том, что делает, но чувства, что она поступает неправильно, у нее не возникло.

– Я что-то пропустил? – спросил Трэвис. – Мне показалось, вы на меня злитесь.

– Нет же – чего ради мне на вас злиться?

– Из-за моей веры.

– Мне кажется, это очень мило.

– Мило? Мило! Вы считаете, что римская католическая церковь – это мило? Сотни Пап переворачиваются в гробах, Дженни.

– Отлично. Их не приглашали. Двигайтесь ближе.

– Вы уверены? – переспросил он. – Вы довольно много выпили.

Дженни была совершенно не уверена, но все равно кивнула. Она ведь одинока, правда? И он ей нравится, так? Ну вот, черт возьми, отсюда и пляшем.

Трэвис скользнул по тахте ближе и обнял ее. Они поцеловались – сначала неловко: он слишком стеснялся, а она все еще не понимала, стоило ли его приглашать вообще. Трэвис прижал ее к себе, она выгнула спину, и оба забыли о стеснении. Мир снаружи перестал существовать. Когда они, наконец, оторвались друг от друга, Трэвис зарылся лицом ей в волосы и сжал ее так крепко, что она не могла отстраниться и увидеть слезы в его глазах.

– Дженни, – тихо сказал он. – Уже так давно...

Она прижала палец к его губам и взъерошила ему волосы:

– Все будет отлично. Просто отлично.

Потому ли, что они оба боялись или просто еще не знали друг друга, но свои роли они играли так, что не думали ни о чем, кроме этого мгновения. И роли эти за ночь переменились. Сначала каждый просто давал то, в чем нуждался другой, а потом они играли роли уже ради самого блаженства. Происходило все так: сначала утешала она, а он принимал утешения; потом он стал понимающим советчиком, а она невнятно исповедовалась; затем она превратилась в медсестру, а он – в больного на излечении; он был наивным юным конюхом, а она – герцогиней-соблазнительницей; он – сержантом учебной части, а она – необученным рекрутом; она – жестоким хозяином, он – беспомощной рабыней.

Первые минуты утренней зари застали их голышом на кухонном полу – после того, как Трэвис отыграл разбушевавшегося Годзиллу над ничего не подозревающим Токио. Они сгорбились над тостером, со столовыми ножами в руках – на лезвиях желтели пластинки сливочного масла. Так стоят палачи, ожидая сигнала обрушить топоры на головы жертв. Они умяли булку хлеба, полфунта масла, кварту соевого мороженого, коробку сливочного печенья, пакет несоленых кукурузных чипсов и экологически чистый арбуз – розовый сок ручьями стекал по их подбородкам, а они хохотали как ненормальные.

Насытившиеся, довольные и липкие, они вернулись в постель и уснули, уютно сплетясь конечностями.

Наверное, общей у них была не любовь – скорее, острое желание сбежать от реальности и забыть обо всем на свете. Но они обрели это общее.

А через три часа зазвонил будильник, и Дженни отправилась в кафе “Г. Ф.”. Трэвис спал, и ему ничего не снилось. Он лишь слабо застонал и улыбнулся, когда она поцеловала его в лоб на прощанье.

А когда загремели первые взрывы, он проснулся от собственного крика.