23

Когда наш самолет садится в Лондоне, дождь льет, как из ведра, так что мы оба все равно что оказались на родине. Времени пять часов. На следующий день нам выступать, и начнется обратный отсчет до полной свободы. Мы с Мией разработали план на ближайшие три месяца наших турне, сопоставили паузы, в которых мы сможем пересечься, съездить друг к другу, увидеться. Вряд ли это будет прямо восхитительно, но по сравнению с предыдущими тремя годами все равно рай.

В отель мы заселяемся уже после восьми. Я попросил Алдуса на этот раз забронировать мне номер там же, где и остальным, и не только на этот фестиваль, но и вообще до конца турне. Не знаю, как они отреагируют на то, что я решил уйти из «Падающей звезды», но если я буду ночевать в трех километрах, напряжение не уменьшится. О Мие я еще никому не рассказывал, даже Алдусу, и каким-то чудесным образом ее имя еще не попало в таблоиды. Кажется, вообще никто не знает, что прошлую неделю я провел с ней в Азии. Все чересчур увлеклись новой пассией Брен – каким-то актером из Австралии.

На стойке регистрации меня ждет записка, сообщающая, что вся группа на закрытом ужине в атриуме, и они приглашают меня присоединиться. У меня такое ощущение, что это приглашение на казнь, и после пятнадцатичасового перелета из Сеула больше всего на свете мне хочется принять душ, а с ними я бы встретился завтра. Но Мия кладет мне руку на пояс.

– Нет, ты должен пойти.

– Ты со мной? – Мне неловко ее просить, Мия только что отыграла три совершенно потрясающих концерта в Японии и Корее, где ее приняли просто на ура, перелетела через пол земного шара, а теперь я приглашаю ее принять участие в своей психодраме. Но если она пойдет со мной, я вынесу.

– Ты уверен? – спрашивает она. – Я не хотела бы мешать.

– Поверь мне, если там кто-то кому-то помешает, так это только я.

Портье хватает наши чемоданы и несет в номер, а консьерж ведет нас через фойе. Отель находится в старом дворце, хотя сегодня его захватили рокеры, и со мной здоровается несколько различных музыкантов, но я настолько разнервничался, что не могу им ответить. Нас приводят в атриум с приглушенным освещением. Вся группа в сборе, накрыт фуршет с традиционным английским жарким.

Первой в нашу сторону поворачивается Лиз. У нас с ней после предыдущего турне отношения изменились, но как описать этот ее взгляд, я даже и не знаю: словно я самое большое в ее жизни разочарование, но она все равно старается быть выше этого, забить, вести себя как ни в чем не бывало, как будто я просто очередной фанат, приспешник, один из многих, кому от нее нужно нечто такое, что она не обязана давать.

– Адам, – говорит Лиз, вежливо кивнув.

– Лиз, – осторожно отвечаю я.

– Привет, засранец! Хорошо, что пришел! – в безудержном выкрике Фитци слышится и сарказм, и приветствие, словно он сам не знает, что выбрать.

Майк молчит. Делает вид, будто меня не существует.

А потом из-за моей спины выходит Мия, легко коснувшись меня плечом.

– Привет, ребята, – говорит она.

Лиз в первую секунду как будто ничего не понимает, будто не знает, кто это такая. Потом у нее на лице появляется страх, словно она увидела привидение. А потом у моей сильной, грубоватой и непробиваемой ударницы начинает дрожать нижняя губа, а вслед за этим искажается и все лицо.

– Мия? – говорит она срывающимся голосом. – Мия? – уже громче повторяет Лиз. – Мия! – восклицает она, по ее лицу текут слезы, и она бросается обнимать мою подругу.

Затем разжимает объятия, но продолжает удерживать на расстоянии вытянутых рук, смотрит на меня, потом снова на нее.

– Мия? – кричит Лиз, и спрашивая, и сама же отвечая на свой вопрос. Затем она снова поворачивается ко мне. И я понимаю, что я если не прощен, то хотя бы понят.

Дождь не прекращается весь следующий день. Все шутят: «Прекрасное английское лето». Я в последнее время на таких крупных фестивалях прятался, но сейчас, поняв, что он для меня как для участника, возможно, в ближайшее время последний, я выбираюсь на территорию, слушаю других музыкантов, выступающих на боковых сценах, общаюсь со старыми друзьями и знакомыми, даже с парочкой рок-журналистов. О распаде группы я ничего не говорю. Со временем об этом узнают, но пусть сами решают, как подать эти новости. Хотя я говорю пару слов о своем расставании с Брен, все равно это уже во всех таблоидах. Когда спрашивают про мою новую таинственную девушку, я отвечаю «без комментариев». Впрочем, я знаю, что довольно скоро информация просочится, и хотя я и хочу уберечь Мию от всего этого цирка, лично меня не беспокоит то, что весь мир об этом узнает.

Приближается девять вечера – наше время. Дождь уже превратился в мягкий туман, который как будто бы танцует с поздними летними сумерками. Толпа с этой слякотью давно смирилась. Везде грязища, и люди прямо катаются в ней, как на каком-нибудь Вудстоке.

Перед выступлением ребята нервничали. На фестивалях такое бывает. Тут ставки выше, чем на обычном концерте, даже если сравнивать с выступлением на стадионах – и аудитория в разы больше, и присутствуют другие музыканты. Но я сегодня спокоен. Я все свои фишки уже вывел. Терять мне нечего. Или, может, я уже все потерял и заново обрел, и если могу потерять что-то еще, то это все равно не связано с выступлением. Может, именно поэтому я получаю такое удовольствие, лупя по струнам своего старого «Леса Пола Младшего», который тоже как восстал из мертвых. Лиз даже, по-моему, своим глазам не поверила, когда увидела, что я достал его из старого чехла.

– Я думала, ты от него избавился, – сказала она.

– Ага, я тоже, – ответил я Мие улыбкой, значение которой было понятно лишь нам.

Мы быстренько проносимся по новому альбому, а затем подбрасываем дровишек из «Косвенного ущерба», и я не успел заметить, как наш сет подошел к концу. Я смотрю на приклеенный к подставке скотчем список песен. Остался последний хит, название которого написано печатными буквами рукой Лиз: «Вдохни жизнь». После этого мы уйдем, и нас непременно вызовут на бис. Наш бывший продюсер, Гас Аллен, назвал эту песню нашим гимном. Критики – «самой концентрацией ярости» всего «Косвенного ущерба». Наверное, это наш самый большой хит. На концертах он идет на ура из-за своего припева, который кричат все вместе.

К тому же это одна из немногих песен со вставками, в данном случае поверх готовой композиции, была наложена скрипичная секция, но живые выступления обходятся без них. Мы начинаем, и я слышу не рев ликующей толпы, а ее виолончель у себя в голове. На миг перед глазами мелькает видение, как мы с ней вдвоем в номере безвестного отеля, валяем дурака и вместе играем эту песню, которую я написал про нее, я на своей гитаре, Мия на виолончели. И я, блин, охрененно от этого счастлив.

И сейчас я вкладываю в нее всего себя. Мы добираемся до припева: «Ненавидь меня. Растопчи меня. Погуби меня. Воссоздай меня. Воссоздай меня. Я прошу тебя, воссоздай меня».

На диске припев повторяется снова и снова, и мы пилим на гитарах со всей яростью потери, и я обычно во время концертов сам петь перестаю, разворачиваю микрофон к толпе, и они продолжают за меня. Я делаю то же самое и в этот раз, и собравшиеся, как ополоумев, орут мою песню, мою мольбу.

А я прогуливаюсь по сцене. Остальные понимают, что происходит, и снова и снова играют припев. Я подхожу к краю и вижу ее сбоку, в том месте, где ей всегда было наиболее комфортно, хотя в обозримом будущем в свете прожекторов будет Мия, а я буду ждать с краю, но, по-моему, и так будет хорошо.

Слушатели продолжают петь, говорить за меня, а я бренчу на гитаре, подходя уже так близко, что вижу ее глаза. И тогда я снова начинаю петь со всеми. Ей. Мия улыбается, и кажется, что кроме нас двоих здесь никого нет и никто кроме нас не понимает, что происходит. А происходит вот что: эта песня, которую мы поем все вместе, пишется заново. Это уже не полная злобы мольба, которую кричишь в пустоту. Прямо сейчас, на этой сцене, перед восьмьюдесятью тысячами зрителей, она преобразуется во что-то иное.

Теперь это наша новая клятва друг другу.