Глава 6
Хотя глаза у Терри Стэмбау не золотистые и не небесно-голубые, у нее взгляд ангела, ибо она, пусть видит тебя насквозь и знает твои сокровенные мысли, все равно любит тебя, даже если где-то ты и сошел с пути истинного.
Ей сорок один год, по возрасту она годится мне в матери. Она — не моя мать, но женщина достаточно эксцентричная, чтобы быть ею. Что есть, то есть.
Терри унаследовала «Гриль» у своих родителей и поддерживает установленные ими высокие стандарты. Она — справедливый босс и очень трудолюбивая.
Единственная ее странность — одержимость Пресли и всем, что с ним связано.
Поскольку ей нравится, когда собеседник проверяет ее энциклопедические знания, я говорю: «Тысяча девятьсот шестьдесят третий».
— Хорошо.
— Май.
— Какой день?
День я выбираю методом случайного тыка.
— Двадцать девятое.
— Это была среда, — говорит Терри.
Второй час пик, ленч, миновал. Мой рабочий день закончился в два часа пополудни. Мы сидели в кабинке в глубине «Гриля», дожидаясь, пока официантка второй смены, Виола Пибоди, принесет нам еду.
За прилавком приготовления быстрых блюд меня сменил Поук Барнет. Он на тридцать лет старше меня, худощавый, жилистый. У него прожаренное пустыней Мохаве лицо и глаза стрелка. Он молчалив, как ядозуб, греющийся на солнце, и самодостаточен, как кактус.
Если Поук прожил прежнюю жизнь на Старом Западе, он скорее всего был маршалом, револьвер которого при необходимости с быстротой молнии оказывался в руке, может, членом банды Далтона, но только не поваром. Но с или без опыта прошлой жизни он прекрасно управлялся с грилем и сковородой.
— 29 мая 1963 года Присцилла Пресли окончила среднюю школу Непорочного Зачатия в Мемфисе, — возвестила Терри.
— Присцилла Пресли?
— Тогда она была Присциллой Болье. Во время выпускной церемонии Элвис ждал ее в автомобиле, который стоял за территорией школы.
— Его не пригласили?
— Разумеется, пригласили. Но его появление в зале привело бы к тому, что про саму церемонию все забыли бы.
— И когда они поженились?
— Слишком простой вопрос. 1 мая 1967 года, перед самым полуднем, в отеле «Аладдин» в Лас-Вегасе.
Терри было пятнадцать, когда Элвис умер. В те дни он более не покорял сердца. Превратился в раздутую карикатуру на себя, мало чем напоминал певца, который в 1956 году поднялся на вершину чартов с песней «Отель, где разбиваются сердца».
В 1956 году Терри еще не родилась. И ее увлечение Пресли началось через шестнадцать лет после его смерти.
Истоки этой одержимости где-то остаются загадочными и для нее самой. По ее мнению, Пресли важен тем, что в его время, когда он был на гребне волны и купался в лучах славы, поп-музыка сохраняла политическую невинность, в ней господствовали жизнеутверждающие мотивы, вот она и имела право на существование. А когда он умер, большинство поп-песен стали, обычно без сознательных усилий тех, кто их сочинял и пел, пропагандировать ценности фашизма, и с тех пор ничего в них не изменилось.
Я подозреваю, Терри частично одержима Пресли еще и потому, что на подсознательном уровне она знает о его присутствии среди нас, в Пико Мундо, как минимум с моего детства, а может, со дня его смерти.
Я рассказал ей об этом только год тому назад. Возможно, она — скрытый медиум, может чувствовать присутствие духов, вот почему ее так потянуло на изучение жизни и карьеры Пресли.
Я понятия не имею, почему Король рок-н-ролла не переместился на ту сторону и продолжает, после стольких лет, бродить в этом мире. В конце концов, Бадди Холли здесь не болтается: умер и отправился, куда положено.
И почему Элвис выбрал Пико Мундо, а не Мемфис или Вегас?
Согласно Терри, которая знает все, что только можно знать, о всех днях, уложившихся в сорок два года, прожитых Элвисом, при жизни он никогда не бывал в нашем городе. В литературе о паранормальном нет упоминаний о том, чтобы призрак посещал незнакомые ему при жизни места.
Мы пытались разгадать эту головоломку не в первый раз, когда Виола Пибоди принесла нам поздний ленч. Виола такая же черная, как Берти Орбис круглая, такая же тощая, как Элен Арчес плоскостопая.
Поставив наши тарелки на стол, Виола спросила: «Одд, ты мне погадаешь?»
В Пико Мундо достаточно много людей думают, что я какой-то мистик: ясновидящий, предсказатель, пророк, прорицатель, что-то в этом роде. Только некоторые знают, что я вижу мертвых, которые не могут обрести покой. Другие же руководствуются только слухами, а искать в слухах хоть толику правды — занятие неблагодарное.
— Я же говорил тебе, Виола, что не гадаю по руке или по шишкам на голове. И чайная заварка для меня — мусор.
— Тогда скажи, что ты видишь на моем лице, — не отставала она. — Скажи, видишь ты сон, который приснился мне этой ночью?
Виола обычно женщина веселая, несмотря на то что ее муж, Рафаэль, ушел к официантке из модного Стейкхауза» в Арройо-Сити, оставив ей двоих детей. Но в это утро Виола выглядела очень уж серьезной, раньше такого с ней не бывало, и встревоженной.
— По лицам я тем более ничего не могу распознать.
Любое человеческое лицо более загадочно, чем истертое временем лицо знаменитого сфинкса, возвышающегося среди песков Египта.
— В моем сне, — продолжила Виола, — я видела себя с… с разбитым, мертвым лицом. С дыркой во лбу.
— Может, это был сон о том, почему ты вышла замуж за Рафаэля.
— Это не смешно, — одернула меня Терри.
— Я думаю, возможно, меня застрелили.
— Милая, когда в последний раз ты видела сон, который оборачивался явью? — спросила ее Терри, определенно с тем, чтобы подбодрить.
— Пожалуй, что никогда, — ответила Виола.
— Вот и об этом сне волноваться тебе не стоит.
— Насколько я помню, — добавила Виола, — раньше я никогда не видела во сне своего лица.
Даже в моих кошмарах, которые иной раз оборачиваются явью, я тоже никогда не видел своего лица.
— У меня была дырка во лбу, — повторила она, — и само лицо было… страшным, перекошенным.
Пуля крупного калибра, пробившая лоб, выделяет при ударе такое количество энергии, что повреждается весь череп, в результате чего лицо действительно перекашивается.
— Мой правый глаз, — продолжила Виола, — был налит кровью и наполовину… наполовину вывалился из глазницы.
В наших снах мы — не сторонние наблюдатели, как те персонажи, которые видят сны в фильмах. Эти внутренние драмы обычно показываются исключительно с позиции того, кто видит сон. В кошмарах мы не можем посмотреть в собственные глаза, разве что искоса, возможно, потому, что боимся увидеть монстров, которые в них прячутся.
На лице Виолы, цвета молочного шоколада, читалась нешуточная тревога.
— Скажи мне правду, Одд. Ты видишь во мне смерть?
Я не сказал ей, что смерть тихонько лежит в каждом из нас, чтобы подняться в положенный час.
И хотя мне не открылась ни малейшая подробность ее будущего, радостная или печальная, ароматный запах, идущий от моего нетронутого чизбургера, заставил меня солгать, чтобы наконец-то приступить к еде.
— Ты проживешь долгую счастливую жизнь и умрешь в собственной постели, от старости.
— Правда?
Улыбаясь и кивая, я нисколько не стыдился, обманывая ее. Не вижу вреда в том, что даешь людям надежду. И потом, я же не напрашивался к ней в оракулы.
Виола отошла от нашего столика куда в лучшем настроении, занялась другими клиентами.
Принявшись за чизбургер, я назвал Терри другую дату.
— 23 октября 1958 года.
— Элвис служил в армии. — Она задержалась лишь на то время, которое требовалось, чтобы прожевать кусочек сандвича с сыром. — В Германии.
— Это слишком обще.
— Вечером двадцать третьего он поехал во Франкфурт на концерт Билла Хейли.
— Ты могла это выдумать.
— Ты знаешь, я ничего не выдумываю. — Она откусила еще кусок сандвича. — За кулисами он встретился с Хейли и шведской звездой рок-н-ролла, которого звали Маленький Герхард.
— Маленький Герхард? Быть такого не может.
— Думаю, он слизал этот псевдоним у Маленького Ричарда. Но точно не знаю. Никогда не слышала, как поет Маленький Герхард. Виоле могут прострелить голову?
Сочное, не слишком прожаренное мясо чизбургера посолили в самую меру. Поук свое дело знал.
— Как я и говорил, сны — они всего лишь сны.
— Жизнь у нее и так нелегкая. И вот это ей совсем ни к чему.
— Простреленная голова? Да кому такое нужно?
— Ты посмотришь, что ее ждет? — спросила Терри.
— Как я могу это сделать?
— Воспользуйся своим шестым чувством. Возможно, сумеешь это предотвратить.
— Мое шестое чувство на такое неспособно.
— Тогда попроси своих друзей. Они иногда знают о том, что должно произойти, не так ли?
— По существу, они мне не друзья. Скорее случайные знакомые. И потом, они помогают, лишь когда хотят помочь.
— Если я умру, то буду тебе помогать, — заверила меня Терри.
— Ты очень добра. Где-то я даже хочу, чтобы ты умерла. — Я положил чизбургер на тарелку и облизал пальцы. — Если кто-то в Пико Мундо и начнет стрелять в людей, так это Человек-гриб.
— Кто он?
— Утром сидел за стойкой. Заказал еды на троих. Жрал, как изголодавшаяся свинья.
— Такие клиенты по мне. Но я его не видела.
— Ты была на кухне. Он бледный, мягкий, со скругленными углами, что-то такое вполне могло вырасти в подвале Ганнибала Лектера.
— У него плохая аура?
— Когда Человек-гриб уходил, его сопровождала свора бодэчей.
Терри напряглась, подозрительно оглядела ресторанный зал.
— Кто-нибудь из них сейчас здесь?
— Нет. Боб Сфинктер — самый ужасный из тех, кто сейчас в ресторане.
Настоящая фамилия этого скряги была Спинкер, но он заслужил прозвище, которое мы ему дали. Какая бы сумма ни стояла в счете, на чай он всегда оставлял четвертак.
Боб Сфинктер полагал себя в два с половиной раза щедрее Джона Д. Рокфеллера, нефтяного миллиардера. Согласно легенде, в самых дорогих ресторанах Манхэттена Рокфеллер оставлял на чай ровно десять центов.
Разумеется, во времена Джона Д. Р., включающие и Великую депрессию, десяти центов хватало на то, чтобы купить газету и ленч в кафе-автомате. В настоящее время двадцати пяти центов хватит только на газету, но читать в ней что-либо может только садист, мазохист или до того одинокий человек, что ему интересны даже частные объявления.
— Возможно, Человек-гриб просто проезжал через наш город и вернулся на автостраду, как только очистил последнюю тарелку? — предположила Терри.
— Что-то мне подсказывает, что он по-прежнему где-то здесь.
— Собираешься его проверить?
— Если смогу найти.
— Хочешь взять мой автомобиль?
— Может, на пару часов.
На работу и с работы я хожу пешком. Для более дальних поездок у меня есть велосипед. В исключительных случаях пользуюсь автомобилем Сторми Ллевеллин или Терри.
Слишком многое находится вне моего контроля: бесконечные мертвые с их просьбами, бодэчи, вещие сны. Наверное, я бы уже семь раз сошел с ума, по разу на каждый день недели, если бы до предела не упростил свою жизнь в тех сферах, которые могу контролировать. Моя оборонительная стратегия такова: никакого автомобиля, никаких страховых полисов, никакой одежды, за исключением самого необходимого, то есть футболок, курток из бумажного твила и джинсов, никаких отпусков в экзотических странах, никаких честолюбивых помыслов.
Терри пододвинула мне ключи.
— Спасибо.
— Только не вози в моем автомобиле мертвых. Хорошо?
— Мертвые не нуждаются в автомобилях. Они могут появляться где хотят и когда хотят. Они ходят по воздуху. Они летают.
— Я вот о чем. Если ты скажешь мне, что в моей машине сидел мертвый, я попусту потрачу целый день, оттирая обивку. От одной мысли об этом у меня по коже бегут мурашки.
— А если это будет Элвис?
— Элвис — другое дело. — Терри доела маринованный огурчик. — Как сегодня Розалия? — Она имела в виду Розалию Санчес, хозяйку моей квартиры над гаражом.
— Видимая, — ответил я.
— Это хорошо.
