Глава 21
С тем чтобы услышать от чифа, поймали они Робертсона на вандализме или нет, Сторми и я поели на автостоянке «Мексиканской розы», опустив стекла «Мустанга» в надежде на легкий ветерок. Еду здесь готовили вкусную, но горячий ночной воздух пахнул исключительно выхлопными газами.
— Так ты залез в дом Человека-гриба, — в голосе Сторми не слышалось вопроса.
— Окно не разбивал. Воспользовался водительским удостоверением.
— Он держит в холодильнике отрезанные головы?
— Холодильник я не открывал.
— А где еще ты рассчитывал найти отрезанные головы?
— Я их не искал.
— Эта мерзкая улыбка, эти странные серые глаза… Бр-р-р. Тако превосходные.
Я согласился.
— И мне нравятся все цвета в сальсе. Желтый и зеленый — чили, красный — нарубленные помидоры, фиолетовые кусочки — лук… похоже на конфетти. Ты должна точно так же готовить сальсу.
— Ты что, будешь теперь учить меня кулинарии? Лучше расскажи, что ты там нашел, не обнаружив отрезанных голов?
Я рассказал ей о черной комнате. Слизывая крошки кукурузных палочек с пальцев, она повернулась ко мне.
— Послушай меня, странный ты мой.
— Я превратился в уши.
— Они у тебя большие, но ты состоишь не только из них. Так что открой уши пошире и послушай, что я тебе сейчас скажу: больше не заходи в черную комнату.
— Ее уже не существует.
— Даже не ищи ее, в надежде что она вернется.
— Такая мысль не приходила мне в голову.
— Еще как приходила.
— Приходила, — признал я. — То есть мне хотелось бы понять, как эта комната… как эта чертова комната работает.
Чтобы подчеркнуть значимость своих слов, Сторми нацелила на меня кукурузную палочку.
— Это ворота ада, и нечего тебе около них отираться.
— Не думаю, что это ворота ада.
— Тогда что это?
— Не знаю.
— Это ворота ада. Если ты отправишься на поиски и найдешь их, то окажешься в аду, а я не собираюсь спускаться туда, чтобы найти тебя и вытащить твою задницу из костра.
— Твое предупреждение не будет оставлено без внимания.
— Трудно, знаешь ли, быть замужем за человеком, который видит мертвых и каждый день общается с ними. Не хватало только, чтобы он еще начал гоняться за воротами в ад.
— Я за ними не гоняюсь, и с каких это пор мы женаты?
— Мы поженимся. — Она доела последнюю кукурузную палочку.
Я не единожды предлагал Сторми выйти за меня замуж. Хотя мы оба соглашались в том, что у нас родственные души и мы будем вместе до скончания веков, она всякий раз отметала мое предложение, говоря что-то вроде: «Я безумно тебя люблю, Одди, так безумно, что готова отрезать ради тебя правую руку, если тебе потребуются доказательства моей любви, но насчет женитьбы… давай погодим».
Понятное дело, кусочки непрожеванного тако с меч-рыбой выпали у меня изо рта, когда я услышал о том, что мы собираемся пожениться. Я подобрал их с футболки, покидал обратно в рот и съел, выгадывая время, чтобы подумать, а потом спросил:
— Так… ты хочешь сказать, что принимаешь мое предложение?
— Глупый, я приняла его давным-давно, — и продолжила, чтобы стереть недоумение с моего лица: — О нет, не сказала тебе традиционное: «Да, дорогой, я твоя», но использовала другие слова.
— Я, знаешь ли, не воспринял «давай погодим» как согласие.
Смахнув крошки меч-рыбы с моей футболки, она ответила:
— Тебе нужно учиться слушать не только ушами.
— А каким отверстием ты предлагаешь мне слушать?
— Не груби. Тебе это не идет. Я хотела сказать, что иногда ты должен слушать сердцем.
— Я так долго слушал сердцем, что периодически мне приходилось вычищать ушную серу из аорты.
— Как насчет чурро? — спросила она, раскрывая маленький пакет из белой бумаги. И салон «Мустанга» сразу наполнился ароматом печеного теста и корицы.
— Как ты можешь думать о десерте в такое время?
— А разве сейчас не время обеда?
— Сейчас время разговора о женитьбе. — Мое сердце так стучало, будто я за кем-то гнался или кто-то гнался за мной, но я надеялся, что с погонями на этот день покончено. — Послушай, Сторми, если ты говоришь серьезно, тогда я приму меры, чтобы улучшить мое финансовое положение. Уйду из «Гриля», и я говорю не про покрышки. У меня более серьезные намерения.
Она, улыбаясь, склонила голову, прищурилась.
— И что же, по твоему мнению, серьезнее покрышек?
Я на мгновение задумался.
— Обувь.
— Какая обувь?
— Любая. Торговля обувью.
На лице Сторми отразилось сомнение.
— Обувь лучше покрышек?
— Конечно. Как часто ты покупаешь покрышки? Даже не раз в год. И для автомобиля тебе нужен только один комплект. А людям нужна не одна пара туфель. Им нужно много пар. Коричневые туфли, черные, беговые, сандалии…
— Но не тебе. У тебя лишь три пары одинаковых кроссовок.
— Да, но я не такой, как остальные люди.
— Это точно, — согласилась она.
— И еще один момент, — продолжил я. — Не у каждого мужчины, женщины, ребенка есть автомобиль, но у всех имеется по паре ног. Или почти у всех. Семья из пяти человек может иметь два автомобиля, но ног-то у них десять.
— Есть много причин, по которым можно любить тебя, Одди, но эта для меня на первом месте.
Сторми более не склоняла голову и не прищуривала один глаз. Она смотрела прямо на меня. Огромными, как Галактика, глазами, глубокими, как темнота между двумя звездами в небе. Выражение ее лица смягчилось любовью. Ее явно тронуло сказанное мною, подтверждением тому служил и тот факт, что она до сих пор не достала чурро из белого пакетика.
К сожалению, я, должно быть, слушал ушами, поэтому не знал, о чем она говорит.
— И что же это за причина? Ты… про мой анализ обувной торговли?
— Ты так же умен, как и любой из моих знакомых… и при этом такой простак. Это очаровательная комбинация. Хорошая голова и невинность. Мудрость и наивность. Острый ум и истинная мягкость.
— И это то, что тебе больше всего во мне нравится?
— На данный момент — да.
— Но, послушай, с этим я ничего не смогу поделать.
— Поделать?
— Те качества, которые тебе во мне нравятся, я хочу их совершенствовать. Лучше скажи, что тебе нравятся мои манеры, мой вкус в одежде, в конце концов, мои оладьи. Ты вот спроси Терри, они легкие, воздушные и очень вкусные. Но я не знаю, как стать более умным и простым, чем я есть сейчас. Даже не знаю, понимаю ли я, о чем ты говоришь.
— И хорошо. Не думай об этом. Тут ты действительно ничего не сможешь изменить. И потом, я же выхожу за тебя замуж не ради денег.
Она предложила мне чурро.
Учитывая, как быстро билось мое сердце и лихорадочно работала голова, только сахара мне и не хватало, но отказываться я не стал.
Какое-то время мы ели молча, потом я спросил:
— Как насчет свадьбы… когда, по-твоему, мы должны заказывать торт?
— Скоро. Долго я ждать не смогу.
— Слишком долгое ожидание может все испортить, — в моем голосе слышались радость и облегчение.
Она улыбнулась:
— Видишь, что здесь происходит?
— Полагаю, я смотрю всего лишь глазами. Что я должен видеть?
— Происходит следующее… я хочу второй чурро… и собираюсь его съесть, а не ждать следующего вторника.
— Ты необузданная женщина, Сторми Ллевеллин.
— Ты и представить себе не можешь, до чего необузданная.
Это был плохой день, с Харло Ландерсоном и Человеком-грибом, черной комнатой, бодэчами и плачущим Элвисом. Однако теперь, когда я сидел рядом со Сторми и ел чурро, на какие-то мгновения мне показалось, что это хороший день.
Но мгновения эти не затянулись. Зазвонил мой мобильник, и я не удивился, услышав голос чифа Портера.
— Сынок, ризница в церкви Святого Бартоломео просто растерзана. Там побывал какой-то безумец.
— Робертсон.
— Я уверен, что ты прав. Ты всегда прав. Скорее всего он. Но к тому времени, как прибыли мои люди, он уже ушел. Ты больше не видел его?
— Мы, можно сказать, тут прячемся… нет, его не видать. — Я оглядел автостоянку, очередь автомобилей к «автоокну» «Мексиканской розы», улицу в поисках запыленного «Форда Эксплорера» Боба Робертсона.
— Несколько часов мы лишь вели наблюдение за его домом, но теперь активно займемся его поисками.
— Я могу задействовать свой психический магнетизм, — предложил я, напоминая о моей способности найти человека, полчаса покружив по улицам.
— Мудрое ли это решение, сынок? Учитывая, что в машине будет Сторми?
— Сначала я отвезу ее домой.
Эту идею Сторми отмела с ходу:
— Черта с два, Малдер.
— Я все слышал, — отозвался чиф Портер.
— Он все слышал, — сообщил я Сторми.
— Что с того?
— Она зовет тебя Малдер, как в «Секретных материалах»? — спросил чиф.
— Нечасто, сэр. Лишь когда думает, что я проявляю отеческую заботу.
— А ты когда-нибудь зовешь ее Скалли?
— Только когда мне хочется получить пару пинков или оплеух.
— Из-за тебя я больше не смотрю этот сериал.
— Почему, сэр?
— Благодаря тебе непознанное становится слишком уж реальным, можно сказать, переходит на бытовой уровень. И сверхъестественное перестает увлекать.
— Меня тоже не увлекает, — заверил я его.
К тому времени, когда мы с чифом Портером закончили разговор, Сторми собрала все обертки и контейнеры из-под еды и засунула их в один пакет. Покидая автостоянку «Мексиканской розы», мы бросили его в мусорный контейнер, который стоял на выезде.
— Давай сначала заедем ко мне, чтобы я могла взять пистолет, — предложила она, когда, выехав со стоянки, я повернул налево.
— Пистолет ты можешь держать только в доме. У тебя нет лицензии на ношение пистолета вне его стен.
— У меня нет лицензии и на право дышать, но я тем не менее дышу.
— Никаких пистолетов, — отрезал я. — Покружим по городу и посмотрим, что из этого выйдет.
— Почему ты боишься оружия?
— Слишком уж оно грохочет.
— И почему ты всегда уходишь от ответа на этот вопрос?
— Я не всегда ухожу от ответа.
— Почему ты боишься оружия? — настаивала она.
— Возможно, в прошлой жизни меня застрелили.
— Ты не веришь в реинкарнацию.
— Я не верю и в налоги, однако плачу их.
— Почему ты боишься оружия?
— Может, потому, что мне приснился вещий сон, в котором меня застрелили.
— Тебе приснился вещий сон, в котором тебя застрелили?
— Нет.
Она не знала жалости:
— Почему ты боишься оружия?
Я могу быть глупцом. Вот и теперь пожалел о своих словах, едва они сорвались с губ:
— Почему ты боишься секса?
С внезапно обледеневшего и далекого насеста, в который вдруг превратилось пассажирское сиденье, она одарила меня долгим, суровым, пробирающим до костей взглядом.
На мгновение я попытался прикинуться, будто не понимаю, как больно ударил ее мой вопрос. Сосредоточился на дороге, изображая из себя дисциплинированного водителя, который ни на что не отвлекается.
Но притворство не относится к числу моих сильных сторон. В конце концов я посмотрел на нее, на душе аж кошки скребли, и сказал:
— Извини.
— Я не боюсь секса.
— Знаю. Извини. Я — идиот.
— Я просто хочу быть уверена…
Я попытался закрыть ей рот рукой. Не получилось.
— Я просто хочу быть уверена, что ты влюблен в меня не столько из-за этого, как по другим причинам.
— Так и есть, — заверил я ее, чувствуя себя злым карликом. — По тысяче причин. Ты знаешь.
— Когда у нас это случится, я хочу, чтобы все было как положено, чисто и прекрасно.
— Я тоже. Так и будет, Сторми. Когда придет время. А времени у нас предостаточно.
Остановившись на красный свет, я протянул ей руку. Мне полегчало, когда она коснулась ее своей, сердце забилось сильнее, когда сжала.
Красный свет сменился зеленым. Теперь я ехал, держа руль только одной рукой.
— Извини, Одди, — какое-то время спустя она нарушила затянувшееся молчание нежным голоском. — Это моя вина.
— Никакой твоей вины нет. Я — идиот.
— Я загнала тебя в угол вопросом о том, почему ты боишься оружия, а когда надавила слишком сильно, ты дал мне сдачи.
Она говорила чистую правду, но от этой правды чувство вины за содеянное ничуть не уменьшилось.
Через шесть месяцев после смерти отца и матери, когда Сторми было семь с половиной лет и она носила фамилию Брозуэн, ее удочерила бездетная, хорошо обеспеченная пара с Беверли-Хиллз. Они жили в большом поместье. Будущее рисовалось в самом радужном свете.
Но как-то ночью, на второй неделе жизни в новой семье, приемный отец зашел в ее комнату и разбудил ее. Вывалил перед ней свое хозяйство и принялся лапать ее, пугая и унижая.
Она все еще переживала смерть родителей, всего боялась, чувствовала себя одинокой и покинутой, многого не понимала, стыдилась того, что происходит, в общем, три месяца терпела приставания этого извращенца. Но наконец рассказала обо всем социальному работнику, женщине, которая периодически навещала ее по поручению агентства, обеспечивающего права приемных детей.
После этого, нетронутая, она прожила в приюте при церкви Святого Бартоломео до завершения учебы в средней школы.
Мы с ней начали встречаться в первом классе средней школы и больше четырех лет были лучшими друзьями.
И несмотря на то, как много мы значили друг для друга, несмотря на то, что собирались достигнуть еще большего в грядущие годы, я смог обидеть ее («Почему ты боишься секса?»), когда она слишком уж прижала меня моим страхом перед оружием.
Циник как-то сказал, что самая характерная черта человечества — наша способность вести себя с другими не по-человечески.
По отношению к человечеству я — оптимист. Полагаю, Бог — тоже, иначе Он давно бы стер нас с лица этой планеты и начал все заново.
И, однако, я не могу выбросить из головы утверждение этого циника. Вот и сам могу вести себя не по-человечески, пример тому — мой резкий ответ человеку, который дороже мне всех на свете.
Какое-то время мы плыли по асфальтовым рекам, не находя Человека-гриба, но возвращаясь друг к другу.
— Я люблю тебя, Одди, — наконец сказала она.
— Я люблю тебя больше жизни, — ответил я осипшим от волнения голосом.
— У нас все будет хорошо.
— У нас уже все хорошо.
— Мы странные, нервные, но у нас все хорошо, — согласилась она.
— Если кто-то изобретет термометр, который меряет странность, он растает у меня во рту. Но ты… у тебя — нет.
— Значит, ты отрицаешь мою странность, но соглашаешься с тем, что я — нервная.
— Мне понятна твоя проблема. Некоторые виды странности кажутся крутизной, но нервность — никогда.
— Именно так.
— Так что, как джентльмен, я не могу отрицать твою странность.
— Извинения принимаются.
Мы еще какое-то время покружили по улицам, используя автомобиль точно так же, как человек, ищущий воду, использует «волшебную лозу», пока я не свернул на стоянку «Дорожек Зеленой Луны». От торгового центра, где находилось кафе-мороженое, в котором работала Сторми, этот боулинг-центр менее чем в полумиле.
Она знает о повторяющемся тревожном сне, который я вижу раз или два в месяц в течение последних трех лет. Его неотъемлемая часть — убитые работники боулинг-центра: лужи крови от пуль в животе, сломанные конечности, изуродованные лица, не пулями, а чем-то большим и тяжелым.
— Он здесь? — спросила Сторми.
— Не знаю.
— Так этой ночью он станет явью… твой сон?
— Я так не думаю. Не знаю. Возможно.
Рыбные тако плавали в кислотных потоках в моем животе, вызывая изжогу в горле.
Ладони стали влажными. Я вытер их о джинсы. Очень хотелось поехать к Сторми и взять ее пистолет.
