Глава 14

Где я? Я заморгала и попыталась сосредоточиться, но в голове стоял туман. Земля перед глазами куда-то поплыла, и не успела я что-то сделать, как меня стало рвать, неудержимо, снова и снова. Мне казалось, что желудок вот-вот вывернется наизнанку.

— Как поживаете? — спросил кто-то по-французски.

Голос был мягкий, сочувственный, но сам вопрос прозвучал нелепо. Я сглотнула остатки желчи и попыталась понять, где нахожусь. Постепенно до меня дошло, что я еду лицом вниз на спине у осла.

— Можете остановиться? — хрипло прокаркала я. — Pouvons-nous arrêter?

Учитывая обстоятельства, я могла поздравить себя с тем, что обладала столь необходимым в жизни умением говорить на двух языках.

Произошло чудо. Мир вокруг перестал трястись и куда-то ехать, тошнота отступила. Чьи-то сильные руки помогли мне устроиться на спине животного поудобней, потом в поле зрения появилось незнакомое темное лицо.

— Как дела? Все в порядке? — услышала я и вспомнила одетого по-местному молодого человека, который помог мне спуститься со скалы.

— Куда вы меня тащите? — нелюбезно спросила я, испугавшись, что полностью нахожусь во власти какого-то незнакомца.

— К нане, — был ответ.

— К какой такой нане?

— К нашей бабушке, Лалле Фатме. Она у нас известная знахарка и травница. Тут растут всякие травы, которых больше нет нигде в мире, и нана знает, как ими пользоваться.

Мной овладела настоящая паника.

— Нет-нет, не хочу, — заявила я, стараясь говорить твердым голосом, медленно и отчетливо произнося каждое слово, как всегда разговаривала с непонятливым мальчишкой-секретарем, приставляемым ко мне, когда отсутствовал мой постоянный помощник. — Вы, конечно, очень добры, но нет. Мне надо в больницу. Придется сделать рентген.

Мужчина засмеялся. Интересно, что смешного в желании человека поскорей попасть в больницу, когда он подозревает, что у него сломана лодыжка?

Я собралась с силами и предприняла еще одну попытку:

— Послушайте, мне нужно сделать рентген и наложить гипс, чтобы правильно срослось. Я очень сомневаюсь, что мне помогут какие-то там травки.

Но мой спаситель молча отвернулся, и мне вдруг пришла в голову страшная мысль о том, что по-французски он понимает не так хорошо, как я думала. Я вздохнула. Глядя через его плечо, я увидела, что мы приближаемся к деревне, дома в которой были, вероятно, построены еще в Средние века и представляли собой путаницу глинобитных строений все того же красновато-розового оттенка, что и окружающие скалы, словно были естественным продолжением природного ландшафта. Плоские крыши, крохотные, украшенные железными наличниками окошки. Некоторые дома были такие старые, что, казалось, вот-вот рассыплются, превратятся в груду камней и пыль. Какая уж здесь может быть больница. Женщины, одетые в черные платья, прекратили полоть борозды и ковыряться в земле и молча настороженными, черными, как ягода терновника, глазами смотрели, как мы проходим мимо. Дети же, напротив, увидев европейскую дамочку на осле, бегали вокруг нас, что-то кричали и смеялись. Кругом оказалось много коз и овец, которые испуганно мекали и блеяли. Странно, в это время они должны еще пастись высоко в горах. Что происходит? На стене стоял огромный белый петух с кроваво-красным гребнем и гордо поглядывал на кур своего гарема, которые, квохча, ковырялись под ним в пыли.

— Больницы у нас нет, — словоохотливо заговорил мой спаситель, подтверждая мои самые худшие опасения. — В том смысле, который вы имеете в виду. Нет рентгена, нет врачей, но… — Он помолчал немного и продолжил: — Зато моя бабушка знает свое дело лучше всякого доктора. К ней за советом приходят и из Таруданта, и из Тизнита, и даже из Марракеша.

Я живо представила себе, как всю оставшуюся жизнь хожу с палочкой, а все потому, что кость срослась криво из-за неправильного лечения. Нет-нет, воспаленный мозг рисовал мне еще более страшную картину: заражение крови, гангрена, потом ампутация. В результате я хожу на скрипящем протезе, и во всем виноваты никому не известные травы.

— Ради бога! — взмолилась я уже на грани истерики, не в силах больше держать себя в руках. — Мне нужен врач!

Но никто не обратил на мой вопль ни малейшего внимания, не считая оборванных ребятишек с темными смеющимися глазками. Они, видно, решили, что я очень смешная.

Девушка, ведущая осла, передала повод мужчине, побежала вперед и закричала:

— Лалла Фатма! Лалла Фатма!

Из глинобитных домишек показались женщины самых разных возрастов и наружности, чтоб узнать, что за шум. Увидев европейскую женщину, они стали поправлять платки, прикрывать волосы и лица, словно ждали, что я, как и остальные невежды туристы, немедленно начну их фотографировать. Местные жители считают это оскорбительным для себя. Через несколько секунд осел остановился у стенки, окрашенной, как и все остальные постройки в деревне, все той же розоватой охрой. Мой спаситель осторожно снял меня с осла, поднял на руки, вдруг обнаружив в жилистом теле недюжинную силу, и понес через сад, благоухающий апельсиновыми и лимонными деревьями, оливами и розами. Он прошел по утоптанной дорожке, потом согнулся чуть не пополам в низеньком дверном проеме и перешагнул порог.

Контраст между ослепительным солнцем улицы и похожим на пещеру помещением был такой сильный, что в первую минуту я совершенно ослепла. Когда глаза привыкли, я увидела, что мы находимся в большой комнате, где было много женщин. Почти все занимались каким-нибудь домашним делом или просто сидели, подпирая спинами стенку, и щебетали как птички, оживленно размахивая руками, окрашенными хной. Одна что-то толкла в большой каменной ступке, другая подкладывала угли в жаровню, стоявшую посередине комнаты, и размешивала их. Здесь грелся, пуская пар, большой потускневший медный чайник. Третья перебирала чечевицу в миске, отбрасывая мелкие камешки, четвертая чесала шерсть. Пятая женщина поистине необъятной толщины расставляла на низеньком круглом столике глиняные кружки. Ей уже помогала девушка, которая только что привела с гор осла, нагруженного мною. В довершение ко всем впечатлениям через открытую дверь вслед за нами с громким блеянием в комнату ворвалось четыре козы. Одна из присутствующих женщин вскочила, схватила метлу и выгнала их из помещения. При этом она обращалась к каждой рогатой твари по имени: Тиза, Имши, Туфила, Азри! Голова моя снова куда-то поплыла.

Тут толстуха поднялась и что-то сказала. Одна за другой женщины стали вставать, почтительно целовать ей руки и уходить. В комнате остались лишь мы четверо. Только что здесь царила суета, было шумно, и вдруг наступила какая-то странная, торжественная тишина. Мужчина осторожно опустил меня на циновку, расстеленную на полу, но старуха что-то сердито проворчала, и он мигом раздобыл где-то подушки и устроил для меня мягкую постель. Я лежала и смотрела на старуху снизу вверх, не зная, что говорить и делать. Ее внешность была, конечно, весьма замечательна: внушительная фигура, темная кожа лица. В отличие от других женщин в простых черных платьях, на ней была длинная синяя рубаха, а сверху какая-то шелковая шаль в частую оранжевую и черную полоску, закрывающая складками голову и завязанная узлом на необъятной груди. На шее висело янтарное ожерелье, каждая бусина которого была величиной с яйцо. Мочки ушей оттягивали тяжелые серебряные серьги. Рукава рубахи, закатанные и подколотые, открывали мускулистые руки, унизанные серебряными браслетами. Когда она, жестикулируя, разговаривала со мной, браслеты звенели и брякали.

— Мархабан, мархабан! — воскликнула старуха и сразу же принялась громко о чем-то болтать с мужчиной и девушкой, которые притащили меня сюда.

Пока эти трое были заняты горячей дискуссией, я огляделась. Вдоль двух стен выстроились в ряд кувшины для масла, такие огромные, что в них мог спрятаться Али-Баба вместе со всей своей разбойничьей шайкой. Рядом стояли несколько мешков, скорее всего с зерном, мукой или рисом. Остальное место вдоль неровных глиняных стенок занимали большие и маленькие кувшины, коробки и жестяные банки, в которых с незапамятных времен хранят китайский зеленый «пороховой» чай — в данном случае, судя по виду торговых марок и упаковке, товар был приобретен еще до войны, хотя позолота на них блестела как новенькая. Тут меня охватило новое ощущение. Нос мой почуял не менее десятка разных запахов — от самой отвратительной вони до пикантнейших ароматов. Среди них я безошибочно узнала помет какого-то животного, ланолин, то бишь воск, получаемый при промывании овечьей шерсти, растительное масло, пряности и пот. Кроме того, воздух наполнял еще какой-то аромат, совершенно мне незнакомый и чуждый. От боли, шума, всех этих запахов и ощущения абсолютной нелепости происходящего у меня кружилась голова, волнами накатывала тошнота, сопровождаемая пляшущими черными мушками в глазах. Все это предвещало скорую потерю сознания.

Молодой человек опустился рядом со мной на колени, осторожно приподнял мою голову и, положа руку себе на сердце, сказал:

— Нана говорит, что я был очень невежлив и должен попросить у вас прощения. Меня зовут Таиб, Та-иб, — повторил он по слогам. — А это моя сестра Хасна. — Он кивнул в сторону тоненькой серьезной девушки, стоявшей поодаль. — Вы сейчас в доме моей бабушки, Лаллы Фатмы.

Услышав среди незнакомых иностранных слов свое имя, бабуля поклонилась, похлопала себя по огромной груди и подтвердила:

— Фатма, эйай, Фатма.

Все они с выжиданием уставились на меня. Я не сразу вспомнила свое имя, но потом сделала над собой усилие, сравнимое с одним из подвигов Геракла, перепахала всю память и добралась-таки до нужной информации.

— Изабель Треслов-Фосетт, — представилась я и увидела на их физиономиях выражение озадаченности. — Изабель, — поправилась я и заметила то же самое. — Иззи, — уступила я в конце концов.

Как только они услышали это слово, все разом вдруг громко рассмеялись. Потом бабушка Фатма издала низкий, гудящий звук, и смех усилился. Интересное кино.

— Простите, — сказал наконец Таиб. — «Изи» по-берберски значит «комнатная муха», отвратительная и жалкая тварь.

Значит, отвратительная и жалкая. Неплохое начало.

Таиб повернулся к бабушке, и они вышли, о чем-то болтая на своем гортанном языке. Он отчаянно жестикулировал, показывая в сторону двери, через которую виднелись горы, потом на меня, лежащую в полном альпинистском снаряжении. Пожилая женщина оглядывалась на незваную гостью с крайним изумлением. Она громко и возбужденно что-то сказала, ударила кулаком по ладони и покачала головой. Подтекст был совершенно ясен: ох уж эти европейские женщины! Они полагают, что способны делать то же, что и мужчины! Лазить по горам, вы где-нибудь видели такое? Ничего удивительного, что она попала в беду.

Старуха замахала руками, словно от чего-то отказывалась, потом поспешила к Хасне, чтоб проследить, что она там готовит над жаровней, и через минуту ко всем прочим ароматам, заполнявшим комнату, добавились тона розового масла, смешанные еще с каким-то странным горьковатым запахом. Очистив таким образом воздух, хозяйка постелила на пол овечью шкуру, опустилась на нее, скрестила ноги с изящной ловкостью человека, который не один год тренировал мышцы бедер, и без дальнейших церемоний положила ладони на мою злосчастную лодыжку. Крик мой потряс стены, но никто не обратил на него внимания. Вместо этого все уставились на мой башмак от «Саломона» с таким видом, будто перед ними была змея. Великолепная обувь, еще старой модели, моя любимая, с изысканным шитьем и с молнией, спрятанной под клапаном из гортекса. Для неискушенного глаза она выглядит сплошной, непонятно, как надевается и снимается. Потрясающие, сказочные башмаки. А Таиб уже выхватил нож и приготовился взрезать ботинок.

— Нет! — Не обращая внимания на тошноту, я наклонилась вперед, показала ему, где находится потайная молния, а потом промямлила по-французски: — Но осторожно, пожалуйста. Очень осторожно.

Повинуясь моей просьбе, он медленно расстегнул молнию, как можно свободнее распустил шнуровку и с предельной осторожностью освободил мою ногу от обуви. При этом я все равно не смогла удержаться от едких слез. Потом, непонятно зачем, парень передал мне ботинок. Я прижала его к груди как чудодейственный талисман.

Лалла Фатма обхватила ладонями поврежденную лодыжку и с необыкновенной сноровкой мастерски намертво зафиксировала сустав, одновременно тщательно ощупывая подвижными пальцами опухоль, окружающую его. Было больно, но не так чтобы очень. Я ожидала худшего.

— La bes, la bes, la bes, — бормотала она непрерывно, как бы успокаивая меня.

Очень скоро я успокоилась, хотя, как выяснилось, напрасно. Одной рукой нана вдруг прижала мою лодыжку к себе, а другой резко повернула ее и изо всей силы дернула. Раздался, как мне показалось, оглушительный треск, словно кто-то рядом выстрелил из пистолета. В глазах у меня пошли красные круги. Я почувствовала не простую, но глубинную боль, пронизавшую все мое существо. С этим звуком будто открылся некий клапан, и я с головой ухнула в бурный поток кроваво-красного адреналина. Потом вдруг все кончилось, и меня снова окатило, но на этот раз освежающим душем белого света. Кто-то зааплодировал, вокруг раздались оживленные голоса.

Я снова открыла глаза и увидела перед собой лицо старухи. Оно было чрезвычайно довольным, словно она совершила нечто такое, что еще более прославило ее и без того громкое имя. Как по команде, в комнату вернулись все остальные женщины. Хозяйка немедленно принялась руководить ими, покрикивая и всплескивая руками. После недолгих минут тишины и покоя в помещении снова воцарились гвалт и суматоха. Хасна передала бабушке тарелку с какой-то мутно-зеленой мазью. Старуха быстро разбила яйцо, выпила белок, желток добавила в тарелку, поставила ее возле жаровни, чтоб она прогрелась, направилась к полкам и вернулась с глиняным кувшином, крышка которого была запечатана воском. Лалла Фатма не без некоторых усилий откупорила его, и комнату заполнил густой, отвратительный запах какой-то тошнотворной тухлятины, гнили, словом — чего-то неописуемо вонючего. Старуха удовлетворенно втянула в себя воздух, сунула руку в кувшин и вытащила полную горсть какой-то темной и вязкой дряни. Потом она улыбнулась мне, продемонстрировав отсутствие многих зубов, и протянула руку. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы эта ведьма приближалась ко мне со своей бурдой.

Я прижалась спиной к стене, изо всех сил замотала головой и взмолилась:

— Нет-нет. Пожалуйста, дайте воды. Просто воды.

Таиб перевел, но его бабуля и слышать ничего не хотела.

— Охо, охо, — повторяла она снова и снова и грозила мне пальцем. — Аман, охо.

Потом с неожиданной, зверской силой Лалла Фатма ухватила меня за лодыжку и принялась размеренными круговыми движениями размазывать по ней и втирать это омерзительное вонючее вещество. Когда мой ужас перед запахом немного поутих, до меня дошло, что ощущение там, в общем, было довольно приятное, как при хорошем массаже. От поврежденного места по всей ноге и выше стало распространяться тепло. Наверное, эта женщина и вправду знала, что делает.

Лодыжка непроизвольно, сама по себе дернулась. Двигается! Значит, не сломана. Я подумала об этом с внезапной надеждой, несмотря на то что все еще испытывала чертовскую боль. Теперь старуха накладывала на мою ступню толстый слой теплой зеленой мази, закончив, накрыла ее пучком тростниковых стеблей вместо шины и замотала все тряпичной полоской, оторванной от белого покрывала Таиба.

— Две недели нельзя наступать на эту ногу, — перевел он. — Вы повредили связки, возможно, и сухожилие, но кости остались целы.

Добрая новость после моих фантазий на тему ампутации. Зато о скалолазании теперь не могло быть и речи, так что отпуск мой, считай, накрылся. Не прошла до конца даже одного-единственного маршрута.

Я уныло размышляла об этом, скорчив недовольную гримасу, потом вспомнила о хороших манерах, которые мама-француженка вдолбила в меня, и поблагодарила лекарку:

— Танмирт, Лалла Фатма.

Это был весь запас языка, который я успела усвоить, но старуха так и просияла. Она быстро вскочила на ноги, подбежала к мешкам у стены и вернулась, держа в руках что-то темно-красное. Таиб пытался скрыть улыбку. Так фокусник, на мгновение показавший публике кролика, который сейчас исчезнет, старается сохранять непроницаемо-каменное лицо. Я посмотрела на него, но старуха теперь, кажется, обращалась ко мне, протягивая что-то на раскрытой ладони. Приученная за долгие годы соблюдать правила учтивости, я автоматически протянула руку, но тут же в ужасе отдернула ее.

— Это саранча, — перевел Таиб, стараясь сохранить серьезный вид. — Она питается только самыми высококачественными травами, ее задние, толчковые ноги обладают огромной силой. Если вы съедите все это, то сила насекомых перейдет к вам в лодыжку, и она быстро заживет.

— Вот еще, стану я есть вашу саранчу, — заявила я и осторожно, но вместе с тем твердо отвела руку Лаллы Фатмы.

— Но ее пожарили и обваляли в сахаре. Очень вкусно, — продолжал Таиб. — Мы едим ее как конфеты. Смотрите.

Он сунул одну из них в рот и смачно разгрыз. Я с ужасом смотрела на него, а потом в голос рассмеялась, глядя, как парень сделал испуганное лицо и выплюнул мясистые остатки себе в ладонь.

— Ладно, они и правда противные. Нана будет недовольна нами обоими и очень огорчится.

Лалла Фатма посмотрела на него, потом на меня, прищелкнула языком и вышла из комнаты. Неужто я ее смертельно обидела? Кто знает. Но через пару минут она вернулась с каким-то блестящим предметом в руке, который принялась закреплять на моей лодыжке.

— Барака, — сказала она с таким видом, словно я знаю, что это такое. — Барака.

— Это на счастье, — перевел Таиб. — Предохраняет от дурного глаза и поможет быстрей залечить ногу. Раз уж вы не едите саранчи, амулет поможет вам быстрее стать здоровой и сильной.

Я наклонилась, чтоб посмотреть поближе. Это был небольшой серебряный квадратик, привязанный к бинтам тоненьким кожаным шнурком. У меня перехватило дыхание.

Я расстегнула карман, вынула свой амулет, протянула его на ладони и сказала:

— Смотрите.

Таиб и его бабушка уставились на огромную копию предмета, привязанного к моей лодыжке, а потом оба быстро заговорили, склонив друг к другу головы, она свою, закутанную в яркую шелковую шаль в оранжевую и черную полоску, а он свою, коротко стриженную, с черными волосами, в которых местами уже пробивалась седина. Внук Лаллы Фатмы был старше, чем мне показалось вначале.

— Очень похожи, правда? — оживленно спросила я.

Таиб поднял голову.

— Они сделаны в разных регионах. Маленький принадлежит нашим мавританским предкам, а этот, думаю, сделан где-то на юге, хотя по происхождению явно туарегский. Откуда он у вас?

— Это… подарок.

— Дорогой подарок. Очень хороший талисман. Что вы о нем знаете?

— Кажется, его нашли в пустыне, неподалеку от одного могильника. — Я не стала вдаваться в подробности и никак не могла вспомнить, как звали особу, упомянутую в археологическом документе. — Там была похоронена женщина, имя которой означало «Та, что владеет шатрами» или что-то в этом роде.

— Уж не Тин-Хинан ли вы имеете в виду? — Таиб так и вздрогнул.

Да-да, я вспомнила. Именно это имя было в бумагах отца.

— Да, — ответила я. — Так оно и есть. Но вполне возможно, что амулет не имеет к ней никакого отношения.

Таиб снова принялся внимательно разглядывать мою вещицу, потом покачал головой и пробормотал совсем тихо, словно про себя:

— Он не может быть таким древним. Наверное, просто совпадение. А вы не позволите купить его у вас?

Это что, такой закон вежливости? Я должна подарить этому семейству свой амулет за то, что они спасли меня? Я вдруг без всякой причины разозлилась. Они притащили меня к этой старой ведьме с ее вонючей мазью и приемами деревенской знахарки и требуют мой амулет? Он принадлежит мне, и я с ним ни за что не расстанусь.

— Он не продается, — зажав его в руке, заявила я.

— Даже если мы не сумеем доказать его происхождение, за него можно выручить хорошие деньги. Понимаете? — пожал плечами Таиб. — В Париже. За такими артефактами охотятся многие коллекционеры. Это работа настоящего инедена, а не современная копия из никеля.

— Странно! Откуда вы так много про это все знаете? — Я недоверчиво посмотрела на него.

— Вы имеете в виду, слишком много для бедного, отсталого бербера? — Он коротко и резко рассмеялся. — По правде говоря, я здесь в гостях, приехал повидаться с сестрой Хасной. — Таиб кивнул в сторону девушки, и она улыбнулась в ответ. — С наной и другими родственниками. Вообще-то я торгую североафриканскими древностями, большей частью в Париже.

Я вдруг догадалась, кто он такой. Господи, какая же я дура! Это ведь тот самый родственник хозяина ресторана, о котором тот упоминал.

— А-а, — протянула я. — Значит, вы — тот самый Таиб.

Когда ему стало ясно, что я не собираюсь объяснять, что значит мое странное замечание, он продолжил:

— Можно посмотреть его поближе? Это по-настоящему интересный экземпляр.

Я неохотно протянула амулет, но, как только это сделала, мне показалось, что внутри него что-то сдвинулось. Я перевернула его и стала внимательно разглядывать.

— Кажется, он сломался. Должно быть, когда я сорвалась.

Внезапно тошнота снова подступила к горлу. Этот амулет спас мне жизнь — и вот, пожалуйста, сломался.

Таиб вытянул шею.

— Нет, не сломался, смотрите.

Центральная шишечка была не на месте. При ударе во время падения она сдвинулась в сторону. Под ней скрывалась потайная ниша. Про свою травму я уже позабыла!.. Внутри ниши приютилась крохотная трубочка, похоже, из бумаги, может, из пергамента или даже папируса… На чем там еще писали древние люди? Дрожащими пальцами я попыталась выковырять ее оттуда, но, видно, она пролежала там очень долго и никак не хотела выковыриваться.

— Попробуйте вы. — Я протянула амулет Таибу, но Лалла Фатма положила руку ему на плечо, что-то очень громко и быстро сказала, и он в испуге оцепенел.

— Нана очень суеверна. Она говорит, что мертвых лучше всего не беспокоить.

— Мертвых?

— Это такая поговорка. Не надо ворошить прошлое. Она боится, что там какое-то недоброе заклинание или, еще хуже, проклятие, и не хочет, чтоб оно перешло на всю семью.

«Не будить спящего зверя». Я вдруг вспомнила эти слова из письма отца. Не может этого быть! Я решительно полезла пальцами в узенькую щель, и скоро свернутый в трубочку листок бумаги оказался у меня в руке. Я ждала того странного ощущения дрожи, которое меня охватило при первом прикосновении к амулету… но так и не дождалась. Бумага выглядела очень тонкой и ломкой. Я боялась, что она рассыплется, как только я попытаюсь ее развернуть. Но надо ведь узнать, что в ней содержится. Я осторожно расправила свиточек. Что я хотела обнаружить внутри? Что-нибудь типа послания в бутылке с призывом о помощи! Я смотрела на загадочные символы: кружок, перечеркнутый по диагонали, как на знаке «вход воспрещен», треугольник, из которого торчала палочка, человечек с поднятыми руками, похожий на закрытый зонтик, буква X с перекрытыми верхними и нижними концами, какой-то знак, похожий на перевернутую букву А с выступающими по обе стороны концами поперечной перекладины, два крошечных кружочка, один сверху другого. Надпись эту можно было читать как по горизонтали, так и по вертикали. Все значки были искусно выстроены так, чтобы любопытный глаз постороннего, каковой я и являлась, ничего не понял.

— Вы знаете, что это такое, можете прочитать? — повернувшись к Таибу, поинтересовалась я.

Он покачал головой.

— Это письмо называется тифинаг, особый алфавит языка тамашек, им у туарегов до сих пор пользуются женщины. Могу ли я прочитать это? — Таиб снова покачал головой. — Моя семья имеет туарегские корни, но все, кто мог бы читать подобные надписи, давно в могиле.

— А ваша бабушка?

Я заметила, что старуха тянет шею. Ей тоже любопытно было узнать, что мы такое обнаружили. Глаза ее были широко раскрыты, словно она что-то такое знала, но предпочитала держать при себе. Потом Лалла Фатма подняла руки, словно предохраняя себя от злых сил, повернулась и вышла. Мы смотрели, как она нырнула в низенький дверной проем, вышла во двор и пропала из поля зрения.