— Вам нужна комната?

Как только Мэри увидела перед собой эту толстую физиономию, очки, услышала мягкий, неуверенный голос, она сразу же приняла решение. Здесь с ней ничего не случится.

Она кивнула, выбралась из машины и, чувствуя тупую боль в икрах, последовала за хозяином мотеля к конторе. Он отпер дверь, шагнул внутрь и зажег свет.

— Извините, что заставил вас ждать. Я был дома: Мама не очень хорошо себя чувствует.

Обычное помещение, но здесь было тепло, светло и сухо. Мэри блаженно поежилась и улыбнулась толстяку. Он согнулся над журналом регистрации на стойке.

— Номер у нас стоит семь долларов. Хотите сначала взглянуть?

— Нет-нет, все в порядке. — Она быстро открыла кошелек, извлекла одну пятидолларовую и две долларовые купюры, положила их на стойку, а он подвинул к ней журнал и протянул ручку.

Какое-то мгновение она колебалась, потом написала «свое» имя: Джейн Уилсон — и адрес: Сан-Антонио, Техас. Ничего не поделаешь — на машине техасский номерной знак.

— Я позабочусь о ваших вещах, — произнес он и отошел от стойки. Она снова последовала за ним наружу. Деньги были в машине, все в том же большом конверте, стянутом широкой резинкой. Наверное, лучше всего оставить их здесь: она запрет машину и никто их не тронет.

Он отнес чемодан к дверям комнаты, расположенной возле конторы. Он выбрал ближайшую, но Мэри было все равно: главное — укрыться от дождя.

— Ужасная погода, — сказал он, пропуская ее вперед. — Долго были в пути?

— Весь день.

Он щелкнул выключателем, и настольная лампа, словно цветок, распустилась желтыми лепестками света. Комната была обставлена просто, но вполне сносно; в ванной Мэри заметила душ. Правда, она предпочла бы настоящую ванну, но сойдет и так.

— Устраивает?

Она быстро кивнула, затем вспомнила о еде.

— Не подскажете, где здесь можно перекусить?

— Так, надо подумать. За три мили отсюда когда-то была забегаловка, где торговали гамбургерами и пивом, но сейчас ее, наверное, закрыли, ну, когда проложили новое шоссе. Нет, лучше всего вам добраться до Фейрвейла.

— А далеко это?

— Примерно семнадцать-восемнадцать миль. Езжайте прямо, когда доберетесь до местной дороги, сверните направо, и снова окажетесь на шоссе. А дальше — десять миль до города. Странно, почему вы сразу не поехали той дорогой, раз направляетесь на север.

— Я заблудилась.

Толстяк кивнул и вздохнул.

— Я так и подумал. С тех пор как построили новую дорогу, у нас здесь редко кто-нибудь останавливается.

Она рассеянно улыбнулась. Он продолжал стоять возле двери, надув губы. Мэри подняла голову и встретила его взгляд; он быстро опустил глаза и смущенно откашлялся.

— Э-э, мисс… я вот тут подумал… Вам, может, не очень-то хочется ехать в Фейрвейл и обратно в такой дождь. То есть, я хочу сказать, я как раз собирался поужинать. Буду очень рад, если вы составите мне компанию.

— Ну что вы, неудобно.

— Почему? Вы нас нисколько не обеспокоите. Мама опять легла, и ей не придется ничего готовить: я собирался просто соорудить холодную закуску и сварить кофе. Если, конечно, вам такое подходит.

— Ну…

— Слушайте, я сейчас сбегаю к себе и все приготовлю.

— Я вам так благодарна, мистер…

— Бейтс. Норман Бейтс. — Он попятился, стукнувшись о дверь плечом. — Слушайте, я оставлю фонарик, чтобы вы могли подняться ко мне. Сейчас вам, наверное, хочется снять с себя эту мокрую одежду.

Он отвернулся, но Мэри успела заметить, что толстяк покраснел. Боже, он смутился, как подросток!

Впервые за весь день Мэри смогла улыбнуться. Она подождала, пока он закрыл за собой дверь, и сбросила жакет. Потом положила сумку на кровать, достала оттуда набивное платье и расправила его. Может быть, оно отвисится, пока она будет в ванной. Сейчас времени осталось только на то, чтобы немного освежиться, но, когда она вернется, ее ждет настоящий горячий душ, пообещала себе Мэри. Вот что ей нужно: смыть с себя усталость и, конечно, выспаться. Но сначала — ужин. Так, посмотрим: вся косметика — в сумочке, надеть можно голубой плащ — он в чемодане…

Пятнадцать минут спустя она стучалась в дверь большого дома на склоне холма.

Из окна гостиной, не задернутого шторами, виднелся свет единственной лампы, но второй этаж был ярко освещен. Если его мать больна, то она, должно быть, находится там.

Мэри терпеливо дожидалась ответа, но к двери никто не подходил. Может быть, хозяин тоже наверху. Она постучала снова, потом украдкой заглянула в окно. И с трудом поверила своим глазам: неужели такие места все еще существуют?

Обычно, даже когда здание старое, его интерьер стараются хоть немного приспособить к новым временам, что-то переделать, изменить. Но гостиная, в окно которой она заглянула, никогда не подвергалась перестройке: старомодные обои с цветочным рисунком, тяжеловесная резная мебель красного дерева, стулья и диваны с высокими спинками, стоявшие вплотную друг к другу, ярко-красный ковер и панели, окаймлявшие камин, — все словно возвращало в беззаботную атмосферу начала века. Ничто не нарушало цельности картины, не было даже телевизора, но она заметила старинный граммофон с ручным заводом на заднем столе. Теперь Мэри могла различить тихий шелест голосов; ей даже показалось, что они доносятся из раструба граммофона. Потом она поняла, откуда взялись эти звуки: они шли сверху, из ярко освещенной комнаты.

Мэри снова постучала, теперь уже рукоятью фонарика. На этот раз ее услышали, потому что голоса внезапно умолкли, раздались чьи-то мягкие шаги. Через несколько секунд она увидела, как к ней спускается мистер Бейтс. Он подошел к двери и открыл ее, жестом пригласив Мэри войти.

— Извините, — произнес он. — Я тут укладывал Маму на ночь. С ней иногда приходится трудно.

— Вы сказали, что она больна. Мне бы не хотелось тревожить…

— Да нет, вы никого не потревожите. Она наверняка заснет сном младенца. — Мистер Бейтс повернул голову, бросил быстрый взгляд на лестницу и продолжил приглушенным голосом: — Она ведь здорова, физически здорова, понимаете? Но иногда на нее находит… — Он порывисто кивнул, затем улыбнулся. — Давайте-ка ваш плащ, сейчас мы его повесим. Вот так. А теперь сюда, пожалуйста…

Она последовала за ним по проходу под лестницей.

— Надеюсь, вы не будете против ужина на кухне, — прошептал он. — Я там для нас двоих все приготовил как надо. Ну вот, садитесь, сейчас я налью вам кофе.

Кухня была украшением этого дома — застекленные шкафчики от пола до потолка, окаймлявшие старомодную раковину с рукомойником. В углу раскорячилась большая печь. Но от нее шло благодатное тепло, а длинный деревянный стол радовал взгляд обилием закусок — колбасы, сыра, огурцов домашнего засола в стеклянных тарелках, расставленных на скатерти в красную и белую клетку. Мэри теперь не казалась смешной причудливая обстановка, и даже это неизменное, вышитое гладью изречение на стене не вызывало у нее раздражения.

Что ж, ладно. Это намного лучше, чем сидеть в одиночестве в какой-нибудь убогой забегаловке провинциального городка.

Мистер Бейтс поставил перед ней полную тарелку.

— Ну вот, кушайте, не стесняйтесь! Вы, должно быть, проголодались.

Проголодалась — ну еще бы! Она не заставила просить себя дважды и набросилась на еду, не обратив внимания на то, как мало ест он сам. Заметив это, Мэри ощутила легкое смущение.

— Но вы сами ни до чего не дотронулись! Вы наверняка поужинали раньше.

— Нет. Мне просто сейчас не хочется есть. — Он снова наполнил ее чашку. — Видите ли, Мама меня иногда здорово выводит из себя. — Он опять понизил голос, и опять прозвучали эти извиняющиеся нотки. — Наверное, я сам виноват — не очень-то хорошо ухаживаю за ней.

— Вы живете здесь совсем одни? Только вы и мать?

— Да. Больше никого. Так было всегда.

— Должно быть, вам тяжело приходится.

— Я не жалуюсь. Не поймите меня превратно. — Он поправил очки. — Отец ушел от нас, когда я был еще маленьким. Мама одна обо мне заботилась. Как я понимаю, у нее оставалось достаточно средств, чтобы как-то содержать нас, пока я не вырасту. Потом она заложила дом, продала участок и построила этот мотель. Мы здесь работали вместе, и дела шли неплохо, пока новое шоссе не отрезало нас от мира. Но на самом деле она начала сдавать задолго до этого. Пришла пора мне о ней заботиться, как она когда-то заботилась обо мне. Но иногда приходится непросто.

— А других родственников нет?

— Никого.

— И вы никогда не были женаты?

Он сразу покраснел и опустил глаза на клетчатую скатерть.

Мэри прикусила губу.

— Извините. Я не хотела лезть в чужие дела.

— Ничего, все в порядке. — Его голос был едва слышен. — У меня никогда не было жены. Мама… у нее были смешные представления… об этом. Я… я даже никогда раньше не сидел за одним столом с такой девушкой, как вы.

— Но…

— Звучит как-то странно, правда, сейчас, в наше время? Я это знаю. Но ничего не поделаешь. Я каждый раз повторяю себе, что без меня она будет беспомощной, но, может быть, на самом деле я сам буду еще более беспомощным без нее.

Мэри допила кофе, достала из сумочки сигареты и протянула пачку Бейтсу.

— Нет, спасибо. Я не курю.

— Вы не против, если закурю я?

— Нет, нет, пожалуйста. — Он замялся. — Я бы предложил вам что-нибудь выпить, но, видите ли, Мама не терпит спиртного в своем доме.

Мэри откинулась на стуле, глубоко затянулась. Она вдруг ощутила прилив сил, уверенность в себе. Удивительно, что могут сделать с человеком немного тепла, покоя и вкусной еды. Час назад она чувствовала себя одинокой, жалкой, заброшенной, испуганной и неуверенной. Сейчас все было по-другому. Может быть, ее настроение изменилось, когда она слушала Бейтса. На самом деле это он был одиноким, заброшенным и испуганным. Она чувствовала себя выше его на две головы. Именно это заставило ее заговорить.

— Вам запрещено курить. Вам запрещено пить. Вам запрещено встречаться с девушками. Что же вы делаете, кроме того что управляете мотелем и ухаживаете за своей матерью?

Очевидно, он не заметил ее тона.

— О, мне есть чем заняться, правда. Я очень много читаю. И у меня есть другие хобби. — Он поглядел вверх на полку, и Мэри перехватила его взгляд. Оттуда посверкивала глазами-бусинами белка. Чучело белки.

— Охота?

— Да нет. Просто набиваю чучела. Джордж Блаунт дал мне эту белку. Он застрелил ее. Мама не хочет, чтобы я вертел в руках всякое оружие.

— Мистер Бейтс, простите, что говорю об этом, но сколько еще вы собираетесь вести такую жизнь? Вы взрослый мужчина. И конечно, понимаете, что нельзя поступать как маленький мальчик до конца дней. Простите за грубость, но…

— Я все понимаю. Я сознаю, какая у нас создалась ситуация. Я ведь уже говорил вам, я много читал. И знаю, что говорит о подобных вещах психиатрия. Но я должен исполнить свой долг в отношении Мамы.

— Но, может быть, мистер Бейтс, вы исполните этот долг перед ней и перед самим собой, если устроите так, чтобы ее поместили в… какое-нибудь заведение?

Извиняющийся, тихий и мягкий голос исчез, эти слова он выкрикнул визгливым тенором. Теперь толстяк стоял перед ней, его руки смахнули чашку со стола. Она со звоном разбилась, но Мэри даже не повернула голову: она не могла оторвать взгляда от исказившегося до неузнаваемости лица.

— Она не безумна, — повторил он. — Что бы вы ни думали, что бы все они ни думали. Не важно, что говорится в книгах или что там скажут доктора в психбольнице. Я знаю, как это делается. Они быстренько запишут ее в сумасшедшие и запрут у себя, только дай им возможность, — мне стоит лишь вызвать их, и все. Но я не сделаю этого, потому что я ее знаю. Неужели так трудно понять? Я знаю, а они нет. Они не знают, как она заботилась обо мне долгие годы, когда всем вокруг было все равно, как она работала ради меня, чем она пожертвовала. Сейчас у нее, конечно, есть странности, но это моя вина, это я виноват. В тот раз, когда она пришла ко мне и сказала, что хочет снова выйти замуж, я заставил ее отказаться от этого. Да, я заставил ее, я виноват! И не надо говорить мне о ревности, о самодурстве: я тогда вел себя хуже, чем она сейчас. Если уж говорить о сумасшествии, я тогда был в десять раз хуже ее. Если бы они, эти доктора, знали, что я говорил и что делал в тот день, как вел себя, они моментально посадили бы в психушку меня. Ну что ж, в конце концов я смог преодолеть себя. А она не смогла. Но кто дал вам право определять, кого нужно изолировать, а кого нет? Мне кажется, временами каждый из нас бывает слегка не в себе.

Он остановился, но не потому, что ему не хватило слов, — просто чтобы перевести дыхание. Его лицо было очень красным, а толстые губы начали дрожать.

Мэри поднялась.

— Я… пожалуйста, простите меня, — тихо произнесла она. — Честное слово, я не хотела. Прошу вас извинить меня. Я не имела никакого права говорить такое.

— Да, я знаю. Не важно. Просто я как-то не привык говорить с кем-либо об этих вещах. Когда живешь вот так, в полном одиночестве, в тебе все копится, пока не вырвется, как пробка из бутылки. Как будто тебя превратили в бутылку или в чучело, вроде этой белки вон там. — Его лицо прояснилось, он попытался выдавить из себя улыбку. — Забавный малыш, правда? Мне часто хотелось иметь такого: я бы приручил его, мы бы жили вместе.

Мэри взяла сумочку.

— Ну, я пойду. Уже поздно.

— Пожалуйста, не уходите. Простите меня за эту дурацкую сцену.

— Вы тут ни при чем. Я действительно очень устала.

— Но, может быть, мы еще побеседуем? Я хотел рассказать вам о своих увлечениях. Я устроил что-то вроде мастерской у себя в подвале…

— Нет, с удовольствием бы вас послушала, но мне действительно необходим отдых.

— Ну что ж, хорошо. Я провожу вас. Мне надо закрыть контору. Не думаю, что сегодня ночью сюда еще кто-нибудь заедет.

Они прошли через холл, он помог ей надеть плащ. Бейтс был очень неловок, и Мэри почувствовала растущее раздражение, но потом осознала, в чем дело, и подавила это чувство. Он старался не дотрагиваться до нее. Бедняжка и в самом деле боялся женщин!

Он держал фонарик, и Мэри вслед за ним покинула дом и пошла по тропинке, которая вела к посыпанной гравием подъездной дорожке, опоясывавшей мотель. Дождь прекратился, но вокруг царил непроглядный мрак, ночь была беззвездной. Обогнув дом, Мэри оглянулась. Второй этаж все еще был ярко освещен. Интересно, легла ли уже его мать, подумала Мэри. Может быть, она не спала, слышала их разговор и завершивший его визгливый монолог сына?

Мистер Бейтс остановился перед дверью ее комнаты, подождал, пока она вставила в замок ключ и открыла ее.

— Спокойной ночи, — произнес он. — Приятных сновидений.

— Благодарю вас. Спасибо за гостеприимство.

Он открыл рот, затем отвернулся. И снова, в третий раз за вечер, она увидела, как его лицо залила краска.

Мэри захлопнула дверь и повернула ключ в замке. В коридоре послышались шаги, затем раздался щелчок, означавший, что он зашел в контору рядом с ее комнатой.

Она не услышала, как он вышел оттуда; надо было разложить вещи, и она целиком погрузилась в это занятие. Вытащила пижаму, шлепанцы, баночку с ночным кремом, зубную щетку и пасту. Потом перебрала одежду в чемодане в поисках платья, которое наденет завтра, когда ее увидит Сэм. Надо повесить его на вешалку сейчас, чтобы за ночь оно отвиселось. Завтра все должно быть идеально.

И как-то сразу уверенность в себе, ощущение превосходства, охватившее ее при разговоре с толстяком, куда-то исчезли. Но разве эта перемена настроения произошла столь уж неожиданно? Разве она не началась еще там, в доме, когда мистер Бейтс вдруг ударился в истерику? Что он там сказал, что-то такое, мгновенно резанувшее ее слух?

Мэри Крейн расчистила себе место среди разбросанных платьев и опустилась на постель.

Да. Это правда. Временами каждый из нас бывает слегка не в себе. Вот, например, вчера вечером она пережила небольшой приступ безумия, увидев деньги на столе шефа.

С тех пор она действовала как одержимая; должно быть, она и была одержимой, потому что только одержимая может вообразить, что ей удастся сделать все, как она задумала. Происшедшее казалось сном, мечтой, ставшей явью. Это и был сон. Безумный сон. И теперь она отчетливо осознала это.

Возможно, ей удастся сбить со следа полицию. Но Сэм начнет задавать разные вопросы. Как звали покойного родственника, который оставил ей наследство? Где он жил? Почему она раньше не упоминала о нем? Как это она привезла с собой наличные? Неужели мистер Лоури спокойно воспринял то, что она так неожиданно оставила работу?

И потом еще Лайла. Представим себе, что она поведет себя так, как ожидает Мэри, — приедет к ней, ничего не сказав полиции, и даже поклянется хранить молчание в будущем — просто из чувства благодарности к сестре. Факт остается фактом — все равно она будет знать обо всем. Все равно возникнут осложнения.

Рано или поздно Сэм захочет навестить Лайлу или пригласить к ним. Так что ничего не получится. Мэри никогда не сможет поддерживать с ней отношения, не сможет внятно объяснить Сэму, почему нельзя этого делать, почему ей нельзя возвращаться в Техас, даже для того, чтобы встретиться с родной сестрой.

Нет, все ее планы были чистым бредом.

Но сейчас уже слишком поздно, ничего нельзя изменить.

А может быть, нет?

Может быть, так: она сейчас выспится — долгие десять часов отдыха. Завтра — воскресенье; если она покинет мотель примерно в девять утра и поедет прямо домой, то возвратится в город в понедельник ранним утром. Еще до того, как вернется из Далласа Лайла, до того, как откроется банк. Она положит деньги в банк и сразу отправится на работу.

Конечно, она страшно устанет. Но это не смертельно, и никто никогда ни о чем не узнает.

Оставалась еще проблема с машиной. Тут придется придумать какое-то объяснение для Лайлы. Она может сказать ей, что поехала в Фейрвейл, решив нанести неожиданный визит Сэму и провести с ним уик-энд. Машина сломалась, и она была вынуждена отбуксировать ее; ей сказали, что потребуется новый двигатель, поэтому Мэри решила обменять ее на эту старую развалину и вернуться домой.

Да, звучит правдоподобно.

Конечно, когда она подсчитает убытки, вся поездка обойдется ей где-то в семьсот долларов. Столько стоил ее седан.

Но эту цену стоит заплатить. Семьсот долларов — не так уж много за то, чтобы снова обрести рассудок. Рассудок, нормальную жизнь и надежду на счастливое будущее.

Мэри поднялась на ноги.

Так она и сделает.

Она тут же почувствовала себя высокой и сильной, к ней снова вернулась уверенность. Все оказалось очень просто.

Если бы Мэри была набожной, она произнесла бы про себя молитву. Но в тот момент ее охватило странное ощущение, будто все, что произошло, было предопределено, — так, кажется, это называется? Будто все события сегодняшнего дня просто должны были случиться. То, что она выбрала неправильную дорогу, приехала сюда, встретила этого несчастного толстяка, стала свидетелем его странной речи, последняя фраза которой словно отрезвила ее.

Ей даже захотелось подойти к нему и расцеловать, но потом она, засмеявшись, представила себе, как он воспримет такое проявление благодарности. Несчастный чудак, скорее всего, хлопнется в обморок!

Она опять хихикнула. Приятно снова чувствовать себя высокой и сильной; ну-ка, посмотрим, сможет она теперь уместиться под душем? Именно это она сейчас и сделает — примет настоящий горячий душ. Встанет под струящуюся воду и будет стоять, пока не смоет всю грязь с тела, а потом с души. Очисться, Мэри. Стань белой, как снег…

Она вошла в ванную, сбросила туфли, пригнувшись, стянула чулки, потом подняла руки, сняла через голову платье, швырнула его в комнату. Платье упало на пол — наплевать. Медленно расстегнула бюстгальтер, взмахнула рукой, так что он описал красивую дугу в воздухе, и разжала пальцы. А теперь трусики…

Она немного постояла перед зеркалом, внимательно изучая себя. Что ж, по лицу можно дать двадцать семь, но тело у нее двадцатилетней девушки. Хорошая фигура. Чертовски хорошая фигура. Сэму понравится. Хорошо бы он сейчас стоял рядом и любовался этим телом. Пережить еще два года ожидания будет трудно, страшно трудно. Но она потом сумеет наверстать потерянное время. Считается, что женщина окончательно достигает половой зрелости лишь к тридцати годам. Надо будет проверить.

При этой мысли Мэри снова захихикала как девчонка, нанесла воображаемый удар противнику и отскочила, послала отражению воздушный поцелуй и получила такой же в ответ. Потом встала под душ. Вода была очень горячей, пришлось подкрутить кран с холодной водой. В конце концов она полностью открыла оба крана, так что теплая волна словно затопила все вокруг.

Вода лилась с оглушительным шумом, комнату начали заволакивать клубы пара.

Из-за этого она не услышала, как открылась дверь, как по полу прошелестели чьи-то шаги. И когда занавеска, закрывавшая душевую, раздвинулась, клубы пара сначала скрыли лицо.

Потом она заметила его — просто лицо, глядевшее на нее сквозь ткань, словно маска, парящая в воздухе. Шарфик закрывал волосы, и глаза, бессмысленно пялившиеся на нее, казалось, были сделаны из стекла, но это была не маска. Кожа, покрытая толстым слоем пудры, была мертвенно-белой, два пятна лихорадочно-бурого цвета горели на щеках. Это была не маска. Это было лицо полоумной, обезумевшей старухи.

Мэри начала кричать, но тут занавеска раздвинулась шире, из клубов пара возникла рука, державшая огромный мясницкий тесак. Этот тесак мгновение спустя оборвал ее крик.

И отрубил голову.