Садовник-новозеландец, похоже, произвел впечатление на мою маму, и она буквально засияла. Между нами говоря, я не совсем понимаю, что Джулиан (ну и имечко для выходца из Новой Зеландии, которых мы тут зовем «киви», подразумевая отнюдь не фрукт) имеет в виду, когда читает моей маме лекции по садоводству. Например, недавно он рассказал ей, что там, где огороды берегут не только от птиц, но и от набегов зайцев, придумывают разные приспособления, которые называются «противозачаточными средствами».

Они много проводят времени вдвоем в нашем саду. Я ему покажу «противозачаточные средства»! Тоже мне, специалист отыскался!

Поздняя весна постепенно переходит в лето, и Джулиан постоянно отпускает комплименты моей маме по поводу ее глубоких познаний в области садоводства. Особенно его удивляют ее способности к мульчированию и другим процедурам, которые необходимо проводить в это время года.

Мама действительно знает в садоводстве толк. И Джулиан относится к ней с большим уважением. Этого у него не отнимешь. Если, например, моя мама пьет чай со мной или с Джойс, Джулиан никогда не войдет, не постучавшись. Мы спокойно сидим за кухонным столом и наслаждаемся чаем, как вдруг раздается скромный стук в дверь. Затем в проеме появляется Джулиан. Рубашка плотно облегает его мускулистый загорелый торс. Джулиан застенчиво улыбается и каким-то опьяненным взглядом смотрит на мою маму.

— Послушай, этот парень к тебе, часом, не клеится? — какой раз строго спрашиваю я, когда мы с мамой остаемся наедине. — Этот твой садовник?

Мама заливается невинным детским смехом.

— Джулиан? Клеится ко мне? Что это значит? Это все равно что строить глазки?

— Ты прекрасно знаешь, что это означает, мам. Ты великолепно ориентируешься в молодежном жаргоне. Даже лучше, чем я. И все это благодаря школе Нельсона Манделы и твоим «деткам», конечно.

— Разумеется, он ко мне не клеится. Мы с ним подолгу разговариваем, это верно. Но только о садоводстве.

— Он посматривает на тебя.

— Что? — Похоже, маме приятно мое замечание.

— Он смотрит на тебя так, как будто ты ему нравишься.

Я счастлив за нее, но при этом мне становится и немного страшновато. Я, конечно, рад, что мама не заперлась в своей комнате и не стала закрываться от мира. Но, не буду скрывать, мне не слишком бы понравилось, если бы она вдруг начала ходить на свидания или этот самый «киви» положил бы на нее глаз и начал осуществлять задуманное.

— Он тебя никуда еще не приглашал?

— Он? Меня? То есть не звал ли он меня сходить с ним в кино, или вместе пообедать, или еще что-нибудь в этом роде?

— Ну да.

— Нет. Пока что нет.

— Пока? Значит, в дальнейшем собирается?

— Ну, я даже не знаю.

— Если ты сказала: «Пока нет», значит, в конце концов это произойдет?

— Наверное, дорогой.

— Я же вижу, как он смотрит на тебя, мам. Боже мой! — И тут мне приходит в голову какая-то пошлость. «Что это? У него из кармана торчит маленькая тяпка или он так рад видеть мою маму?» — Кажется, он очень скоро перейдет к решительным действиям.

Мама протягивает руку через стол и касается моей ладони. Она больше не смеется. Она улыбается.

— Не волнуйся, дорогой. Я с этим завязала.

Она имеет в виду вовсе не то, что не пойдет с ним обедать или в кино. Она хочет сказать, что навсегда покончила с сексом, романтическими встречами, любовными свиданиями и так далее. Но я в этом не уверен.

Чем старше я становлюсь и чем больше раздумываю на данную тему, тем яснее осознаю, что полностью «завязать с этим» никому не удается.

Маленькая съемная квартира моего отца выглядит как место, где живет всего один человек. Здесь нет следов посторонних. Лена ничего не оставила после себя.

Теперь я навещаю его раз в неделю. В квартире у него тесновато, поэтому мы, как правило, почти сразу же отправляемся в маленький китайский ресторанчик на углу, где отлично готовят утку по-пекински, а у официантов идеальное лондонское произношение.

Я смотрю на этих юношей с лицами китайцев и голосами англичан, и мне кажется, что все перемешалось и мир стал одним общим домом.

В квартире моего отца теперь уже не так грустно. Как-то раз я спросил, что же все-таки произошло у них с Леной. Он ответил, что ей все время хотелось пойти куда-нибудь потанцевать, а ему — остаться дома и посмотреть гольф. Сейчас никто не мешает отцу смотреть гольф по телевизору. Он может заводить свою любимую музыку. Он слушает пластинки, где поет Марвин Гэй и Тамми Террел, Смоки Робинсон и «Мираклз», Дайана Росс и «Сьюпримз». И никто ему не скажет, что он старомодный. «Крошка, крошка, куда подевалась наша любовь?» Отцу до сих пор нравятся такие мелодии.

А еще он проводит много времени, рассматривая бесконечные фотографии, которые мы обнаружили в бабулиной квартире.

Некоторые люди на этих снимках до сих пор остаются загадкой. Другие — кажутся знакомыми и даже внешне похожи на отца. Но и эти знакомые лица тоже хранят свою тайну. Отец подолгу рассматривает их, размышляя над течением времени и над тем, как он сам попал из Ист-Энда в это тихое местечко на зеленом холме северной части Лондона. Вернее, его можно было бы назвать тихим, если не обращать внимания на Смоки Робинсона и «Сьюпримз».

Отец ничего не пишет. Он до сих пор не созрел. Пока я наблюдаю, как он перебирает эти старые снимки и вспоминает о родителях, и доме, в котором вырос, и о той жизни, которая уже прошла, мне кажется, что он начнет писать в самом ближайшем будущем.

Потому что отец понял: если он собирается продолжать жить, то ему придется начинать все с самого начала.

Я подхожу к парку и сразу же замечаю Джорджа. Он совсем один. Рядом с ним больше нет снобов из крупной финансовой компании, разглагольствующих об избавлении от стресса и расширении сознания. Нет и безмозглых волосатых хиппи, которые почему-то считают, что тайчи можно запросто овладеть за пару занятий. Нет рядом с ним и меня. Мы все, заносчивые англичане с благородными намерениями довести дело до конца, понемногу оставили его. Он совершенно один, как это было в тот самый день, когда я с ним познакомился.

В руке он держит меч, к рукоятке которого привязаны красная и белая ленточки. Я останавливаюсь и смотрю, как Джордж Чан упражняется с оружием.

Он переносит вес тела на одну ногу, перекидывает меч из одной руки в другую за спиной, поворачивается с невероятной скоростью и изяществом и взмахивает мечом над головой. Ленточки на секунду обматываются вокруг его шеи. Потом Джордж падает на колени, снова встает и выбрасывает руку с мечом в сторону горла своего невидимого противника. При этом все его манипуляции сливаются в единое движение, и видно только, как сверкает в руках серебристый клинок.

Жаль, что Изюмка не видит всего этого. Я чувствую, хотя и не могу объяснить, что Джордж Чан как раз и есть тот самый человек, который ей нужен. Он чем-то схож со Скалой, прославляющим человеческую силу.

Джордж заканчивает упражнения, и я подхожу ближе. Мне стыдно. Может быть, все остальные и забросили тайчи без зазрения совести, но мне от этого как-то не по себе.

— Простите, что я так давно не виделся с вами, Джордж. У меня накопилось столько дел! Одни только экзамены чего стоили. Ну и все остальное тоже.

Он понимающе кивает, и в его глазах нет ни обиды, ни упрека. Словно он ничего другого от англичанина и не ожидал.

Я наблюдаю за тем, как он бережно укладывает меч в длинный кожаный футляр, потому что по улицам Северного Лондона нельзя ходить, размахивая острым мечом. И в этот момент я вдруг понимаю, почему мне хотелось обучаться тайчи именно у этого человека. Это не имеет ничего общего с избавлением от стрессов, или снижением веса, или даже правильным дыханием. И даже несмотря на то, что «толчки ладонями» помогли понять суть моей жизни и моего будущего, это не связано с умением воспринимать любые жизненные перемены.

Мне просто хотелось походить на него.

Все оказалось предельно просто. Я хотел научиться быть спокойным, но при этом не казаться пассивным. Сильным, но совершенно не агрессивным. Семейным, но не диванным лежебокой. Одним словом, быть скромным, но сильным духом человеком. Вот каких уроков я ждал от Джорджа, потому что знал, что мой собственный отец этому меня никогда не обучит.

— У меня тоже много дел, — говорит он, словно читая мои мысли. — Мой сын со своей женой уезжают от нас. Нам придется успеть сделать очень многое.

Я не верю тому, что слышу собственными ушами. Если я в чем-то и был уверен относительно маленького дружного семейства Чан, так это в том, что их невозможно разлучить. Более того, я сам мечтал стать членом такой семьи. Семьи, которая никогда не распадется.

— Неужели Гарольд и Дорис уезжают из «Шанхайского дракона»?

Джордж кивает:

— Жена моего сына считает, что здесь очень опасно. Много пьяных. Все они писают в подъездах и постоянно дерутся. Тут, конечно, много хороших домов, можно прилично заработать, но хватает и плохих людей, настоящих отбросов. Здесь будет трудно воспитывать детей. Так считает жена моего сына. Она хочет переехать куда-нибудь в Масуэлл-Хилл или Криклвуд. Они откроют свой ресторан. Там есть приличные школы для Дианы и Уильяма. И уж в тех местах никто не писает в подъездах и никто не угрожает надрать задницу прохожим.

Я сражен:

— И Гарольд на это согласен? Переехать в Масуэлл-Хилл и отдать детей в приличную школу? Бросить «Шанхайского дракона»? Он согласен со всем этим?

— А что он может поделать? Она ведь его жена. Ему приходится ее слушать. Мы уже не в Китае.

— Но вам с Джойс будет трудно. И не только потому, что придется больше работать. И даже не потому, что вы будете скучать без детей. Ваша семья раскалывается, вот в чем проблема.

— Семьи тоже меняются. Мы с женой должны это понять. Мой сын, его жена и их дети — это уже новая семья. Семья распадается, а потом объединяется в другой форме. Что касается Масуэлл-Хилл, то я ничего не могу сказать. Я там никогда не был. Слышал только, что это хорошее место. А мне нравится и здесь. Но для них, наверное, там будет лучше. Для их семьи.

Джордж Чан смотрит на деревья, как будто представляет себе чистые улицы в Масуэлл-Хилл и китайские рестораны, где пьяные не пристают к прохожим. Он думает о будущем, которое представляется ему не совсем отчетливо. Затем он снова поворачивается ко мне и улыбается.

— Вот что забавно в семьях, — говорит он. — Даже самая прочная семья не высечена из камня.

Прощальный вечер караоке школы Черчилля проходит в маленьком зале небольшого японского ресторана в Сохо.

Ученики набиваются в темное помещение без окон, а в это время управляющий ресторана (он почему-то не японец, а китаец) устанавливает аппаратуру для караоке. Ученики из Китая и Японии поглощены изучением списка песен. Йуми и Хироко, Цзэн и Джен ищут песни, которые им хотелось бы спеть. Все остальные: Витольд и Ванесса, Аструд и Имран, Хемиш, Денни и я — все мы заказываем себе напитки и размышляем о том, как бы пройти через данное испытание с наименьшими потерями. Мы тоже изучаем предложенные списки песен. Сейчас мы попали во Вселенную, где даже группа «Тэйк зэт» считается «золотым старьем».

Йуми, Хироко и Джен приходят в восторг, поскольку отыскали в меню песен множество японских вещиц. Однако Цзэн разочарован. Китайского тут почему-то ничего не оказалось, даже несмотря на то, что владелец ресторана — китаец. Цзэн рассматривает факт отсутствия песен на его вкус как унижение нации, такое же, как, скажем, опиумная война. Однако это длится недолго, и вскоре настроение его улучшается. Особенно после того, как он удачно исполняет «Сделай это еще раз». По всеобщему мнению, ему даже удается превзойти оригинал в исполнении Бритни.

Японцы, удивительно сдержанное племя, на этот раз поют без всякого стеснения. Теперь я понимаю: Хемиш был абсолютно прав. Караоке — это способ выхода эмоций в обществе, где в обычной жизни их принято сдерживать, в том обществе, которое находится в противоположной части планеты.

У Йуми красивый сильный голос. Хироко поет не настолько хорошо, но вкладывает в пение душу и, когда замолкает музыка, не желает расставаться с микрофоном. В конце концов его приходится буквально отнимать у расчувствовавшейся девушки. Йуми и Хироко поют одну и ту же песню «Отпразднуй», известную в исполнении Намиэ Амуро.

— Ее называют японской Мадонной, — говорит о певице Йуми.

— Эту песню поют на свадьбах, — подхватывает Хироко.

Те, кто не принадлежит ни к японцам, ни к китайцам, не могут разделить их энтузиазма и страсти к обладанию микрофоном. Однако после совместного хорового исполнения песни «Аббы» «Зная меня, зная тебя» мы немного расслабляемся. Ленни смелеет и очень громко и эффектно поет вещь Рода Стюарта «Считаешь ли ты меня сексуальным?». После этого выступает Хемиш и так трогательно исполняет песню группы «Бронски бит» «Мальчик из маленького городка», что даже Ленни-гуляка с замиранием сердца слушает его. Затем настает моя очередь.

Обычно в подобных случаях я выбираю песни Элвиса. Его легко пародировать, можно даже выглядеть немного забавным, исполняя вибрирующим баритоном, например, «Не могу не влюбиться в тебя». Можно спеть «Всегда в моей голове» или «Люби меня нежно» и при этом оставаться на высоте. Песни у Элвиса несложные.

Но сегодня мне хочется вспомнить Синатру. Я выбираю вещь, которая поется от лица парня, зашедшего в бар за несколько минут до закрытия. Парню очень хочется поделиться своей историей. Песня называется «За мою любимую». Там есть такие строчки: «Ты не узнаешь, нет, что я в душе поэт».

Эти слова всегда напоминают о моей заветной мечте. Я всегда мечтал оставить после себя маленький след. Сделать то, что сумел мой отец. Я хотел стать писателем. Это было очень-очень давно. Вот о чем я всегда мечтал.

«Нет, — размышляю я, глядя на сияющие лица своих учеников. — Это была не только мечта. Таков был мой план действий».

Результаты письменной экзаменационной работы Джеки восхитительны, она получает отличную оценку. Место в университете ей обеспечено. Я горжусь своей ученицей, но мне в то же время немножко грустно. Теперь я ей не нужен.

Джеки хочет пригласить меня пообедать, чтобы отметить свою победу, а я говорю, что готов сам отвести ее в «Шанхайский дракон». Но она заявляет, что в данном случае именно она должна угостить меня, а не наоборот, при этом ей хочется отправиться куда-нибудь в центр города. Мы выбираем маленький итальянский ресторан в Ковент-Гарден, где, как она слышала, играет целый ансамбль музыкантов. Мы приезжаем в ресторан, но тут выясняется, что с музыкой у них небольшая проблема. Ансамбль состоит всего лишь из аккордеониста, двух гитаристов и певца — мужчины средних лет. Но при этом они играют так громко, что хоть уши затыкай.

Ансамбль перемещается между столиками, накрытыми красно-белыми клетчатыми скатертями. Звучат популярные итальянские песни. Трудно не только разговаривать. Невозможно даже сосредоточиться на чем-нибудь и заставить себя думать. Но сегодня выдался тот самый вечер, когда подобные мелочи не способны его испортить.

Джеки успешно сдала экзамен. Ее мечта почти осуществилась.

— И что же будет теперь?! — спрашиваю я, правда, для этого мне приходится буквально орать.

— Первым делом я ликвидирую «Счастливую уборщицу»! — кричит она в ответ. — Мне кажется, я достаточно поработала своими руками в этой области. Когда начнется учеба, я найду себе другую работу на полставки. Такую, чтобы она не мешала моим занятиям, чтобы я смогла спокойно учиться. — Джеки поднимает бокал красного вина. — И тогда я буду совсем счастлива.

— Когда мы снова увидимся?

Она отрицательно мотает головой, и поначалу мне кажется, что она меня не расслышала. Но она прекрасно слышит все то, что я ей говорю.

Ансамбль подходит к нашему столику, кланяется нам и тут же принимается за старую песню Дина Мартина «Вернись ко мне». При этом певец поет, жутко искажая слова, и рычит как ненормальный. Мы с Джеки молча смотрим друг на друга. Музыка звучит настолько громко, что мы уже не можем разговаривать. Затем Джеки начинает смеяться. Она просто откидывает голову назад и хохочет так, как умеет только она. Я присоединяюсь к ней, и теперь мы веселимся вместе, хотя мне все равно хочется, чтобы этот дурацкий ансамбль замолчал.

— Пожалуйста, ребята, — прошу я, — поймите меня правильно. Я учитель, она моя ученица. Имейте уважение к нашим отношениям. У нас другие отношения. Как у учителя и ученицы, понятно? Прекратите эту музыку, ладно? Ну, ребята!

Но им наплевать на наши отношения. Они продолжают играть песню «Вернись ко мне», как будто перед ними сидит влюбленная парочка. Нет, даже не так. Словно перед ними сидят те, кто представляет собой нечто большее, чем просто влюбленные.

Как будто мы с ней всегда были и будем вместе.

— Когда мы с тобой снова увидимся?!! — дико ору я.

Но ансамбль внезапно перестает играть.

И тут я понимаю, что кричу изо всех сил в полной тишине.