22
В школе Черчилля лица постоянно меняются.
Приезжают новые ученики, жаждущие знаний, немного испуганные и обескураженные сменой обстановки. И это не зависит от того, откуда именно они прибыли, будь то бедная развивающаяся страна или богатая сверхдержава. А старые ученики один за другим исчезают. Кто-то, отучившись, возвращается домой, кто-то переводится в другую школу. Некоторые женятся или выходят замуж за влюбленных в них местных жителей. Кого-то депортируют из страны за работу без разрешения, а кто-то просто растворяется в городской жизни Лондона.
Но тем не менее многие остаются на своих местах.
Сегодня моя группа продвинутых новичков явилась на занятия в полном составе.
Хироко и Джен внимательно смотрят на меня сквозь челки сверкающих, переливающихся волос. Имран, стройный и очень усердный, сидит рядом с Йуми. Ее нежное красивое лицо обрамлено дешевым блондинистым ореолом. Кажется, можно начинать съемки фильма «Киото переезжает в Голливуд».
Вот Цзэн и Витольд, оба измучены долгими часами работы: один — в «Изысканной кухне Теннесси генерала Ли», другой — в стейк-баре «Пампасы». Здесь же Аструд. Она то ли стремительно набирает вес, то ли забеременела. Прямо передо мной сидит Ольга, которая покусывает кончик карандаша и старается изо всех сил не отставать от группы. И наконец, Ванесса. Она изучает свои ногти, в то время как я усердно распространяюсь на тему правильного использования прошедшего совершенного времени.
Ванесса сидит спиной ко входу в аудиторию, а потому не замечает мужчину, лицо которого внезапно появляется в маленьком окошечке в двери, откуда ему виден весь класс. Он явно выискивает кого-то среди моих учеников. Симпатичный господин лет сорока, правда, какой-то помятый и потрепанный. Создается впечатление, что недавно ему пришлось пережить не лучшие времена.
На его щеке осталось красное пятно, видимо, от сильного удара, одна из дужек очков отсутствует, рубашка застегнута не на ту пуговицу. Одним словом, этому типу, похоже, только что пришлось откуда-то быстро сматываться.
Но вот он узрел золотистую шевелюру Ванессы, и его лицо озаряется. Я понимаю, кто он такой, еще до того, как он начинает нетерпеливо стучать пальцами по стеклу. Ванесса поворачивается. Мне кажется, еще мгновение — и она задохнется (да-да, именно так!) от счастья. Затем она поднимается со своего места и молча, с удивлением смотрит на нежданного визитера.
— Мы часто используем прошедшее совершенное время в тех случаях, когда в предложении говорится о двух действиях, произошедших в прошлом, — рассказываю я. — При этом мы хотим подчеркнуть тот факт, что одно действие произошло перед другим. Например: «Когда он увидел женщину, то понял, что ждал ее всю свою жизнь». Понятно? В части предложения «ждал ее всю свою жизнь» как раз и употребляется данная грамматическая форма глагола.
Но никто в классе меня не слушает. Ученики уставились на лицо в окошке.
Мужчина открывает дверь, и все видят, что в руке он держит небольшой саквояж, набитый вещами. Мужчина медленно заходит в класс, и мы все ждем, что же произойдет в следующую минуту.
— Я сделал это, — сообщает он Ванессе. — Я ушел от нее.
Они обнимаются и страстно целуются. При этом влюбленные нелепо стукаются лбами. Саквояж падает на пол. Сломанные очки, словно в знак протеста, дыбом встают на лице незнакомого господина.
Я смотрю на своих учеников: Хироко и Джена, Йуми и Имрана, Цзэна и Витольда, Аструд и Ольгу, — и все мы обмениваемся понимающими взглядами.
Мы сейчас присутствуем при знаменательном событии. В данную минуту две жизни, нет, три или даже больше, потому что мужчина наверняка бросил еще и своих детей… Так вот, жизни нескольких людей сейчас буквально выворачиваются наизнанку, и все это происходит у нас на глазах. Эти жизни уже никогда не будут прежними, все теперь пойдет по-другому.
Мы нервно улыбаемся, потому что смущены и растеряны. Хочется отвернуться, но у нас это не получается. Мы не знаем, как реагировать, потому что не уверены, чему являемся свидетелями: торжеству романтических отношений или победе лживости и коварства.
И все же этот мужчина со сломанными очками своим поведением затрагивает мое сердце. «Он ждал ее всю свою жизнь».
30 июня 1997 года весь Гонконг отмечал великий праздник. Британия возвращала его Китаю. Ровно в полночь китайцы снова становились полноправными хозяевами Гонконга. В ту ночь небеса над пиком Виктории разверзлись и пошел проливной дождь, да такой сильный, каких я в этих местах не мог и припомнить. Словно сама природа сокрушалась по поводу того, что люди отказываются от такой восхитительной земли.
Все почетные и высокопоставленные гости собрались в порту. Здесь присутствовали принц Чарльз и последний губернатор Гонконга. Повсюду разгуливали солдаты и политические деятели, по улицам гордо шествовали духовые оркестры, под звуки музыки был спущен флаг. Мы в это время находились на Локхарт-роуд, в Ванчае, где скопилось, пожалуй, все сообщество экспатриантов.
Роуз вырядилась во френч а-ля Мао, Джош нацепил черный галстук-бабочку. Я же выбрал себе костюм мандарина и больше всех стал похож на члена древнего императорского двора. С нами развлекалось еще несколько молодых мужчин и женщин, коллег Роуз, и почти все они предпочли старинные китайские наряды. Остальные явились в строгих официальных костюмах.
Мы методично напивались, переходя по запруженным народом улицам Ванчая от одного бара к другому. Когда-то здесь располагались переулки, освещенные исключительно красными фонарями. Теперь же понастроили питейных заведений, на радость таким выпивохам и гулякам, как мы.
Только мы так и не поняли, как нам нужно реагировать на происходящее. Что это: праздник или траур? Что нам делать: восторгаться всем тем, что творится вокруг, или горевать? Куда мы попали: на веселую пирушку или поминки?
Атмосфера была не слишком радостная. Мы начали пить заранее и потом никак не могли остановиться. Впрочем, мы были далеко не одиноки.
На улицах Ванчая то тут, то там вспыхивали драки. Перед входом в бар «Фрути феррет», излюбленное место отдыха экспатриантов, мы увидели, как юноша в порванной ковбойской рубахе таранит собственной головой джентльмена в промокшем от дождя смокинге. Оба забияки оказались англичанами. Китайцы предпочитали вести себя тихо. У них нашлись куда более важные дела, чем уличные стычки.
Все с удовольствием завалились во «Фрути феррет», и мы с Джошем сразу же направились к стойке бара. Приятель весь вечер пребывал в отвратительном расположении духа. Он постоянно ворчал что-то насчет неблагодарности китайцев и время от времени запивал свое неодобрение порциями виски и «Цинтао». Правда, пока мы ожидали, когда же на нас обратит внимание бармен (парень австралийского происхождения), Джош неожиданно протрезвел. Во всяком случае, так мне показалось.
— У тебя скоро свадьба, — напомнил он.
— В следующем месяце.
— А тебе не кажется, что дома жениться было бы куда лучше?
— Так ведь Гонконг и есть наш дом.
— Твои предки прилетят?
— Конечно.
Он вздохнул:
— Но прежде чем ты женишься на Роуз, я хочу тебе кое-что рассказать.
Я внимательно посмотрел на него: уж не шутит ли мой приятель? Но он не собирался шутить. Тогда я отвернулся и закричал бармену — австралиец в это время обслуживал клиентов в другом конце бара, — чтобы тот поторапливался.
— Я говорю серьезно. Ты должен кое-что узнать, Элфи.
— Мне это не интересно.
— Что?
— Мне плевать. Что бы ты мне ни сказал, меня это совершенно не интересует. Так что оставь свои истории при себе.
— Но это касается Роуз.
— Да пошел ты…
— Тебе обязательно надо это услышать.
Я оттолкнул его, и, хотя в баре уже было полно народу, он отлетел на достаточное расстояние. Послышался звон бьющегося стекла, кто-то громко выругался на английском языке, причем с лондонским акцентом. Но я был уже далеко. Я протиснулся сквозь толпу, прошел мимо ошеломленной Роуз и ее коллег, промокших до нитки.
— Элфи?
Но я не хотел никого слышать и выбрался из бара на улицу. Красная с белым карета скорой помощи едва не сбила меня, резко свернув в сторону, а я спокойно шел по самой середине Локхарт-роуд. Именно в это время со стороны порта в небо взлетели разноцветные ракеты.
Наступила полночь. Та самая, когда все вокруг должно было измениться и все мы убедились в том, что нашим мечтам не суждено сбыться!
Затем рядом со мной неожиданно очутился Джош. Он потянул меня за рукав. Дождь хлестал его по лицу, смокинг давно промок, галстук-бабочка сбился набок.
— Ты глупец и негодяй! — горячился он. — Она же просто очередная девчонка. Неужели ты настолько отупел, что не замечаешь этого? Роуз просто очередная девушка.
Я снова оттолкнул его от себя и направился во «Фрути феррет». Кто-то из конторы Роуз угощал выпивкой всех присутствующих. Роуз передала мне кружку «Цинтао», и я поцеловал свою невесту. Я так сильно ее любил!
— В чем дело? Что он хотел?
— Ничего, просто перебрал лишнего. Потанцуй со мной.
Она рассмеялась:
— Но здесь нет танцплощадки. И музыки тоже.
— Все равно потанцуй со мной.
Она согласилась…
Через пару месяцев мой отец передал нам видеофильм с записью нашей свадьбы. Как и бывает в подобных случаях, отец не знал, кто из гостей был особенно важен для счастливых жениха и невесты, а кто не очень, а потому постарался запечатлеть всех приглашенных.
Один эпизод с этой пленки запомнился мне особенно хорошо. Это панорамный обзор всех, кто пришел на наш праздник. Мы стоим возле церкви Счастливой Долины и позируем фотографу.
Среди тетушек и дядюшек, друзей и подружек по колледжу и коллег по работе стоит старина Джош в своем строгом костюме. Он скрестил руки на груди и внимательно следит за женихом и невестой.
И почти незаметно покачивает головой.
Я жду, когда Джеки Дэй выйдет на Корк-стрит из художественной галереи Коннелла.
Сегодня здесь проходит какая-то презентация. В галерее собрались хорошо одетые люди и о чем-то оживленно беседуют. В руках у гостей бокалы с вином, и никто уже не обращает внимания на картины.
Я зову Джеки по имени, и она замечает меня. Правда, мое появление ее почему-то ничуть не удивляет. Я вручаю ей конверт.
— Что это? — спрашивает она.
— Я возвращаю тебе деньги. Прости, Джеки, но больше я не могу давать тебе уроки.
Она несколько секунд смотрит на конверт, потом переводит взгляд на меня:
— Почему ты передумал?
— У нас все равно ничего не выйдет. К тому же у меня очень большая нагрузка на работе. Тебе лучше пойти в вечернюю школу. Прости.
— Но я уже говорила, что мне нужен гибкий график занятий. У меня есть на то личные причины.
— Я понимаю, что тебе приходится нелегко. Ты работаешь, да еще одна воспитываешь ребенка.
— Наверное, ты считаешь меня глупой. Еще бы! Девушка из Эссекса, которая вдруг решила поступать в университет. Звучит как анекдот. А это и есть анекдот. Кстати, я все такие шутки уже слышала, причем не только от Ленни-гуляки.
— Но он на самом деле не хотел…
— Здесь таких миллионы. И ты один из них. Прекрасно. Что ж, если ты думаешь, что все это просто шутка, пусть будет так. И если ты считаешь меня глупой, пусть тоже будет так.
— Джеки, я вовсе не считаю тебя глупой.
— Мне всю жизнь твердили, какая я дура.
— Но я жене…
— Мои родители. Учителя. Мой бывший муж, этот мерзавец… Но я считала, что ты другой. — Она бросает на меня осторожный взгляд. — Даже не знаю почему, но мне показалось, что в тебе есть нечто особенное. Какая-то искорка порядочности. Или что-то в этом духе.
Я внезапно осознаю, что мне очень хочется, чтобы Джеки оказалась права.
— Тебе не нравится, как я одеваюсь.
— То, как ты одеваешься, ко мне не имеет никакого отношения.
— Я же вижу, как ты смотришь на меня. Сверху вниз. Еще бы! Кто я такая? Девушка из Эссекса. Я все понимаю.
— Да мне все равно, как ты одеваешься. Мне до этого вообще нет никакого дела. Можешь хоть голой ходить и разрисовать себя красками, мне наплевать. Понятно?
— Так вот что я тебе скажу. — Голос ее дрожит. — Лично мне кажется, что я одеваюсь очень даже мило. Ну а сам-то ты как одеваешься? Да ты больше похож на старого бездомного бродягу!
— Ну, я никогда не был щеголем.
— Перестань отшучиваться. Ты выглядишь так, будто ночуешь на улице. Знаешь, в чем заключается твоя проблема, Элфи? Ты считаешь, будто ты единственный в мире человек, которому пришлось пережить тяжелые дни.
— Но это неправда.
— Мне безумно жаль твою жену Роуз. Это действительно так, но только не нужно теперь обвинять во всем меня.
— А я тебя не обвиняю. Я вообще никого не обвиняю.
— Ты обвиняешь весь мир. Я знаю все о твоей тяжелой жизни. А ты — хочешь послушать о моей? Хочешь узнать что-нибудь о том негодяе, который обрюхатил меня, когда я неплохо училась в школе? Этот тип, который колотил меня всякий раз, когда напивался, и это длилось десять лет. Хочешь услышать об этом подробнее?
Я молчу. Мне нечего сказать. В ее глазах блестят слезы. Джеки бросает мне вызов:
— А я все равно сдам этот экзамен, приятель. Неважно, с твоей помощью или без нее. Я все равно поступлю в Гринвичский университет, хотя это не Оксфорд и не Кембридж, как ты говоришь. Но такова моя мечта. Можешь презирать меня, насмехаться надо мной, но это все равно останется моей мечтой.
— Я вовсе не презираю тебя.
— А потом, когда я закончу учебу, у нас с дочкой начнется другая жизнь, гораздо лучше сегодняшней. Вот такие у меня планы. А если ты не можешь мне помочь… Если для тебя важнее болтаться без дела и разбить сердце очередной молоденькой иностранке… что ж, тогда я вообще не понимаю, какой из тебя учитель. Да и мужчина тоже неважнецкий, надо заметить.
Мы долгое время молча смотрим друг на друга. Позади нее, в галерее, полным ходом идет презентация. Все эти разодетые люди с образованием галдят, не переставая.
И вдруг я начинаю понимать, что мне вовсе не все равно, что она обо мне думает.
— Мне бы очень хотелось помочь тебе, Джеки. В самом деле.
— Но ты же можешь помочь! Ты можешь почувствовать разницу. Ты только сам ни во что не веришь. Тебе кажется, что жизнь вышла у тебя из-под контроля. Ты даже не можешь представить, что способен изменить судьбу другого человека. Но еще не поздно одуматься, Элфи. Ты еще можешь снова стать отличным парнем.
Не знаю, что на меня находит, но я говорю буквально следующее:
— В таком случае я буду ждать тебя во вторник вечером.
Ну, вот как это все получилось?!
